— Ты вообще соображаешь, что несёшь? — Оксана швырнула телефон на диван так, что тот отскочил и упал на ковёр. — Хватит мне морочить голову!
За окном метель наматывала на город белые круги. Снег залеплял стёкла, превращая вечерние фонари в размытые жёлтые пятна. В квартире пахло жареным луком и какой-то застарелой обидой, которая, казалось, въелась в обои.
Роман стоял у двери в прихожую, не решаясь снять пальто. Он знал — сегодня будет скандал. Знал по тому, как жена весь вечер грохотала посудой на кухне, как демонстративно хлопала дверцами шкафов. Тридцать два года брака научили его распознавать эти знаки.
— Оксан, давай спокойно...
— Спокойно? — она обернулась, и он увидел в её глазах что-то новое. Не просто гнев. Решимость. — Значит твои родители по курортам разъезжают, а отец твой ещё и с молодой секретаршей таскается, и я должна их обеспечивать? Не дождётесь, понял?!
Роман наконец стянул пальто, повесил на крючок. Снег с плеч осыпался на пол мелкими льдинками. В горле пересохло.
— Какая ещё секретарша? Мать вчера звонила, сказала, что просто съездили в Кисловодск, подлечиться. Отцу семьдесят четыре, какая...
— Подлечиться! — Оксана прошлась по комнате, её домашние тапочки шлёпали по паркету. — Твоя мамаша мне сегодня всё выложила. Думала, я не знаю? Пенсии им не хватает, вот они и решили, что мы обязаны. А я, значит, последние деньги на их отдых отдавать должна?
Он опустился на стул возле обеденного стола. На скатерти остались крошки от утреннего завтрака — Оксана даже не убрала. Плохой знак.
Роман попытался вспомнить, когда началось это отчуждение. Может, год назад, когда сын женился и уехал в Питер? Или раньше, когда он потерял работу в конструкторском бюро и согласился на должность мастера на заводе? Деньги стали меньше. Напряжение — больше.
— Я не давал им денег на поездку, — сказал он тихо. — Клянусь.
— Не давал? — Оксана выхватила из кармана халата мятую бумажку, швырнула ему на стол. — А это что? Квитанция! Перевод тридцать тысяч, прошлый месяц. Думал, я не замечу?
Он взял квитанцию. Да, его почерк. Он действительно перевёл деньги отцу — тот просил на лекарства. Дорогие, импортные. Или так сказал?
— Мне отец позвонил, сказал — на сердце...
— На сердце! — голос Оксаны сорвался на крик. — У него на сердце, а у меня что? У меня, между прочим, давление под сто восемьдесят, я на работе так вкалываю, что ноги не держат! А ты своим родителям втихаря деньги переводишь!
Роман молчал. Что он мог сказать? Что отец действительно звонил, жаловался на боли? Что он не мог отказать? Оксана не поймёт. Для неё его родители давно стали обузой.
Она присела на край дивана, закрыла лицо руками. Плечи вздрагивали. Роман знал — сейчас будут слёзы. И он не знал, что хуже: крик или слёзы.
— Тридцать два года, — проговорила она сквозь пальцы. — Тридцать два года я терплю твою мамашу. Она всегда считала меня недостойной тебя. Помнишь, как на свадьбе она при всех сказала: «Жаль, что Ромочка не дождался кого-то получше»!
Он помнил. Тогда ещё пытался оправдывать мать, говорил, что она переволновалась. А Оксана плакала в ванной, пока гости танцевали.
— Я терпела, — продолжала жена, — когда она приезжала и переставляла в доме всё по-своему. Терпела, когда она учила меня варить борщ. Терпела, когда она говорила, что внук похож на их семью, а не на меня. Но это... это уже слишком.
За окном ветер завывал, словно подпевая её монологу. Снежинки кружились в свете фонарей, как в огромном снежном шаре, который кто-то безжалостно тряс.
— Оксан...
— Не надо! — она вскочила. — Не надо мне говорить, что я преувеличиваю. Я устала. Устала от того, что они считают меня прислугой. Что ты считаешь мои деньги общими, а свои — своими!
— Мои деньги тоже общие, — возразил он.
— Да? А почему тогда ты не советуешься со мной, когда переводишь тридцать тысяч? Это что, мелочь? У нас кредит за машину, у нас крыша течёт, а ты...
Телефон на диване завибрировал. Оксана глянула на экран — и её лицо исказилось.
— Твоя мама, — она протянула ему трубку. — Поговори с ней. Скажи, что я больше не банкомат.
Роман взял телефон. На экране действительно высветилось: «Мама». Он нажал на зелёную кнопку.
— Алло?
— Ромочка, здравствуй, — голос матери звучал бодро, почти весело. — Как дела? Мы тут неделю назад с отцом вернулись из Кисловодска. Чудесно отдохнули! Воздух там потрясающий, и знаешь, познакомились с такой милой парой...А сейчас папа по делам в Адлер поехал, на несколько дней.
Он слушал, и в животе у него всё холодело. Мать рассказывала о санатории, о процедурах, о том, как они ходили на экскурсии. Ни слова о болезнях. Ни слова о лекарствах.
— Мам, а как же сердце у папы?
— А? Да нормально всё, что ты. Врач сказал — в его годы это обычное дело, просто поменьше нервничать. Слушай, а мы хотели в марте ещё разок махнуть, может, в Сочи. Ты не мог бы...
Роман положил трубку на стол. Оксана смотрела на него. В её взгляде не было торжества — только усталость.
— Ну что? — спросила она. — Всё понял?
Он кивнул. И впервые за много лет почувствовал, как внутри что-то меняется. Как будто лёд трескается.
