Коробки стояли в прихожей тесной съемной «однушки» ровными стопками, подписанные черным маркером: «Кухня», «Книги», «Зимние вещи». Марина с наслаждением вдыхала запах картона и скотча — для неё это был аромат новой жизни. Через неделю они с Вадимом должны были расписаться, а ключи от просторной квартиры на проспекте Мира, которую они с таким трудом нашли, уже лежали в кармане её джинсов. Она представляла, как они расставят мебель, какие шторы она повесит в спальне — непременно плотные, кофейного цвета, чтобы по утрам солнце не будило слишком рано.
Вадим опаздывал. Марина посмотрела на настенные часы, которые они еще не успели снять. Стрелка перевалила за восемь вечера. Странно, он обещал быть к шести, чтобы помочь спустить вещи в машину. Телефон молчал, но Марина старалась не накручивать себя. Предсвадебная суета, наверное, заехал в ателье забрать костюм или застрял в заторе на Садовом, возвращаясь от мамы.
Галина Петровна, будущая свекровь, в последние дни была особенно активна. То ей нужно было срочно выбрать цвет салфеток для банкета, то обсудить рассадку дальних родственников из Сызрани, то у неё внезапно поднималось давление, и Вадим срывался к ней с тонометром и лекарствами. Ей как раз исполнилось шестьдесят, и она часто повторяла, что возраст берет свое. Марина относилась к этому с пониманием: всё-таки единственный сын женится, для матери это стресс. Она старалась быть мягкой, сглаживать углы, хотя иногда навязчивая забота Галины Петровны казалась удушающей петлей.
Дверь наконец щелкнула, и на пороге появился Вадим. Вид у него был какой-то помятый, глаза бегали, а плечи опущены, словно он разгрузил вагон с углем. Он даже не разулся сразу, так и застыл на коврике, теребя в руках брелок от машины.
— Привет, — Марина улыбнулась, выходя к нему навстречу. — Я уже начала волноваться. Грузовая машина будет утром, нам надо успеть всё замотать пленкой.
Вадим не ответил улыбкой. Он прошел в комнату прямо в ботинках, оставляя пыльные следы на чистом полу, чего раньше никогда себе не позволял. Марина нахмурилась, но промолчала.
— Марин, нам надо поговорить, — голос у него был глухой, сиплый.
— Что-то случилось? С рестораном проблемы? Или фотограф заболел? — Марина почувствовала, как внутри зашевелился неприятный холодок.
Вадим сел на диван, уперся локтями в колени и посмотрел на коробки так, будто видел их впервые. Потом перевел взгляд на Марину. В его глазах читалась какая-то странная решимость пополам со страхом.
— Нет, с рестораном всё в порядке. Дело в другом. Я сейчас от мамы.
Марина вздохнула про себя. Опять мама.
— И как она? Давление в норме?
— Не совсем. Она очень переживает, Марин. Плачет постоянно. Говорит, что останется совсем одна в трешке, что никому она не нужна, старая, больная... Юбилей прошел, и всё, жизнь кончена.
— Вадик, ну какая же она старая? Ей всего шестьдесят, она работает, у неё подруги, дача. Мы же не на другой конец света уезжаем, будем навещать по выходным.
Вадим мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху.
— Ты не понимаешь. Это другое. Она привыкла, что я рядом. Что я помогаю, что вечером есть с кем словом перемолвиться. А тут — раз, и тишина. Это огромный стресс, врач сказал, что на фоне нервов может и сердце прихватить.
Марина присела на край стола, скрестив руки на груди. Ей очень не нравилось, к чему идет этот разговор.
— И что ты предлагаешь? Нанять ей компаньонку?
— Мы с мамой решили, что первый год будем жить втроём, — огорошил жених за неделю до свадьбы.
Фраза повисла в воздухе, тяжелая и нелепая, как чугунная гиря. Марина сначала подумала, что ослышалась. Или это какая-то глупая шутка, проверка на прочность нервной системы.
— Что? — переспросила она тихо. — Повтори, пожалуйста.
