Смотрю я на немецкие хроникальные кадры зимы сорок первого года, и меня всякий раз посещает одно и то же чувство. Странная смесь профессионального интереса и чисто человеческого недоумения. Вы наверняка видели эти фото: стоят «покорители Европы», закутанные в какие-то бабьи шали, на ногах — соломенные чуни поверх сапог, лица серые, взгляды пустые. Куда делся тот лоск, с которым они маршировали по Парижу? Где эта стальная прусская выправка, о которой нам прожужжали уши все военные теоретики Запада? А нет её. Сдуло ветром где-то под Волоколамском.
В архивах, когда поднимаешь документы интендантских служб Вермахта, волосы иногда шевелятся не от ужаса войны, а от той кричащей самонадеянности, с которой планировалась операция «Барбаросса». Они ведь всерьез собирались закончить всё до первых холодов. Парадная форма в ранцах лежала, а вот полушубков не завезли. И когда ударил настоящий русский мороз — не европейская слякоть, а тот самый, от которого птицы на лету падают, — выяснилось страшное. Выяснилось, что идеология расового превосходства не греет. Что «сверхчеловек» мерзнет точно так же, как и «недочеловек», только умирает быстрее, потому что не знает, как себя вести.
И тут начинается самое интересное.
То, о чем редко пишут в пафосных мемуарах генералы вроде Гудериана или Манштейна. Те-то все больше про стратегию да про то, как им Гитлер мешал. А вот простые солдаты, Гансы и Фрицы, оказавшись на грани жизни и смерти, начали делать то, что любому живому существу свойственно: приспосабливаться. И парадокс истории заключается в том, что для выживания им пришлось стремительно перенимать привычки тех самых людей, которых они пришли уничтожать и порабощать. «Высшая раса» начала учиться у «унтерменшей», как просто-напросто не сдохнуть в сугробе.
Возьмем, к примеру, вопрос, который всегда волнует солдата в первую очередь, — выпивку.
Не будем ханжами, на войне пьют. Это анестезия, это способ снять чудовищный стресс, когда на твоих глазах товарища разрывает снарядом. У немцев с этим было строго регламентировано: шнапс, французский коньяк для офицеров, все цивильно. Но логистика на Восточном фронте рухнула первой. Эшелоны с боеприпасами и топливом едва пробивались, куда уж тут до шнапса. И вот тут немецкий солдат впервые познакомился с русским самогоном.
Я читал дневники немецких пехотинцев. Первые записи полны брезгливости. Запах сивушных масел, мутный цвет, жуткая крепость — для европейского желудка, привыкшего к очищенному продукту, это было шоком. Они называли это «русской гадостью», отравой. Но проходил месяц-другой окопной жизни, холод пробирал до костей, нервы натягивались как струна, и брезгливость улетучивалась. Самогон, который гнали местные крестьяне из свеклы, картошки, да из чего угодно, стал валютой. Немцы быстро поняли: эта «гадость» греет лучше шнапса и бьет по мозгам надежнее. Снобизм ушел, осталась голая физиология. К сорок второму году во многих гарнизонах самогон стал основным «антидепрессантом», вытеснив казенный алкоголь.
С едой история еще более показательная.
Немецкий паек был рассчитан научно: калории, белки, углеводы. Но он был рассчитан на войну в Европе. Консервы, эрзац-хлеб, джем. В условиях русского мороза организму нужно другое топливо. Жир. Много жира. И здесь произошло то, что я называю гастрономической капитуляцией. Сначала они нос воротили от нашего сала. Сырое, соленое, чесноком пахнет — дикость какая-то. А потом распробовали.
Оказалось, что ломоть просоленного сала дает столько энергии, сколько не даст ни одна банка немецкого паштета. Сало не замерзает в камень на морозе, его можно есть сразу. И вот уже бравые арийцы начинают выменивать свой пайковой сахар, галеты, даже сигареты на кусок украинского или русского сала. Это перестало быть вопросом вкуса, это стало вопросом терморегуляции. Съел сала — прожил ночь, не замерз насмерть.
А семечки?
Вы замечали, что на многих фотографиях пленные немцы или те, кто на отдыхе, постоянно что-то жуют?
Подсолнечник. Они прозвали его «русским шоколадом» или «сталинским шоколадом». Поначалу смеялись: мол, русские как птицы, зерна лузгают. А потом втянулись. Это ведь не просто еда. Это, во-первых, жиры и витамины, которых катастрофически не хватало. А во-вторых — это мощнейший психологический механизм. Монотонное лузганье семечек успокаивает, это своего рода медитация, трансовое состояние. Для солдата, который каждую секунду ждет прилета мины, такой способ отвлечься стал спасением. Карманы немецких кителей, пошитых в аккуратных ателье Берлина и Мюнхена, к середине войны были набиты черными семечками. Кто бы мог подумать.
