Забудьте на минуту о парадах на Красной площади, о высеченном в граните профиле и тысячах томов партийной литературы, где каждое его слово отлито в бронзе. Бронза мертва, а история — это наука о живых. Я полжизни провел в архивах, перебирая пожелтевшие листы с грифами секретности, и давно понял одну вещь: самое страшное и самое интересное начинается там, где заканчивается миф и остается человек. В стоптанных тапках, с трубкой, от которой першит в горле, и с привычками, которые могут сказать о нем больше, чем все постановления ЦК вместе взятые.
Давайте посмотрим на Иосифа Виссарионовича не снизу вверх, как на икону или демона, а прямо в глаза. Что мы там увидим?
Первое, что бросается в глаза любому исследователю, который действительно погружается в быт вождя, — это его маниакальная, нечеловеческая работоспособность, помноженная на жажду информации. Вы представляете себе, что такое прочитать триста, а то и пятьсот страниц в день? Не беллетристики в мягкой обложке, чтобы убить время в метро, а сложной философской, политической или экономической литературы. А он читал. Ежедневно. Это была не поза. В его библиотеке насчитывалось более двадцати тысяч томов, и, поверьте мне, они не стояли там для красоты, собирая кремлевскую пыль. Он работал с книгой как хирург со скальпелем: пометки на полях, подчеркивания, едкие комментарии карандашом.
Он уважал интеллект, но только тот, который был дисциплинирован. Вы бы видели, как он свирепел от неграмотности. Для него ошибка в докладе была не просто орфографическим ляпом, а симптомом. Если человек не может ясно изложить мысль на бумаге, значит, у него каша в голове. А как можно доверить руководство отраслью или фронтом тому, кто не умеет думать? Бывало, возвращал документы с требованием переписать, а то и устраивал подчиненным настоящий диктант. Представьте себе эту картину: взрослые мужики, наркомы, генералы, покрываясь холодным потом, пишут под диктовку, как школьники. Жестоко? Возможно. Но это была диктатура компетентности в его понимании.
При всей этой железной хватке, в быту он был поразительно, почти пугающе аскетичен. У него даже не было своей спальни в привычном понимании этого слова. Человек, владевший половиной мира, спал там, где его сваливала усталость, — чаще всего на диване или кушетке в кабинете. Ложился под утро, вставал к полудню. Сова. Вся страна подстраивалась под этот ритм: в наркоматах свет горел до рассвета, потому что никто не знал, когда раздастся звонок. Спал он мало, часов пять-шесть, не больше. И вот эта деталь — стоптанные тапочки, которые он таскал за собой повсюду, или штопаные кители — это не игра в то, как быть ближе к народу. Ему было просто все равно. Быт его не интересовал, он жил в другом измерении, в мире идей и власти.
Кстати, о власти и самоконтроле.
Многие рисуют его истеричным тираном, топающим ногами. Чушь. Самое жуткое в нем было именно спокойствие. Он никогда не кричал. Говорил тихо, глуховатым голосом, так что всем приходилось невольно подаваться вперед и ловить каждое слово. По лицу невозможно было прочесть ничего — маска. Он умел слушать, не перебивая, часами, а потом, спустя неделю или месяц, мог задать один-единственный вопрос, который бил точно в цель, показывая, что он запомнил всё.
За столом он вел свою игру.
Знаменитые сталинские застолья — это ведь не про еду и не про пьянство. Это был полигон. Сам он пил умеренно, часто хитрил: наливал себе воду из отдельного графина, делая вид, что пьет вино, или цедил одну рюмку коньяка весь вечер. Но внимательно следил, как алкоголь развязывает языки соратникам. Отец его, как известно, пил крепко, и Сталин этот урок усвоил на всю жизнь: пьяный человек уязвим, трезвый — вооружен.
Но был ли он "каменным"?
Вот тут начинается самое интересное. Архивы хранят удивительные вещи. Например, его переписка с женщинами. Вождь получал мешки писем от восторженных девушек, признававшихся ему в любви. Любой другой политик отправил бы это в корзину. Сталин — отвечал. Вежливо, сухо, но отвечал. Писал, что, мол, извините, времени на свидания нет, занят государственными делами. Зачем ему это было нужно? Возможно, это тешило самолюбие, а может, в этом была какая-то старомодная галантность, оставшаяся еще с дореволюционных времен.
Или взять его отношение к животным.
Тут тоже все непросто. Кошек он не любил, но и не обижал. В Кремле жил кот, которого сотрудники старались прятать от глаз вождя, думая, что тот его терпеть не может. А Сталин однажды встретил кота в коридоре и просто поздоровался с ним. А вот собак обожал. В сорок девятом ему подарили спаниеля Милку — так он в ней души не чаял. И ведь именно при нем служебное собаководство в СССР рвануло вперед: школы, питомники, собаки-санитары, диверсанты. Он понимал пользу.
Иногда в нем просыпалось что-то, что можно назвать точечной справедливостью. Или капризом монарха — называйте как хотите. История с хирургом Сергеем Миротворцевым очень показательна. На врача начали копать чекисты, приплели, что он якобы внебрачный сын Александра III. Дело шло к расстрелу. Сталин узнал, вмешался, бросил фразу: «Сын не виноват». И всё. Отстали мгновенно. Или случай с охранником, который засыпал в машине. Выяснилось, что парню просто негде спать дома — теснота, дети, шум. Вместо того чтобы уволить или посадить, Сталин распорядился дать его семье квартиру. Это не говорит о том, что он был добрым дедушкой. Это говорит о том, что он любил вникать в детали и решать судьбы людей лично, по своему усмотрению.
Особенно любопытно его отношение к религии.
Мы привыкли думать о большевиках как о ярых безбожниках, крушивших храмы динамитом. Но Сталин был семинаристом, и это наложило отпечаток. В тридцать третьем году именно он осадил Менжинского и запретил сносить некоторые церкви, назвав их памятниками старины. А история с маршалом Василевским? Тот был сыном священника и, боясь за карьеру, порвал связи с отцом. Сталин, узнав об этом, не похвалил за бдительность, а отчитал. Сказал: помогай отцу, денег пошли, а лучше к себе забери. Для него уважение к родителям и корням оказалось важнее партийной анкеты в тот момент. Парадокс? Безусловно.
Так каким же он был? Не верьте тем, кто красит его одной краской — черной или белой. Это был человек невероятной силы воли, замкнутый, подозрительный, жестокий, но при этом эрудированный, обладавший специфическим юмором и абсолютным, тотальным контролем над собой. Он соткал себя сам из семинарских знаний, революционного подполья и бесконечного чтения по ночам.
Он не был бронзовым монументом. Он был живым человеком, который по вечерам в стоптанных тапочках пил чай, читал Гоголя и решал, кому жить, а кому умереть. И именно эта обыденность, это сочетание простоты быта и масштаба власти делает его фигуру по-настоящему зловещей и притягательной для историка. Потому что, глядя на его простые привычки, мы понимаем: историю делают не боги, а люди. И от этого становится не по себе.
---