— Мы будем жить у мамы, — уже увереннее, но всё так же не глядя ей в глаза, произнес Вадим. — Новую квартиру снимать не будем. Я уже позвонил риелтору, сказал, что мы отказываемся. Зачем тратить деньги на чужого дядю, когда у мамы три комнаты? Места всем хватит. Сэкономим на ипотеку, на машину новую. Да и маме спокойнее будет, она поможет тебе с хозяйством, научит готовить мои любимые голубцы...
— Стоп, — Марина подняла руку, прерывая этот поток. — Вадим, посмотри на меня. Ты отказался от квартиры на проспекте Мира? Не посоветовавшись со мной?
— Я хотел сделать сюрприз... Экономия же! Это временно! — воскликнул Вадим. — Всего на годик, может, на полтора. Пока мама привыкнет, пока мы на ноги встанем. Ну что ты начинаешь? Это же разумно!
— Разумно для кого? Для твоей мамы? А для нас?
— А мы — семья! Мы должны поддерживать друг друга. Мама для меня — святое, я не могу её бросить в такой момент.
Марина медленно встала. Внутри всё дрожало, но голос звучал на удивление твердо и холодно. Она вдруг очень четко увидела их будущее в этой маминой квартире. Бесконечные советы, как правильно жарить котлеты, поджатые губы свекрови, если Марина придет с работы на час позже, отсутствие возможности просто пройтись по коридору в халате. Это был не брак. Это было удочерение Марины Галиной Петровной в качестве бесплатной помощницы.
— Нет, — твердо сказала Марина.
Вадим растерянно моргнул.
— Что «нет»?
— Я не буду жить с твоей мамой. Ни год, ни месяц, ни дня. Или мы живём отдельно, как планировали, или свадьбы не будет.
Жених в шоке уставился на неё. Он ожидал чего угодно: слез, уговоров, скандала, но не такого спокойного и ледяного ультиматума. Невесты не сбегают за неделю до свадьбы! Платье куплено, гости приглашены, деньги за банкет уплачены.
— Марин, ты чего? — он попытался улыбнуться, перевести всё в шутку. — Ну не дури. Какая отмена свадьбы? Ты из-за жилплощади готова всё перечеркнуть? Нашу любовь?
— Это не я перечеркиваю, Вадим. Это ты сейчас выбираешь комфорт своей мамы вместо нашей семьи. Ты уже даже отменил аренду за моей спиной.
— Но мама одна, ей тяжело... — затянул он свою любимую песню.
— Тогда живи с мамой, — отрезала Марина.
Она подошла к коробке с надписью «Зимние вещи», резко оторвала скотч, достала своё пальто.
— Ты куда? — Вадим вскочил с дивана. — Мы же не договорили!
— Мне кажется, всё сказано. Я поеду к родителям. У тебя есть время подумать. Если до завтрашнего вечера ты не решишь вопрос с отдельным жильем — считай, что мы расстались.
Она взяла сумку, ключи от машины и вышла, даже не хлопнув дверью. Вадим остался стоять посреди комнаты, окруженный коробками, в полной уверенности, что это просто женская истерика. Нервы перед торжеством, капризы. Перебесится и вернется. Куда она денется? Ей двадцать семь лет, все подруги уже замужем, она так мечтала об этом белом платье.
Он вернулся к матери через час. Галина Петровна встретила его в прихожей, пахнущая валерианой и свежей сдобой.
— Ну что, сынок? Обрадовал Мариночку? — ласково спросила она, помогая ему снять куртку.
— Она устроила скандал, мам, — Вадим прошел на кухню и устало опустился на стул. — Сказала «нет». Уехала к своим родителям. Поставила условие: или отдельная квартира, или свадьбы не будет.
Галина Петровна всплеснула руками, картинно прижав ладонь к груди.
— Боже мой, какая черствость! Мы к ней со всей душой, хотим как лучше, денег в кубышку молодым положить, а она нос воротит! Вот она, современная молодежь. Ни уважения к старшим, ни понимания.
Она поставила перед сыном тарелку с дымящимся ужином.
— Кушай, Вадик, кушай, пока горячее. Ты осунулся совсем с этой подготовкой. А насчет Марины не переживай. Это она цену себе набивает. Хочет показать, кто в доме хозяин. Не вздумай прогибаться, сынок! Если сейчас уступишь, она всю жизнь из тебя веревки вить будет. И меня со свету сживет, и тебя под каблук загонит.
