Поднимаясь на четвертый этаж, я в который раз проклинала свою привычку экономить на такси. Сумка с банками маминых соленых огурцов и помидоров оттягивала плечо, словно налитая свинцом, а колесики старенького чемодана пересчитывали каждую ступеньку с таким грохотом, что, казалось, сейчас повыскакивают все соседи с нижних этажей. Но никто не вышел. В подъезде было тихо, пахло жареной картошкой с луком и чьим-то дешевым табаком — привычный, въевшийся в стены запах нашего дома, который я, как ни странно, любила. Он означал, что я почти дома.
Я остановилась на площадке перед своей дверью, чтобы отдышаться и привести пульс в норму. Сердце колотилось, отдавая глухими, тяжелыми ударами в виски. Возраст, будь он неладен, пятьдесят два года — это не восемнадцать, да и бессонная ночь в душном плацкартном вагоне под аккомпанемент храпящего попутчика сил не прибавила. Я достала связку ключей, уже предвкушая, как сейчас скину тесные туфли, приму горячий душ, смою с себя дорожную пыль и, может быть, даже успею приготовить Боре его любимый борщ до прихода с работы. Я приехала на день раньше, не предупредив. Хотела сделать сюрприз. Маме стало лучше, кризис миновал, и я сорвалась домой.
Ключ в замке повернулся подозрительно легко, будто кто-то недавно смазывал механизм маслом. Обычно он немного заедал, требовал особого подхода, известного только мне и мужу. Я толкнула дверь, шагнула через порог и замерла.
В нос ударил вовсе не запах застоявшегося воздуха, который обычно встречает хозяев после долгого отсутствия, и даже не аромат моего любимого автоматического освежителя «Морской бриз». Пахло чем-то приторно-сладким, ванильным, словно в кондитерской, и резкими, дорогими духами с тяжелыми мускусными нотками. У меня от этого аромата мгновенно засвербило в носу.
В прихожей горел яркий свет. На коврике, где обычно сиротливо стояли растоптанные домашние тапки Бориса, теперь красовались высокие женские сапоги на шпильке. Черная замша, узкие голенища, явно на молодую, худую ногу. Рядом на пуфике небрежно валялась мужская ветровка — Бориса.
Я медленно, стараясь не шуметь, поставила тяжелую сумку на пол. Внутри все похолодело, а усталость как рукой сняло. Вместо нее пришла звенящая, ледяная ясность — та самая, которая включалась у меня на дежурствах в отделении, когда привозили тяжелых пациентов и эмоциям просто не оставалось места. Только холодный расчет и действия. Я прошла по коридору, ступая тихо, по-кошачьи, хотя сама не понимала, зачем крадусь в собственной квартире.
На кухне кто-то напевал. Мелодия была незнакомая, современная, и голос фальшивил, не попадая в ноты. Дверь была распахнута.
У плиты, спиной ко мне, стояла молодая женщина. Светлые волосы собраны в небрежный пучок на макушке, стройная фигура, загорелые ноги. Она ловко орудовала моей любимой деревянной лопаткой, переворачивая что-то шипящее на сковородке. Но взгляд мой приковала не еда и не незнакомка, а то, во что она была одета.
На ней был мой халат. Тот самый, персиковый, махровый, который я купила себе в прошлом году с квартальной премии. Я его берегла, надевала только после ванны, чтобы чувствовать уют и тепло. А эта... Она закатала рукава, чтобы не запачкать их маслом, и по-хозяйски распоряжалась у моей плиты, словно прожила здесь всю жизнь.
Половица под моей ногой предательски скрипнула — старый паркет давно требовал ремонта. Женщина вздрогнула, резко обернулась и уставилась на меня. На вид ей было лет тридцать, не больше. Ухоженная, с пухлыми губами и надменным, оценивающим взглядом. Она осмотрела меня с головы до ног: мое помятое пальто, уставшее лицо без макияжа, растрепанные после поезда волосы.
— Вы ошиблись квартирой! – сказала мне незнакомка, стоя в моём халате на моей кухне. Голос у нее был уверенный, даже с претензией, словно это я ворвалась к ней без спроса. — Доставка в соседнем подъезде, здесь никто ничего не заказывал. Или вы из управляющей компании? Счетчики проверять? Так звонить надо и согласовывать время!
Я прислонилась плечом к косяку, чувствуя, как внутри закипает бешенство, смешанное с горькой, едкой обидой. Но внешне я оставалась спокойной. Годы работы в медицине научили держать лицо.
