Когда свекровь решает, что ваш дом — её личная галерея ретро-вещей, приходится брать лопату и идти в контратаку. Марина взяла не лопату, а смелость — и победила.
Моя крепость
Запах свежей краски кружил голову. Я стояла посреди гостиной, щурясь от яркого утреннего солнца. Это была моя победа. Моя крепость. Моя «двушка» в сталинском доме, о которой я мечтала, скитаясь по съемным углам.
Каждый сантиметр этого пространства был оплачен моими нервами и строжайшей экономией. Я знала историю каждой трещинки — как и чем её заделывала. Игорь, мой муж, конечно, тоже участвовал, но финансовый фундамент и душу в этот ремонт вложила я. Это было моё детище.
Всё шло идеально. Ровно до той субботы, когда на пороге появилась Тамара Ивановна.
Свекровь звонила заранее, говорила, что хочет «поглядеть», но я не ожидала, что «поглядеть» подразумевает два огромных баула и решимость генерала.
Незваная гостья
— Ох, ну и этаж, — выдохнула она, переступая порог. — Игорь, чего стоишь, бери сумки!
Тамара Ивановна промаршировала по коридору и остановилась в дверях гостиной.
— О, господи! Это что?
— Это стены, — растерялась я. — Цвет «скандинавский туман».
— Серые, как в тюрьме! Уюта-то нет! — сокрушалась она. — Ничего. Я там в сумке ковер привезла, тот, что у бабушки в зале висел. Красный, шерстяной! Постелим, сразу по-человечески станет.
У меня перехватило дыхание. Тот самый пылесборник?
— Тамара Ивановна, спасибо, но не нужно. У нас теплый пол.
— Теплый пол — это электричество жечь! А ковер — это статус. Ладно, потом разберемся.
Я посмотрела на мужа, умоляя вмешаться, но он лишь шепнул:
— Марин, ну пусть полежит ковер, пока мама здесь. Она же старалась. Уедет через три дня, уберем.
Ради него я согласилась. Но я ошиблась. Три дня растянулись в неделю. Тамара Ивановна, как опытный захватчик, действовала тактикой мелких шагов.
Сначала на кухонном столе появилась клеенчатая скатерть в ядовитых подсолнухах. Потом началась война за еду. Мои салаты она называла «кормом для кроликов» и жарила жирные котлеты, пропитывая запахом масла мои новые льняные шторы.
Каждый вечер превращался в испытание.
— Марина, почему белье не по цветам разложено?
— Зачем купила дорогое средство? Хозяйственное мыло лучше!
— Марина, ты опять в телефоне? Лучше бы носки мужу заштопала.
Игорь пытался лавировать между нами, как лодка в шторм.
— Мариш, ну потерпи. Ей одиноко. Она чувствует себя нужной.
— Помогает? Игорь, она пересадила мой фикус, потому что горшок не подходит к её ауре!
Переломный момент
Апогей наступил в пятницу. Я вернулась с работы поздно, мечтая только о тишине. Открыла дверь своим ключом. В квартире было подозрительно тихо.
Я прошла в гостиную и застыла. Сумка выпала из рук.
Моей гостиной больше не было.
Вместо стильного пространства я увидела филиал краеведческого музея. На полу лежал тот самый красный ковер. Окна были завешены тяжелыми бордовыми портьерами, которые волочились по полу.
Но самое страшное было не это. Мой прекрасный серый диван был сдвинут в угол. А на его месте, в центре комнаты, громоздился огромный, темный, лакированный советский сервант.
— Господи… — прошептала я. — Откуда это?
— О, явилась! — радостно провозгласила свекровь, выходя из кухни. — Смотри, как преобразилась комната! Сразу видно — дом, а не офис.
Я молча перевела взгляд на мужа.
— Мариш, это… ну, мама позвонила дяде Вите… Привезли сервант от тети Любы, жалко выбрасывать.
— И мы решили, — перебила Тамара Ивановна, — что ему самое место здесь. Я, кстати, свой сервиз «Мадонна» привезла, уже расставила. А диван твой — недоразумение. Мы его в угол задвинули.
Во мне словно пружина лопнула. Громко, отчетливо. Я прошла в центр комнаты, наступив грязным ботинком на священный красный ковер.
— Уберите это, — сказала я тихо.
— Что? — не поняла свекровь.
— Уберите. Немедленно. Сервант, ковер, шторы. Всё.
— Марина, ты неблагодарная? — возмутилась она. — Мы полдня горбатились! Уюта хотели!
— Вы хотели уюта? — я сорвалась на крик. — Это не уют — это склад старья! Я не просила вас тащить сюда этот хлам!
— Как ты разговариваешь с матерью?! — свекровь уперла руки в бока. — Это румынская мебель! Ты жизни не знаешь, сопля зеленая! Я лучше знаю, как семью строить!
Я посмотрела на неё. На её победоносный взгляд. И поняла: если я сейчас уступлю — это конец.
— Здесь решаю я, а не вы! — крикнула я. — Я купила эти стены! Я платила ипотеку пять лет, отказывая себе во всём! И я не позволю превращать мой дом в музей вашего прошлого!
В комнате повисла тишина.
— Твоя квартира? — прошипела свекровь. — Делишь, значит? Игорь! Ты слышишь, как она меня унижает? Скажи ей!
Игорь посмотрел на меня. Я видела в его глазах борьбу.
— Мам, — тихо сказал он. — Марина права.
— Что?! — Тамара Ивановна пошатнулась.
— Это её квартира, мам. Мы не хотим сервант. Прости.
Свобода
Свекровь хватала ртом воздух.
— Предатель… Родную мать на юбку променял… Ноги моей здесь больше не будет!
Она рванула в прихожую.
— Я сейчас же уезжаю! На вокзал! На лавке ночевать буду!
Началась суматоха. Я осталась в гостиной. Я не вышла провожать. Меня трясло.
Через полчаса вернулся Игорь.
— Я отвез её на вокзал, — сказал он глухо. — Прости меня. Я трус. Просто хотел, чтобы всем было хорошо.
— Не будет, — ответила я. — Дом — это место, где я хочу быть собой.
Он вздохнул. Подошел к окну и сорвал тяжелую портьеру.
— Господи, какая пылища. Ты права. Это ужас.
Он повернулся ко мне и вдруг улыбнулся.
— Давай вынесем это прямо сейчас?
— Сейчас? Час ночи.
— Плевать. На помойку.
Мы тащили этот ковер по лестнице, смеясь, как подростки, укравшие арбуз. Мы запихали его в мусорный контейнер, сверху бросили шторы и клеенчатую скатерть. Сервант выставили в коридор — завтра уедет с грузчиками.
Мы вернули диван на место. Комната выглядела потрёпанной, но воздух был другим — лёгким, моим.
— Она нас никогда не простит, — сказал Игорь.
— Простит, — уверенно ответила я. — Через месяц пришлет банку огурцов. Но сюда она больше со своими правилами не сунется. Она наконец увидела черту, которую нельзя переступать.
Я положила голову ему на плечо. Впервые за неделю я чувствовала себя дома.
Мой дом остался моим, но я поняла одну важную вещь: иногда, чтобы сохранить мир, нужно сначала объявить войну. И победить в ней, не боясь крикнуть правду в лицо тем, кто пытается жить твою жизнь вместо тебя.