— Думаешь, вернется? — Вадим с надеждой посмотрел на мать.
— Конечно, вернется! — уверенно заявила Галина Петровна. — Кому она нужна с таким гонором? Да и перед людьми ей стыдно будет. Прибежит, как миленькая, еще и прощения просить будет. Ты главное трубку сразу не бери, пусть помучается, осознает свою вину.
Следующие три дня прошли в тягостном ожидании. Вадим честно пытался выдержать характер. Он не звонил, хотя рука так и тянулась к телефону. Марина тоже молчала. Её номер был доступен, он проверял это, делая короткие дозвоны с рабочего телефона, но сама она на связь не выходила.
К среде уверенность Вадима начала таять. Он сидел на работе, бессмысленно глядя в монитор, и прокручивал в голове их последний разговор. «Живи с мамой». В этих словах было столько холода, что ему становилось не по себе.
Вечером он не выдержал и набрал её номер. Гудки шли долго, потом сработал автоответчик. Он перезвонил. Сбросила.
— Мам, она трубку не берет, — пожаловался он Галине Петровне за ужином.
— И правильно делает, — кивнула мать, намазывая масло на булку. — Манипулирует. Хочет, чтобы ты приполз на коленях. Не смей, Вадим! Ты мужчина или кто? У нас всё готово, гости приглашены, ресторан оплачен. Неужели она враг сама себе, чтобы такой праздник срывать? Это всё блеф.
В четверг позвонила тёща, мама Марины. Голос у Елены Сергеевны был сухой и официальный.
— Вадим, Марина просила передать, чтобы ты забрал свои вещи из той квартиры, которую вы снимали. Она уже всё вывезла и отдала ключи хозяевам. И еще, она просила передать, что заявление в ЗАГС она забирать не будет, просто не придет. Но если ты хочешь избежать позора, лучше предупреди гостей сам.
— Елена Сергеевна, дайте ей трубку! Это какое-то недоразумение!
— Она не хочет с тобой разговаривать, Вадим. И я её понимаю. Всего доброго.
Вадим сидел с телефоном в руке, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Съехала? Отдала ключи? Это уже не походило на каприз. Это было похоже на конец.
Он в панике бросился к матери.
— Мама, она вещи вывезла! Тёща звонила, говорит, Марина не придет!
Галина Петровна даже бровью не повела.
— Ой, я тебя умоляю! Запугивают. Берут на испуг. Елена Сергеевна всегда была женщиной хитрой, себе на уме. Видно, дочка в неё пошла. Сговорились они, хотят нас прогнуть. Вадик, послушай мать. Я жизнь прожила, я людей вижу. Никуда она не денется. В субботу наденет свое платье, накрасится и приедет в ЗАГС. Еще и плакать будет от счастья, что ты её не бросил после таких выходок.
И Вадим поверил. Ему очень хотелось поверить, потому что другой вариант — признать, что он собственными руками разрушил своё счастье — был слишком страшным. Мама же желает ему добра. Мама мудрая. Мама никогда не ошибается.
Пятница прошла в тумане. Вадим механически выполнял какие-то действия: забрал букет, подтвердил количество машин в кортеже, съездил на стрижку. Марина так и не позвонила. Он отправил ей десяток сообщений: от гневных «Хватит ломать комедию!» до жалобных «Малыш, я люблю тебя, давай не будем ссориться». Все они остались без ответа, хотя галочки о прочтении исправно синели.
— Видишь, читает! — торжествовала Галина Петровна. — Значит, ей не всё равно. Ждет, нервничает. Завтра всё будет хорошо.
Наступило субботнее утро. День выдался на редкость ясным. Солнце светило так ярко, что было больно глазам, небо было пронзительно голубым, без единого облачка. Казалось, сама природа насмехается над состоянием Вадима.
Он надел костюм, который сидел на нём безупречно. Галина Петровна, нарядная, в платье с люрексом и с высокой прической, смахнула несуществующую пылинку с его плеча.
— Красавец! Орел! Ну, с богом, сынок.