— Из управляющей, значит? — переспросила я хриплым с дороги голосом. — А халатик не жмет, милочка? Размерчик-то не твой, висит в плечах, да и рост не тот.
Девица удивленно глянула на свой наряд, поправила воротник, потом снова посмотрела на меня. В ее глазах начало проступать понимание, сменившееся испугом, но наглость все еще перевешивала.
— Вы... Вы кто? — голос ее дрогнул. — Боря! Боря, иди сюда! Тут какая-то женщина пришла, скандалит!
Из ванной послышался шум воды, затем щелчок задвижки. В коридор, вытирая лицо моим лицевым полотенцем, вышел Борис. В одних трусах, розовый, распаренный после душа.
— Лесик, ну кто там может быть? Может, соседка снизу опять насчет труб... — начал он благодушно и замер, увидев меня.
Полотенце выпало из его рук на пол. Лицо мужа мгновенно приобрело землистый оттенок, нижняя губа затряслась. Он выглядел как нашкодивший школьник, пойманный директором, только этому школьнику было уже пятьдесят пять.
— Вера? — выдохнул он, и голос его дал петуха. — Ты же... Ты же завтра должна была. В среду. Ты телеграмму не давала.
— А сегодня вторник, Боря, — спокойно ответила я, не сводя с него глаз. — Сюрприз не удался? Или, наоборот, удался на славу?
Он начал суетливо прикрываться руками, словно его нагота была сейчас самой большой проблемой, бегал глазами по коридору, ища пути отхода.
— Вер, ты все не так поняла... Это Лена, она... она просто зашла помочь по хозяйству. Я приболел, спину прихватило, вот... коллега с работы посоветовала помощницу...
— По хозяйству? — я перевела тяжелый взгляд на «Лесика», которая уже окончательно поняла, кто перед ней, и теперь смотрела на меня с откровенной неприязнью и брезгливостью. — В моем личном халате, после моего душа и жаря оладьи на моей кухне? Хороший сервис, душевный. Дорого берет такая помощница?
— Боря, ты же сказал, что ты вдовец! — вдруг взвизгнула девица, топнув босой ногой. — Сказал, что жена два года как умерла от тяжелой болезни, а квартира твоя! Что ты свободный мужчина!
Я усмехнулась. Боль от предательства притупилась, уступив место какому-то брезгливому любопытству. Надо же, похоронил.
— Рано ты меня похоронил, Борис. Я, слава богу, жива и здорова, давление только скачет, но это поправимо. А вот насчет квартиры... Девушка, как вас там? Лена? Снимайте халат.
— Что? — она опешила, открыв рот.
— Халат, говорю, снимайте. Это моя личная вещь, и мне неприятно видеть ее на постороннем человеке. И вон из моего дома. У вас ровно две минуты, пока я полицию не вызвала. А в полиции у меня, поверьте, есть знакомые, которым будет очень интересно узнать о незаконном проникновении.
— Боря, сделай что-нибудь! — Лена дернула моего мужа за локоть, но тот отшатнулся, вжимаясь спиной в стену коридора. — Почему эта тетка мной командует?! Ты мужик или кто?
— Потому что эта, как вы выразились, «тетка» — единственная законная хозяйка этой квартиры, — отчеканила я каждым словом, как гвоздь забивала. — И куплена эта квартира на деньги моих родителей и мое наследство от бабушки. Борис здесь только прописан. Временно. Правда, Боря?
Муж молчал, опустив глаза в пол и ковыряя пальцем ногой паркет. Он всегда был трусоват в моменты кризиса, предпочитая прятать голову в песок и ждать, пока женщины сами все решат.
Лена посмотрела на него, потом на меня. Презрительно скривила губы, одним резким движением стянула с себя халат, оставшись в полупрозрачной кружевной комбинации, и швырнула его на пол, прямо к моим ногам.
— Да подавитесь вы своим тряпьем! — крикнула она. — Козел! Бизнесмен липовый! «У меня свой бизнес, у меня элитная недвижимость»... Тьфу!
Она пронеслась мимо меня в прихожую, больно задев плечом. Я слышала, как она, чертыхаясь и всхлипывая от злости, натягивает узкие сапоги, как гремит вешалкой, срывая свое пальто. Хлопнула входная дверь так, что посыпалась штукатурка.
На кухне воцарилась звенящая тишина, нарушаемая только шипением масла на сковороде. Оладьи, забытые в пылу ссоры, начали немилосердно подгорать, наполняя кухню едким дымом.
Я прошла на кухню, выключила газ. Ноги вдруг стали ватными, адреналин отступал, оставляя после себя слабость. Пришлось сесть на табурет. Борис все еще стоял в дверях ванной, не решаясь войти в кухню.
