— Тебе надо, ты и зарабатывай! — Орал муж, когда я показала ему свои рваные зимние сапоги.
— Я и зарабатываю. Но моей зарплаты библиотекаря не хватает даже на эту резину. — Я попыталась говорить спокойно, хотя внутри всё закипало.
— Не хватает? А на твои дурацкие книги хватает? На цветы этим алкоголикам-соседям хватает? — Он ткнул пальцем в сторону подоконника, где стояли горшки с фиалками.
— Это совсем другие деньги, Сергей. Речь о твоей обязанности как мужа...
— Моя обязанность — крыша над головой! И она есть. Всё остальное — твои хотелки.
Он развернулся и ушёл в гостиную, включив телевизор на полную громкость. Этот звук стал саундтреком моей жизни — агрессивный поток новостей, перекрывающий любой шанс на тишину, на мысль. Я посмотрела на сапоги. Сквозь дыру у носка было видно потертый носок. За окном петербургский февраль, колючий и сырой. До работы — сорок минут пешком и на метро.
На кухне, собирая себе скудный завтрак, я услышала, как он говорит по телефону.
— Да, братан, всё как обычно. Скука. Жена ноет... Нет, не поеду, с ней тусить неохота. Давай в субботу.
Я не была ревнивой. Ревность требует энергии, а у меня её оставалось только на то, чтобы дышать. Я чувствовала не боль, а леденящее безразличие. Именно в этот миг, вытирая пыль с книжной полки, я задела старую потрепанную энциклопедию «Мифы народов мира», подаренную ещё бабушкой. Книга упала, и из неё выскользнула потрескавшаяся фотокарточка.
На ней была молодая женщина с моими глазами, стоящая у входа в большую оранжерею с надписью «Зимний сад князей Воронцовых». На обороте старательным почерком: «Александра, 1913 год. Наше сокровище».
Я знала, что это моя прапрабабушка. Но о какой оранжерее шла речь? Я перерыла все семейные бумаги — ничего. Вечером, пока Сергей храпел перед телевизором, я в отчаянии вбила в интернете запрос. Информации было мало: усадьба Воронцовых под Петербургом была разрушена в революцию, парк заброшен. Но в одной краеведческой статье мелькнуло: «...сохранились лишь фрагменты фундамента да легенды о волшебной зимней розе, которая цвела для чистых сердцем».
Это звучало как сказка для детей. Но мне, в моей тоске, нужно было хоть во что-то верить. В субботу Сергей укатил с друзьями на шашлыки. «Не жди», — бросил он на прощание. Я надела свои дырявые сапоги, утеплилась как могла и села на электричку.
Заброшенный парк встретил меня ледяным молчанием. Снег скрипел под подошвой, цепляясь за рваную резину. Я бродила среди заснеженных холмов, бывших фундаментов, и чувствовала себя полной дурой. Что я ищу? Мифическую розу? Утешение?
Отчаявшись, я присела на замёрзший камень. Слёзы покатились сами, замерзая на щеках.
— Глупо. Всё это глупо, — прошептала я в тишину.
И тогда я увидела её. Не розу. Старую, покосившуюся, почти сгнившую дверь, присыпанную снегом, в склоне холма. Ручка была в виде змеи, кусающей свой хвост. Сердце забилось чаще. Я расчистила снег и надавила. Дверь с противным скрипом поддалась.
Внутри пахло сырой землёй, прелыми листьями и... чем-то сладковатым, цветочным. Луч фонарика с телефона выхватил из темноты невероятное зрелище: огромный стеклянный купол, местами разбитый, сквозь который лился холодный свет. А под ним — замерзший, застывший во времени рай. Скульптуры, покрытые инеем, мраморные скамьи, и... деревья. Множество деревьев в кадках, сухих, мёртвых на вид.
И в центре, на постаменте, стоял один-единственный цветочный горшок с сухим, колючим, черным стеблем.
Я подошла ближе. Это была роза. Или то, что от неё осталось. Без единого листа. Я протянула руку, чтобы дотронуться до шипа.
— Не стоит, — раздался за моей спиной тихий, но очень чёткий голос.
Я вздрогнула и обернулась. В проёме двери, освещённый зимним солнцем, стоял высокий мужчина в длинном старомодном пальто, с тростью в руке. Его лицо было резким, а глаза смотрели так, будто видели не меня, а что-то сквозь меня.
— Вы... кто? — с трудом выдавила я.
— Смотритель. А вы — Александра? — спросил он.
— Нет... то есть, да, но... это имя моей прапрабабушки.