Они поехали сразу к ЗАГСу. Традиционного выкупа не было — Марина еще месяц назад сказала, что считает это пережитком прошлого. Договорились встретиться у входа за полчаса до регистрации.
Гости уже собирались. Друзья жениха шутили, курили, поправляли бутоньерки, щурясь от солнца. Родственники со стороны невесты тоже были, но держались как-то обособленно, перешептывались и бросали на Вадима странные, сочувствующие взгляды. Родителей Марины видно не было. Самой Марины — тоже.
Время шло. 10:45. Регистрация назначена на 11:00.
Вадим начал нервно расхаживать по крыльцу, то и дело поглядывая на дорогу. Каждый подъезжающий белый автомобиль заставлял его сердце подпрыгивать, но из машин выходили чужие невесты в пышных платьях. Солнце припекало, и ему становилось жарко в плотном пиджаке.
— Не волнуйся, — шептала ему на ухо мать, крепко держа под локоть. — Пробки. В Москве такие пробки. Или прическу долго делали. Сейчас приедет.
10:55.
К Вадиму подошла распорядительница с папкой в руках.
— Жених, где ваша невеста? Нам нужно проверить паспорта.
— Она... она подъезжает, — выдавил из себя Вадим, чувствуя, как липкий пот течет по спине. — Минут пять, не больше.
Он снова схватился за телефон. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
11:10.
Из дверей ЗАГСа вышла другая пара, счастливая, осыпанная лепестками роз. Гости Вадима начали переглядываться, повисла тягостная, звенящая тишина, которую нарушал только веселый смех чужой свадьбы и шум машин.
— Вадим, что происходит? — спросил его лучший друг, Серега. — Где Маринка?
— Я не знаю, — прошептал Вадим. Губы у него пересохли.
Галина Петровна уже не улыбалась. Она нервно теребила ручку своей сумочки, озираясь по сторонам.
— Бессовестная, — зашипела она. — Какая бессовестная! Опозорить нас перед людьми! Ничего, Вадик, мы ей устроим... Мы в суд подадим за моральный ущерб!
В этот момент к крыльцу подошла младшая сестра Марины, Катя. Она была в джинсах и легкой ветровке, без прически и макияжа. В руках она держала конверт.
Вадим бросился к ней.
— Катя! Где она? Что случилось?
Катя посмотрела на него с нескрываемым презрением.
— Она не придет, Вадим. Она же тебе сказала. Ты что, глухой?
— Но... как же... — он обвел рукой нарядную толпу, украшенные машины, здание дворца бракосочетаний, залитое безжалостным солнцем. — Всё же готово! Мама говорила...
— Мама говорила? — перебила его Катя и усмехнулась. — Ну вот пусть мама теперь за тебя и выходит замуж. А Марина просила передать тебе это.
Она сунула ему в руку конверт и быстро сбежала по ступенькам, растворившись в толпе прохожих.
Вадим дрожащими пальцами разорвал бумагу. Внутри лежало их совместное фото, сделанное полгода назад, когда они только подали заявление. Счастливые, влюбленные. На обороте знакомым летящим почерком было написано всего несколько слов:
«Я выбирала мужа, а не сына для твоей мамы. Ты свой выбор сделал. Будь счастлив. Прощай».
Он поднял глаза. Гости молчали. Кто-то отводил взгляд, кто-то откровенно снимал происходящее на телефон. Ему казалось, что он голый стоит посреди площади. Одиночество накрыло его волной, несмотря на жару. Жених стоит у алтаря один. Понял, кого выбрал, только когда невеста не пришла. Он выбрал не маму. Он выбрал страх. Страх быть взрослым, страх принимать решения, страх обидеть ту, которая родила, ради той, с которой хотел жить.
— Вадик, пойдем отсюда, — голос матери дрожал, в нём слышались истеричные нотки. — Пойдем, сынок. Они еще пожалеют! Они у меня попляшут! Мы найдем тебе другую, в сто раз лучше, послушную, домашнюю...
— Замолчи, — тихо сказал Вадим.
— Что? — опешила Галина Петровна. — Ты как с матерью разговариваешь? У тебя стресс, я понимаю, но...
