Вы когда-нибудь спускались в музейную подводную лодку? Я вот бывал в них не раз. И каждый раз наблюдаю одну и ту же картину. Туристы, сытые, довольные, в чистой одежде, протискиваются в люк, делают пару шагов по центральному проходу и тут же меняются в лице. Улыбки исчезают. Глаза начинают бегать. Им становится не по себе уже через пять минут экскурсии, хотя лодка стоит на бетоне, люки открыты, а внутри работает кондиционер. А теперь представьте, что этот люк задраен наглухо. Представьте, что кондиционера нет и в помине. Представьте, что этот стальной гроб трясется, грохочет, воняет и, самое главное, медленно погружается в ледяную черноту, из которой у вас — статистически — почти нет шансов выбраться.
Мы привыкли смотреть на подводный флот через призму киношного глянца. Все эти суровые капитаны, смотрящие в перископ, тихие команды, напряженная музыка. Красиво. Благородно. Но как историк, который перелопатил горы мемуаров и технических отчетов, я вам скажу прямо: это чушь. Реальность первых подводников была не просто суровой, она была омерзительной. Это был быт, который современный человек не выдержал бы и суток. Но они жили так неделями.
Давайте отбросим романтику и посмотрим на факты.
Что такое подводная лодка конца девятнадцатого или начала двадцатого века? Это не корабль. Это, по сути, клепаная металлическая труба, в которую инженеры, помолившись, запихнули двигатель внутреннего сгорания, огромные аккумуляторы и полтора-два десятка смертников. Именно смертников, потому что на флоте никто не строил иллюзий.
Размеры этих «банок» были смехотворными — двадцать, может, тридцать метров в длину. Ширина внутреннего пространства — полтора метра. Если вы раскинете руки, то упретесь в стальные борта, за которыми давит океан. И вот в этом коридоре должны были жить, работать и воевать два десятка взрослых мужиков. О личном пространстве речи не шло вообще. Понятие «каюта» на ранних лодках отсутствовало как класс. Спали где придется: на ящиках с припасами, верхом на торпедах, на полу, прислонившись к переборке. Коек было в два, а то и в три раза меньше, чем людей. Принцип «теплой койки»: один встал на вахту, другой тут же лег на его место, в еще теплое, пропитанное чужим потом белье.
Атмосфера внутри заслуживает отдельного разговора.
Если вы думаете, что там пахло морем, вы глубоко заблуждаетесь. Внутри стоял густой, почти осязаемый смрад. Это была адская смесь из паров солярки, запаха немытых тел, тухлой воды в трюме, прогорклого масла, гари от готовки и, конечно же, кислотных испарений от аккумуляторов. Вентиляция? Не смешите. При погружении лодка становилась герметичной термосом. Температура в отсеках, особенно рядом с дизелями, летом подскакивала до сорока, а то и пятидесяти градусов. Люди работали в одних трусах, обливаясь потом, который не испарялся из-за стопроцентной влажности. Конденсат тек по стенам ручьями, капал с потолка в тарелки с едой, на карты, на лица спящих. Все было липким, мокрым и грязным.
Но жара — это полбеды.
Настоящим врагом был воздух. Систем регенерации, к которым мы привыкли сегодня, тогда еще не изобрели. Были примитивные поглотители углекислоты, но работали они, мягко говоря, паршиво. Уже через шесть-восемь часов под водой начинался тихий кошмар. Уровень кислорода падал, углекислый газ рос. Экипаж начинал задыхаться. Сначала приходила головная боль, тупая и ноющая, потом — слабость, апатия. Люди двигались как во сне, мысли путались. Ветераны описывали это ощущение так: воздух становился вязким, словно ты пытаешься дышать через мокрый грязный платок. И в этом удушье нужно было не просто сидеть, а следить за приборами, выполнять команды, сохранять жизнь кораблю. Малейшая ошибка очумевшего от гипоксии матроса могла стоить жизни всем.
Кстати, о жизни.
Санитария на первых лодках — это тема, которую в приличных книгах обычно обходят стороной. А зря, потому что она отлично прочищает мозги любителям военной романтики. Туалетов, или, как говорят на флоте, гальюнов, часто было всего один или два на всех. Но пользоваться ими под водой было той еще инженерной задачей. Система клапанов была настолько сложной, что новичок мог легко ошибиться, открыть не тот вентиль, и вместо смыва получить в лицо струю нечистот под давлением забортной воды. Были случаи, когда через гальюн лодка начинала тонуть. Поэтому часто пользовались обычными ведрами. Представьте себе картину: тесный отсек, люди едят, спят, работают, а рядом стоит ведро, содержимое которого плещется в такт качке. Мыться было негде. Пресная вода была на вес золота, ее берегли для питья и двигателей. Экипаж не мылся неделями. К концу похода подводники обрастали коркой грязи и мазута, которую потом в порту оттирали керосином. Запах въедался в кожу так глубоко, что его не могли перебить никакие одеколоны, и в портовых кабаках подводников узнавали по запаху еще до того, как они входили в дверь.