— Я знаю, — он сделал шаг внутрь. — Она была последней, кто ухаживал за этим садом. И за Розой.
— Что это за место? — мои зубы стучали уже не от холода.
— Последний зимний сад Воронцовых. Или то, что от него осталось. Он жив, пока жива Роза.
— Но она же мёртвая! — воскликнула я.
— Она спит. И просыпается только для настоящего тепла. Не от солнца. От сердца.
— Это какие-то сумасшедшие сказки...
— Возможно, — он усмехнулся. — Но вы же пришли. Значит, почувствовали зов. Сад выбрал вас, потому что вы в отчаянии. Только отчаявшиеся способны на безумную надежду.
Он подошёл к розе и осторожно провёл рукой над шипами.
— Она может всё изменить. Вернуть былое величие этому месту. Дать то, чего не хватает тому, кто её оживит.
— Деньги? — по-дурацки выпалила я, тут же покраснев.
— Что угодно. Но цена соответствует желанию. Вы должны заботиться о ней. Каждый день. Говорить с ней. Делиться теплом своей души. Если в вас достаточно света, она расцветёт. Если нет... вы умрёте вместе с ней. Сад заберёт последнее.
Я оглядела это ледяное царство, этот склеп забытых чудес. Посмотрела на свои рваные сапоги. Вспомнила крик мужа. Ощутила ледяную пустоту внутри. Что мне терять? Кроме этой пустоты — ничего.
— Хорошо. Я согласна.
— Отлично, — сказал Смотритель, и его глаза блеснули. — Начнём завтра. В шесть утра. Не опаздывайте. И помните: никому ни слова. Это теперь ваш секрет. Ваш крест. И ваша единственная возможность.
Когда я вернулась домой, было уже темно. Квартира пустовала. Я села на кухне и смотрела на свои руки. Они дрожали. Не от страха. От какого-то дикого, непонятного возбуждения. В кармане пальмою лежал сухой шип, который я незаметно отломила от стебля. На ощупь он был холодным, как лёд.
Раздался звук ключа в замке. Вошёл Сергей, от него пахло дымом и алкоголем.
— Ты где была? — буркнул он, не глядя на меня.
— Гуляла, — тихо ответила я.
— Думала, — он прошёл мимо, сгрёб со стола пачку печенья. — Смотри, ужин чтобы был к моему возвращению в воскресенье. Уезжаю к брату.
Он даже не заметил, что в моих глазах что-то изменилось. Что в них, вместо покорности, теперь горела крошечная, но упрямая точка света. Как первый лучик в ледяной пещере.
Я сжала в ладони шип. Он вдруг показался тёплым.
***
— Моя мама выписывается после операции в понедельник, — бросил Сергей утром, разбивая яйцо о сковородку. — Квартира должна быть вымыта, холодильник забит. И приготовь её любимую куриную лапшу по-домашнему. Ты же помнишь, как она тебя учила.
— У меня работа, Сергей. В понедельник важная выставка в библиотеке, я не могу просто так...
— Можешь, — перебил он, резко поставив сковородку. — Возьмёшь отгул. Или уволишься. Маме нужен постоянный уход, а я на вахту уезжаю. Ты справишься.
Он говорил о своей матери, моей свекрови, Галине Петровне. Женщине, которая всегда смотрела на меня с холодным, оценивающим взглядом, будто я недоработка, брак, который взял её сын. Он не спрашивал. Он констатировал. Моя жизнь, мои планы снова оказались прахом.
Я молча кивнула, чувствуя, как внутри всё сжимается. Но в кармане халата лежал тот самый шип. С тех пор, как я принесла его из сада, он стал моим талисманом. Твёрдым напоминанием, что где-то есть иной мир, где я что-то значила. Я сжала его в ладони.
В шесть утра следующего дня я уже была в саду. Смотритель ждал на том же месте, будто не двигался с прошлой встречи.
— Вы пришли. Значит, не передумали, — произнёс он без эмоций. — Сегодня первый урок. Сад жив не солнцем, не водой из шланга. Он жив вниманием. Вы должны чувствовать его. Каждый камень, каждую ветку. Начните с Розы.
Он подвёл меня к чёрному стеблю.
— Положите руки на горшок. Закройте глаза. Дышите медленно. Представьте не тепло, идущее от вас. Представьте свет. Тихий, но упрямый. Как утренняя звезда.
Я сделала, как велел. Сначала ничего. Только ледяная глина горшка, пронизывающий холод сырого воздуха. Потом — странное ощущение. Будто из самой глубины меня, из того уголка, где прятались забытые мечты о другой жизни, потянулась тончайшая, едва заметная нить. И я вдруг почувствовала не холод, а… пустоту. Огромную, древнюю, голодную пустоту этого места. Оно жаждало жизни. И Роза была ключом.