Или взять тот же борщ. Изначально к русской кухне отношение было настороженное, пропаганда работала отлично: «варвары едят помои». Но голод — лучший повар. Когда полевые кухни отставали, а в желудке пусто, горячий, наваристый борщ из печи местной хозяйки казался пищей богов. Пришло понимание, что эта густая, жирная похлебка — идеальное средство для восстановления сил в таком климате.
Но давайте отвлечемся от хлеба насущного и поговорим о теле.
О гигиене. Здесь столкновение культур было, пожалуй, самым жестким. Немецкая армия была помешана на гигиене, у них были душевые автомобили, целые банно-прачечные отряды. Но в минус тридцать душ на улице не примешь, а вода в трубах замерзает. И Вермахт столкнулся с врагом, который был страшнее партизан. Вши.
Тиф и окопная лихорадка косили ряды не хуже снайперов. Европейские средства дезинфекции, все эти порошки и мази, на морозе работали плохо, да и вши к ним быстро привыкали. Солдаты чесались до мяса, сходили с ума от зуда. И тут они увидели, как решают проблему «дикари». Русская баня.
Сначала они боялись этих дымных, жарких срубов. Для европейца температура под сто градусов — это пытка, ад. Но когда выбор стоит между тем, чтобы быть съеденным заживо паразитами, или потерпеть жар, выбор очевиден. Они начали массово пользоваться деревенскими банями. Парились, прожаривали одежду — это, кстати, самый эффективный способ убить вшей и гнид в швах, никакая химия так не берет. Баня стала для них центром цивилизации посреди снежной пустыни. Забавно, правда? «Варварский обычай» оказался единственным способом сохранить человеческий облик и гигиену.
Но самая катастрофическая ситуация сложилась с обмундированием.
Я уже упоминал про парадные мундиры. Так вот, первый же год войны показал полную непригодность стандартной немецкой формы. Сапоги, подбитые железными гвоздями, — это приговор. Железо промерзает мгновенно, проводя холод прямо к стопе. Ноги гнили за считанные дни.
И вот, ноябрь сорок первого. Посмотрите на архивные фото. Немецкий часовой. Что у него на ногах? Думаете, обычные уставные ботинки? Нет. У него там солома. Они научились у наших пленных и у местных крестьян набивать обувь соломой и оборачивать ноги газетами, создавая воздушную прослойку. Это старый дедовский способ, примитивный, но он работал. Солома спасла больше немецких пальцев от ампутации, чем вся немецкая медицина.
А дальше началось откровенное мародерство, прикрытое необходимостью выживания. С наступлением настоящих морозов немецкая армия превратилась в сборище старьевщиков. Они поняли, что ватник (тот самый, над которым сейчас модно иронизировать некоторым гражданам) — это гениальное изобретение. Легкий (по тем меркам), теплый, не стесняет движений. Немцы снимали с убитых красноармейцев телогрейки, ушанки. Но этого не хватало.
И тогда они пошли по хатам. Начали отбирать теплую одежду у мирного населения. И вот тут-то и появляется тот самый гротескный образ: солдат Вермахта в женском пуховом платке, повязанном крест-накрест на груди, в какой-то старушечьей кофте под кителем. Они надевали на себя все: меховые жилетки, валенки (о, валенки стали предметом зависти и охоты, за пару валенок могли убить своего же), шерстяные носки. Армия потеряла лицо. Когда ты стоишь в женской шали и в краденых валенках, ты уже не совсем завоеватель. Ты просто продрогшее существо, которое пытается сохранить остатки тепла.
Что я хочу сказать всем этим?
История — дама ироничная и жестокая. Гитлер отправлял свои легионы на Восток, чтобы расширить жизненное пространство и насадить свою культуру, стерев с лица земли нашу. Они шли с убеждением, что несут свет цивилизации в темную дикую страну. А в итоге, столкнувшись с реальностью русской зимы и русского сопротивления, они были вынуждены отбросить свою спесь и перенимать привычки тех, кого считали недостойными жизни.
Сало, самогон, баня, валенки, солома в сапогах — вот тот арсенал, который позволил части из них протянуть чуть дольше. Они не принесли сюда свою культуру, она здесь не прижилась и замерзла. Зато они увезли (те, кто выжил и вернулся) в своей памяти вкус нашего сала и жар нашей бани. Жизнь расставила все по местам. Привычки «завоевателей» оказались бесполезны, а опыт «недостойных» (как они думали) стал единственной соломинкой для спасения.
И когда в следующий раз будете слышать рассуждения о том, как «цивилизованная Европа» противостояла «варварскому Востоку», вспомните того немецкого часового в женском платке и с семечками в кармане. Очень отрезвляющий образ. Очень.
---