— Верочка... — заскулил он, делая шаг ко мне. — Ну бес попутал. Ну прости дурака старого. Я же мужик, мне внимание нужно, ласка, а ты все время на работе, сутками пропадаешь, потом к маме уехала... Одичал я тут один. Она сама прицепилась, в кафе познакомились, я и не хотел...
— Одичал? — я посмотрела на него, и меня передернуло от отвращения. Тридцать лет брака. Двое детей, уже взрослых, живущих своими семьями. Сколько мы с ним прошли? И безденежье девяностых, когда я мыла полы в подъездах после смены, и его бесконечные «поиски себя», когда он годами лежал на диване, а я тянула семью. Я думала, мы — команда, мы тыл друг для друга. Оказалось, я просто удобная функция. Ресурс.
— Собирайся, Боря.
— В смысле? Куда? — он часто заморгал, не веря своим ушам. — Ночь на дворе.
— Туда, где ты «вдовец» и «бизнесмен». К маме в Саратов, к другу на дачу, в гостиницу — мне все равно. Большой чемодан на антресоли, я тебе его дарю.
— Вера, ты не имеешь права! Это совместно нажитое имущество! Я суд подам! Я здесь прописан! — голос его стал визгливым, агрессивным. Страх прошел, наступила стадия торга и угроз.
— Ты правда хочешь судиться? — я устало потерла виски, чувствуя, как начинает пульсировать мигрень. — Вспомни брачный контракт, который мой отец, юрист старой закалки, заставил нас подписать, когда давал деньги на эту квартиру. Там четко прописано: в случае доказанной супружеской неверности виновная сторона выписывается и съезжает без претензий на жилплощадь. Доказательства у меня есть — соседи подтвердят, что девица тут жила, да и камеры на подъезде сейчас пишут в хорошем качестве. Твоя Лена там наверняка засветилась во всей красе.
Борис побледнел еще сильнее, став похожим на мел. Он помнил. Он просто надеялся, что за столько лет я забыла об этой бумаге или пожалею его, как жалела всю жизнь.
— Я не уйду, — буркнул он, скрестив руки на груди. — Никуда я не пойду.
— Вызову наряд, — спокойно, тоном, которым сообщают неутешительный диагноз, пообещала я. — Скажу, что посторонний агрессивный мужчина угрожает мне расправой. У меня, кстати, давление поднялось, лицо красное, руки трясутся — любой врач подтвердит гипертонический криз на фоне стресса. Ты меня знаешь, Борис. Я терпеливая, я многое прощала, но если я приняла решение — скальпель уже в руке, резать буду по живому.
Он знал. Знал мой характер, знал, что на работе меня уважают за жесткость и принципиальность.
Следующие сорок минут я сидела на кухне, не включая свет, и смотрела в темное окно, за которым шумел ночной город. Я слышала, как он мечется по спальне, как хлопают дверцы шкафов, как он ругается сквозь зубы, сбрасывая вещи в чемодан. Мне не было больно. Было пусто. Словно внутри выключили рубильник. Ни любви, ни ненависти — только желание, чтобы этот посторонний человек поскорее исчез с моей территории.
Когда он вышел в коридор с двумя раздутыми баулами и своим любимым спиннингом в чехле, я даже не встала проводить.
— Ключи на тумбочке оставь, — сказала я, не оборачиваясь.
— Ты пожалеешь, Вера, — зло бросил он мне в спину. — Кому ты нужна в свои пятьдесят с хвостиком? Старая, скучная врачиха. Одна останешься, сгниешь тут в одиночестве, стакан воды некому будет подать. А я еще ого-го, я себе молодую найду, еще лучше Ленки!
— Дверь захлопни поплотнее, замок заедает, — сухо ответила я.
Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине. Я осталась одна.
Первым делом я встала и взяла халат, который валялся на полу в прихожей. Брезгливо, двумя пальцами, как грязный бинт, отнесла его к мусоропроводу на лестничной клетке и выкинула. Следом в мусорное ведро полетели подгоревшие оладьи. Сковородку я тоже выбросила — отмывать ее после чужих рук не хотелось, словно она была осквернена.
Потом я начала убирать. Это было похоже на наваждение, на какой-то безумный ритуал очищения. Я мыла полы с хлоркой, протирала ручки дверей спиртом, перестирывала все постельное белье, хотя знала, что на нем никто, кроме меня, не спал — Борис всегда стелил гостям в зале. Я вычищала квартиру до трех часов ночи, пока руки не покраснели от химии и горячей воды. Мне нужно было смыть этот запах ванили и чужих духов, вытравить само присутствие чужих людей в моем доме.