— Хорошо, — голос Смотрителя прозвучал прямо над ухом, заставив вздрогнуть. — Вы что-то почувствовали. Это начало. Теперь вода.
Он подал мне старую лейку из потрескавшейся меди. Вода в ней казалась просто водой.
— Это не просто вода. Это то, что вы в неё вложите. Каждый день, приходя сюда, вы должны приносить одно воспоминание. Яркое, сильное. Радостное или горькое — неважно. Главное, чтобы оно было настоящим. И шептать его воде, пока несёте лейку к Розе.
В понедельник, взяв отгул под предлогом болезни, я провела в квартире свекрови. Мыла, чистила, готовила лапшу, как она любила — с густым наваристым бульоном и морковью, нарезанной мелкими звёздочками. Галина Петровна, бледная и похудевшая после аппендицита, сидела в кресле и руководила процессом.
— Пол не так вытерла, угол видишь? Пыль. Бульон пересолила. Или недосолила? Дай попробую… Нет, не то. Не то совсем.
Я молчала, сжимая в кармане шип. Вечером, когда всё было сделано, она потребовала, чтобы я осталась ночевать на раскладном диване — «на случай, если станет плохо». Сергей позвонил лишь раз: «Всё нормально? Мама довольна? Ну и хорошо». Он не спросил, как я, не сказал спасибо.
Ночью, глядя в потолок чужой квартиры, я шептала в темноту воспоминание для лейки. Я выбрала день, когда мне было десять, и бабушка подарила мне первую в жизни розу — чайную, бледно-розовую, из своего палисадника. Я помнила её запах, смешанный с запахом тёплой земли. Помнила, как боялась уколоться, и как бабушка сказала: «Красота часто бывает с шипами, Сашенька. Это чтобы её ценили».
Наутро, едва вырвавшись, я почти бежала в сад. Шептала это воспоминание воде в лейке. Поливала Розу. И мне показалось — нет, почудилось! — что один из чёрных шипов будто бы чуть-чуть, на полтона, стал менее угольным.
Уход за свекровью стал моим ежедневным крестом. Сергей совершенно самоустранился. Он приезжал на десять минут, дарил маме коробку конфет, громко спрашивал о здоровье и уезжал «по делам». Все дела по дому, покупке лекарств, готовке, смене белья — всё легло на меня. Моя библиотечная работа трещала по швам. Я выматывалась так, что к вечеру падала без сил. Но каждый день, даже в кромешной тьме усталости, я находила в памяти одно яркое воспоминание. День выпускного. Первая поездка на море. Запах старой библиотечной книги. Шёпотом отдавала его воде.
Через неделю произошло первое маленькое чудо. На стебле Розы, у самого основания, появился крошечный, не больше ногтя, красноватый бугорок. Это был будущий лист. Я плакала, глядя на него. Это была моя победа. Ничья. Только моя.
А потом наступил мой день рождения. Я не надеялась на подарок. Но где-то в глубине души теплилась глупая надежда: вдруг он увидит мои рваные сапоги? Вдруг поймёт?
Утром он молча протянул мне конверт.
— С днём рождения.
Внутри была открытка с невнятным котёнком и пять тысяч рублей. Без слов. Без цветов. Без торта.
— Спасибо, — прошептала я, глядя на деньги. На них можно было купить дешёвые ботильоны. Но не зимние сапоги.
— Маме сегодня нужно съездить на перевязку, — сказал он, повернувшись к окну. — Я договорился с такси. Ты её сопровожди.
— Сергей… а сапоги? — сорвалось у меня, хотя я клялась себе молчать.
Он обернулся, его лицо исказило раздражение.
— Опять? Конкретно сейчас, в день рождения маминой операции, ты опять про свои шмотки? Да у тебя есть эти деньги! Хочешь — покупай! Не хочешь — сиди дома!
В тот вечер, после поликлиники и очередной порции упрёков от свекрови («Ты его разбаловала, он мне цветы принёс, а тебе, видно, не за что»), я пришла в сад с пустотой внутри. Во мне не было ни одного светлого воспоминания. Только усталость, горечь и холод. Я взяла лейку и просто стояла, не в силах вымолвить слово.
Смотритель наблюдал из тени.
— Тяжелый день, — констатировал он.
— У меня нет для неё ничего, — сказала я, и голос мой предательски дрогнул.
— Тогда дайте ей свою боль. Это тоже энергия. Сильная энергия. Но будьте осторожны — что вы дадите, то и получите в ответ.