— Замолчи! — заорал он так, что прохожие обернулись. — Просто закрой рот! Это ты! Это ты мне в уши лила, что она вернется! Это ты сказала прожить с нами год! Это ты всё испортила!
Галина Петровна схватилась за сердце, на этот раз, кажется, по-настоящему.
— Сынок... да как же... я же для тебя...
Но Вадим уже не слушал. Он сорвал с пиджака бутоньерку, швырнул её на асфальт и, расталкивая гостей, пошел прочь от ЗАГСа, прочь от матери, прочь от своей несостоявшейся жизни. Солнце било в глаза, слепило, не давая забыться, высвечивая каждую деталь его провала.
Прошло пять лет.
Торговый центр гудел, как растревоженный улей. Предновогодняя суета, запах мандаринов и кофе, толпы людей с пакетами. Вадим стоял у витрины ювелирного магазина, выбирая подарок. Нет, не девушке. Маме. У неё скоро юбилей, шестьдесят пять, и она намекнула, что хочет золотую цепочку с кулоном.
Вадим изменился. Он потяжелел, появились залысины, в уголках глаз залегли глубокие морщины. Взгляд стал потухшим, каким-то безразличным. Он так и не женился. Были какие-то романы, недолгие встречи, но все они заканчивались одинаково. Как только девушка переступала порог их с мамой квартиры, начинался тихий, планомерный террор. «Эта слишком вульгарная», «эта готовить не умеет», «а у этой, посмотри, глаза хитрые, ей только прописка московская нужна». И Вадим, уставший от скандалов, сдавался. Жить отдельно мама ему не давала — давление, сердце, суставы, «я умру, и ты узнаешь об этом только через неделю».
Он расплатился за цепочку и вышел в коридор. И тут он увидел её.
Марина стояла у эскалатора. Она почти не изменилась, только волосы стали короче, да в движениях появилось больше уверенности. Она смеялась. Рядом с ней стоял высокий мужчина в добротном пальто и держал на руках девочку лет трех в розовом комбинезоне. Девочка что-то лепетала, дергая мужчину за шарф, а Марина поправляла ей шапку, глядя на них с такой нежностью, от которой у Вадима перехватило дыхание.
— Мама, хочу мороженое! — звонко крикнула девочка.
— Будет тебе мороженое, принцесса, — ответил мужчина и поцеловал Марину в висок. — Мамке тоже возьмем?
— Мамке — кофе, — улыбнулась Марина.
Вадим стоял за колонной, не в силах пошевелиться. Это должна была быть его дочь. Это он должен был покупать ей мороженое. Это его должны были целовать в висок.
Он сделал шаг вперед, сам не зная зачем. Окликнуть? Поздороваться? Спросить, как дела?
Марина случайно повернула голову и встретилась с ним взглядом. На секунду её лицо стало серьезным. Вадим замер, ожидая увидеть в её глазах злость, обиду, торжество. Но там не было ничего. Только спокойное, равнодушное узнавание. Как будто она увидела старого одноклассника, с которым даже не здоровалась в школе.
Она скользнула по нему взглядом, не задержавшись ни на секунду, и снова повернулась к мужу.
— Пойдемте скорее, а то мест на фудкорте не будет, — сказала она и взяла мужчину под руку.
Они ушли, растворились в праздничной толпе. Счастливые, целостные, настоящие. Семья.
Вадим остался стоять, сжимая в кармане бархатную коробочку с маминой цепочкой. В кармане завибрировал телефон. На экране высветилось: «Мама».
Он смотрел на экран, пока вызов не сбросился. Потом телефон зазвонил снова. И снова.
— Да, мам, — ответил он наконец, поднося трубку к уху. Голос был серым и пустым.
— Вадик, ты где? Ты хлеба купил? И молоко не забудь, только то, которое я люблю, с красной крышечкой. И поторопись, у меня опять голова разболелась, давление, наверное...
— Куплю, мам. Скоро буду.
Он положил телефон в карман и побрел к выходу. Дома ждала мама. И это был его выбор, сделанный однажды за неделю до свадьбы. Выбор, за который он теперь платил каждый день своей одинокой жизни.