Уснула я только под утро, на диване в гостиной, укрывшись старым пледом. В спальню заходить не хотелось.
Первые недели дались тяжело. Привычка — страшная вещь, она въедается глубже любви. Рука в магазине по инерции тянулась к полке с его любимыми пельменями, вечером я прислушивалась к звукам лифта, ожидая поворота ключа в замке. Дети звонили, узнав о случившемся, были в шоке. Сын рвался приехать и «поговорить с батей по-мужски», но я запретила. Зачем? Умерла так умерла, как говорил Борис своей пассии. Некого воскрешать.
Борис объявился через месяц. Позвонил поздно вечером, пьяный, плакал в трубку.
— Верка, плохо мне. Ленка эта... аферистка оказалась. Деньги, что у меня были на карте отложены, выманила на какой-то кредит и сбежала. Я сейчас у Витьки на даче живу, мерзну, отопления нет. Вер, можно вернусь? Я все осознал, я дурак был. Прости, а?
— Нельзя, Боря, — твердо ответила я. — У меня нет приюта для бездомных бизнесменов.
Я нажала отбой и заблокировала номер. Рука даже не дрогнула.
Странное дело, но через полгода я поняла, что мне нравится жить одной. Оказалось, в этом есть своя особая прелесть. Никто не разбрасывает носки по углам, не храпит под ухом, не требует ужин из трех блюд, когда я приползаю со смены без задних ног. Я записалась в бассейн — спина давно просила нагрузки. Стала ходить с подругами в театр, на выставки. Сделала перестановку в зале, выкинула старое продавленное кресло Бориса и купила себе новое, удобное, с торшером, чтобы читать по вечерам книги, до которых годами не доходили руки.
Осень в том году выдалась теплая, золотая, настоящая пушкинская осень. Я возвращалась с работы, неся в руках пакет с антоновкой — захотелось испечь шарлотку, запах яблок меня всегда успокаивал. У подъезда на лавочке сидел мужчина. Потрепанная куртка, щетина, потухший, бегающий взгляд.
— Вера?
Я остановилась. Борис выглядел жалко. Постарел, осунулся, под глазами залегли мешки. От прежнего лощеного вида не осталось и следа.
— Привет, — кивнула я, не испытывая ни малейшего волнения.
— Хорошо выглядишь. Помолодела, — он попытался улыбнуться той самой виноватой улыбкой, которая работала двадцать лет назад.
— Спасибо. Бассейн и спокойная жизнь творят чудеса.
— А я вот... работу ищу. Тяжело сейчас, везде возрастные ограничения. Вер, может, пустишь чайку попить? Поговорим. Столько лет все-таки вместе прожили... Не чужие люди. Может, начнем все сначала? Я изменился.
Я посмотрела на него и прислушалась к себе. Пыталась найти в душе хоть каплю злости, обиды или жалости. Но там было тихо. Пусто и чисто, как в операционной после уборки. Он стал для меня просто прохожим, случайным знакомым из прошлого, с которым уже не о чем говорить.
— Не пущу, Боря. Ты ошибся адресом. Твой дом теперь там, где ты его сам себе устроил. Или разрушил.
— Да как ты можешь! — вдруг вызверился он, вскакивая со скамейки. — Черствая ты баба! Бессердечная! Я к ней с душой, а она...
Я молча открыла дверь своим ключом, зашла в подъезд. Лифт работал исправно.
Дома меня встретила уютная тишина и тонкий аромат кофе — я купила себе хорошую зерновую кофемашину, и запах свежих зерен держался в квартире весь день. Навстречу выбежал Рыжий — котенок, которого я подобрала у больницы месяц назад, тощий и блохастый, а теперь превратившийся в пушистого наглого красавца. Он потерся о мои ноги и громко замурчал, требуя ужина.
— Привет, маленький, — улыбнулась я, подхватывая его на руки. — Проголодался? Сейчас покормлю. А потом будем пирог печь. С яблоками и корицей, как мы любим.
Я подошла к окну. Борис все еще сидел на лавочке, ссутулившись и глядя на мои окна. Я медленно задернула плотную штору, отсекая прошлое.
Вечером я пила чай с пирогом, читала новый детектив, а Рыжий спал у меня на коленях. И впервые за долгие годы я чувствовала себя абсолютно, невероятно счастливой и целостной. Жизнь, оказывается, не заканчивается после предательства. Она просто сбрасывает балласт, чтобы можно было, наконец, взлететь.