Еда тоже не добавляла радости. Свежие продукты заканчивались через пару дней. Дальше в меню были только консервы, галеты, которые можно было использовать вместо молотка, и бесконечный эрзац-кофе. Готовить что-то серьезное было невозможно — тесно, да и опасно.
И вот мы подходим к главному.
К опасности. Современный человек боится войны, взрывов, торпед. Но первый подводник боялся собственной лодки больше, чем вражеского эсминца. Техника была "сырой", капризной и смертельно опасной. Дизельные двигатели того времени вибрировали так, что откручивались гайки, текли топливопроводы. Пожар в машинном отделении был обыденностью. А пожар в замкнутом пространстве под водой — это верная смерть. Либо вы сгорите, либо задохнетесь, потому что огонь сожрет весь кислород за минуты.
Но самым страшным зверем в трюме были аккумуляторы.
Огромные свинцово-кислотные батареи занимали нижнюю часть лодки. Стоило корпусу получить пробоину или просто дать течь, как морская вода попадала в электролит. Химическая реакция мгновенная: выделяется хлор. Это тяжелый, едкий газ желто-зеленого цвета. Он сжигает легкие за несколько вдохов. Сколько экипажей погибло не от взрыва, а в страшных корчах, выплевывая собственные легкие, мы никогда точно не узнаем. Люди знали об этом. Они спали прямо над этими батареями, отделенные от смерти лишь тонким настилом палубы.
Еще одна деталь, о которой часто забывают, — шум.
Внутри стального корпуса, когда работали дизели, стоял оглушительный грохот. Люди теряли слух. Они общались жестами или кричали друг другу в ухо. Вибрация пробирала до костей, от нее ныли зубы, она не давала спать. Это был гигантский котел под давлением, который методично перемалывал человеческую психику. Нервные срывы случались постоянно. Истерика одного могла погубить всех, поэтому дисциплина держалась не на уставе, а на зверином инстинкте выживания.
И вот, зная всё это, давайте посмотрим на цифры. Статистика — вещь упрямая и жестокая. В Первую мировую войну Германия потеряла больше 60% своих субмарин. Каждый второй немецкий подводник не вернулся домой. Вдумайтесь: каждый второй. Вы выходите в море, смотрите на товарища и понимаете — вернется только один из вас.
Во Вторую мировую, когда техника вроде бы шагнула вперед, стало только хуже. Битва за Атлантику превратилась в бойню. Уровень потерь среди немецких подводников достиг чудовищных 75%. Из сорока тысяч человек погибли тридцать тысяч. Это самый высокий процент смертности среди всех родов войск во всех армиях той войны. Даже у пилотов-камикадзе шансов выжить было, наверное, не меньше, если учитывать тренировочные полеты. Быть подводником означало подписать себе смертный приговор с отсрочкой исполнения. Американские, британские, советские подводники тоже гибли сотнями, сгорая в железных гробах или оставаясь навечно на дне, когда заканчивался воздух.
Так почему они шли туда?
Почему молодые, здоровые, умные парни добровольно лезли в эти вонючие стальные трубы? Платили им, конечно, больше, чем пехоте, паек был лучше, форма красивее. Но не в деньгах дело. Это были люди особого склада. Самые отчаянные, самые технически грамотные, авантюристы по натуре. Подводный флот был фронтиром, передовым краем науки и техники. Это как космонавты в шестидесятых, только вместо вакуума — ледяная вода, а вместо славы — тихая смерть в безвестности.
Они считали себя элитой. И они были элитой. Чтобы управлять этой сложной, капризной машиной, нужно было знать её до последнего винтика. Там не было лишних людей. Каждый матрос, каждый моторист стоил десятерых пехотинцев. Но платой за эту элитарность был ежесекундный страх. Не тот острый страх, который испытываешь в атаке, а липкий, фоновый ужас, который сидит в подкорке. Ожидание того, что сейчас лопнет труба, замкнет проводка или где-то наверху раздастся шум винтов охотника.
Когда сегодня вы видите современную атомную субмарину — огромную, тихую, способную месяцами не всплывать, с тренажерными залами и саунами для экипажа, — помните, на чем стоит этот комфорт. Он стоит на костях тех парней, которые задыхались в дизельном угаре сто лет назад. Они были первопроходцами в самом страшном смысле этого слова. Они на своей шкуре выясняли, что человек может вынести, а что — нет.
Каждая строчка в современном уставе подводной службы написана кровью. Системы спасения, регенерация воздуха, прочные корпуса — всё это появилось только потому, что тысячи экипажей не вернулись на базу. Мы смотрим на океан и видим гладь воды. А надо бы видеть огромное кладбище, где в стальных капсулах лежат люди, которые просто хотели служить своей стране, но оказались заложниками технологий, не поспевавших за амбициями адмиралов.
Это не героический эпос. Это история о том, как человеческий дух пытался победить не только врага, но и невыносимые условия существования, созданные самим же человеком. И чаще всего проигрывал. Задумайтесь об этом в следующий раз, когда будете жаловаться на тесноту в маршрутке или духоту в офисе. Вы просто не знаете, что такое настоящая теснота. И слава богу.
---