Я закрыла глаза. И вместо воспоминания шептала в воду всю свою обиду. На мужа. На свекровь. На рваные сапоги. На эту жизнь, которая как проклятие. Я шептала, пока не пересохло горло.
Полила Розу. И в ту же секунду маленький красный бугорок — тот самый, будущий лист — почернел и сморщился, будто обуглился.
Я вскрикнула от ужаса.
— Вы дали ей яд, — спокойно сказал Смотритель. — Отчаяние — это яд. Она его приняла, потому что голодна. Но это её не оживит. Это лишь продлит агонию. И вашу тоже.
— Что же мне делать? — выдохнула я.
— Найти в этом дне хоть одну искру. Один момент, когда вы были собой. Не дочерью, не женой, не сиделкой. А собой.
Я задумалась. И вспомнила. В такси, пока свекровь дремала, я смотрела в окно и увидела, как маленькая девочка в ярко-красных валенках старательно кормила голубей. И она улыбнулась мне. Мимоходом, случайно. Но это была улыбка.
— Есть, — сказала я.
— Дайте ей это. Срочно.
Я снова набрала воды. Шептала о той девочке, о красных валенках, о доверчивых голубях и о мимолётной, чужой, но такой искренней улыбке. Полила. Казалось, ничего не изменилось. Но на следующее утро, придя в сад, я увидела: рядом с почерневшим бугорком проклёвывался новый. Зелёный и сочный.
В тот же день, вернувшись от свекрови, я обнаружила на кухне Сергея. Он что-то искал в шкафу.
— Слушай, насчёт сапог… — начал он негромко, не глядя на меня. — Ладно, завтра купим. Мама права, ты там всё взъерошенная ходишь, на меня люди смотрят косо.
Это не было проявлением заботы. Это была забота о своём имидже. Но даже это было чем-то. Я кивнула.
— Хорошо.
Вечером я поливала Розу воспоминанием об этом моменте. О том, как он сказал «купим». Не «купи», а «купим». В этом было что-то новое. Не теплое, но новое.
И тогда случилось нечто. Когда последняя капля упала на землю в горшке, я явственно услышала тихий-тихий звук. Как будто хрустальный колокольчик звякнул один раз, прямо у меня в голове. И перед глазами на мгновение возник образ: не сад, а уютная комната с большим окном, за которым бушевала метель, а внутри пылал камин, и в кресле у огня сидела я, с книгой в руках, в красивых, тёплых, целых сапогах.
Видение исчезло так же быстро, как появилось. Я стояла, дрожа всем телом.
— Что это было? — прошептала я Смотрителю, который, казалось, наблюдал за всем со своим вечным бесстрастием.
— Это было эхо, — ответил он. — Роза, получив чистую энергию, на миг показала вам возможное будущее. Один из вариантов. Тот, что рождается из вашего искреннего, немеркантильного желания. Не просто «хочу сапоги». А «хочу warmth, уюта, покоя». Она начинает работать. Но помните — за всё надо платить. Сад ждёт своего.
Он указал тростью на дальнюю стену, где среди мёртвых деревьев я вдруг заметила одно, на котором едва-едва, но набухали почки.
— Ваши усилия оживляют не только Розу. Они оживляют всё вокруг. И чем больше будет жизни здесь, тем больше будет требовать от вас сад. И тем заметнее станут изменения в вашем мире. Готовы ли вы к этому?
Я посмотрела на крошечный зелёный росток на Розе. На набухшие почки на том дальнем дереве. Потом сжала в кармане свой старый, тёплый теперь шип. Вспомнила видение — камин, книгу, покой. И твёрдо сказала:
— Готовы.
В ту ночь мне приснился сон. Я гуляла по уже не заброшенному, а цветущему зимнему саду. Воздух был напоен ароматами. И свекровь, Галина Петровна, здоровая и бодрая, сидела на мраморной скамье и не критиковала, а улыбалась, глядя на цветы. А Сергей… Сергея во сне не было совсем.
Я проснулась с странным чувством. Не надежды. Но решимости. И первым делом проверила прогноз погоды. На следующую неделю обещали сильное похолодание и снегопад. Мои рваные сапоги ждали своего часа. А я ждала своего. И поливала Розу каждым найденным в серой рутине лучикком света, каждый день чувствуя, как между нами крепнет незримая, хрупкая, но живая связь. Связь, которая медленно, но верно меняла не только сад, но и меня саму. И, как я начинала подозревать, мир вокруг.
Продолжение здесь:
Понравился рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже:
Читайте и другие наши рассказы:
Пожалуйста, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)