— Я поговорю с ними, — сказал он глухо.
— Поговоришь, — Оксана усмехнулась горько. — Ты всю жизнь с ними говоришь. А толку?
Она ушла на кухню. Послышался звук льющейся воды — видимо, мыла посуду. Роман сидел, глядя в темнеющее окно. Снег всё сыпал и сыпал, заметая улицы, машины, фонари.
Телефон снова ожил. Теперь звонил отец. Роман колебался, но взял трубку.
— Да, пап.
— Рома, — голос отца звучал как-то странно, сипло. — Слушай, тут такое дело...
И тут Роман услышал на фоне женский голос: «Борис Петрович, вам нельзя волноваться, врач сказал!» Голос молодой, звонкий. Незнакомый.
— Пап, кто это?
Отец закашлялся.
— Это... это Анжела. Она... мне помогает. Рома, у меня тут проблема небольшая возникла.
— Какая проблема? И кто такая Анжела?
— Ну, она работала в управлении, секретарь. Мы того... познакомились. Она мне документы помогала оформлять для санатория. А потом мы решили... — отец замялся. — В общем, мы сейчас на море, в Адлере. Хорошо здесь, тепло, не то что в вашей Москве...
Роман почувствовал, как у него начинает стучать в висках.
— На море? С секретаршей? Пап, тебе семьдесят четыре года!
— Ну и что? Я ещё не старик! — в голосе отца появились обиженные нотки. — С матерью твоей уже пятнадцать лет как... ну, ты понимаешь. Она только и знает, что про давление свое жаловаться да сериалы смотреть. А Анжелочка — она живая, интересная, мы с ней в театр ходили, на выставки...
— Мама знает?
Пауза.
— Нет. И не надо ей говорить. Послушай, я тебе не за этим звоню. У меня тут... сердце прихватило. Вчера вечером. Скорую вызывали, в больницу положили. Ничего серьёзного, говорят, но денег просят. За палату отдельную, за лекарства. У меня с собой только двадцать тысяч было, а они пятьдесят хотят.
Роман закрыл глаза. Значит, вот оно как. Пока он с Оксаной последние копейки считает, отец с какой-то Анжелой на курорте развлекается. На его, Романа, деньги.
— А где мама думает, ты сейчас?
— Ну... я ей сказал, что в Адлер поехал. С группой ветеранов. Она мне верит, мы действительно раньше туда ездили.
— Пап, мне мама сегодня звонила. Сказала, что вы вместе были в Кисловодске.
Отец снова закашлялся — то ли правда, то ли для отвода глаз.
— Ах да, ну... мы и в Кисловодске с ней были. Рома, ты мне поможешь или нет? Мне реально плохо было, думал, всё, конец. Анжелочка так испугалась, плакала...
— А Анжелочке сколько лет?
— Сорок два. Но выглядит моложе, я тебе говорю!
Роман посмотрел в сторону кухни. Оксана стояла в дверном проёме, вытирая руки полотенцем. По её лицу он понял — она слышала. Слышала всё.
— Пап, мне надо подумать.
— Да что думать-то! — отец занервничал. — Меня через три дня выписывать будут, а мне ещё билет обратный покупать надо. Рома, ну я же твой отец!
— Именно поэтому мне стыдно, — тихо сказал Роман и отключился.
Оксана подошла, села рядом. Молча. Просто сидела и смотрела на заснеженную улицу за окном.
— Слышала? — спросил он.
— Каждое слово.
— Что мне делать?
Она повернулась к нему. В её глазах не было злорадства. Только какая-то странная печаль.
— Знаешь, что обиднее всего? Не то, что он загулял. Мужики в его годы иногда так делают — последний шанс почувствовать себя молодым. Обидно, что он врал. Тебе врал, мне врал, жене своей врал. И ещё наши деньги на это спустил. Деньги, которые мы с тобой зарабатываем, вкалывая как проклятые.
Роман опустил голову. Ему вдруг стало жалко отца — старого дурака, который решил, что в семьдесят четыре года ещё можно начать всё сначала. И одновременно он злился. Злился так, как давно не злился.
— Я не дам ему денег, — сказал он. — Пусть эта Анжела платит. Раз уж она с ним поехала.
Оксана вздохнула.
— Рома, он же твой отец. Если ему там действительно плохо стало, и он без денег...
— Ты сейчас его защищаешь? — он посмотрел на жену с удивлением. — После всего, что ты мне сегодня наговорила?
— Я не защищаю, — она провела рукой по лицу. — Я просто... устала от всего этого. От вранья, от скандалов. Знаешь, мне твоя мать сегодня позвонила. Не про Кисловодск она говорила. Она сказала, что Борис Петрович странно себя ведёт последнее время. Когда они были в Кисловодске, то по вечерам кому-то звонил постоянно, улыбался в телефон. Она что-то подозревает.
Роман встал, прошёлся по комнате. За окном мела метель, забивая снегом дворы и дороги. Где-то там, на юге, у моря, его семидесятичетырёхлетний отец лежал в больнице рядом с сорокадвухлетней Анжелой. А здесь, в Москве, его семидесятилетняя мать смотрела сериалы и не знала, что муж её предал.
— Мне позвонить маме? — спросил он.
— Не знаю, — Оксана пожала плечами. — Это твоя семья. Твоё решение.
Он посмотрел на жену. Сколько лет она терпела его родителей? Тридцать два года. Сколько раз проглатывала обиды, колкости, насмешки? А он молчал. Защищал мать, оправдывал отца.
— Оксан, прости.
Она посмотрела на него удивлённо.
— За что?
— За всё. За то, что не слышал тебя. За то, что ставил их интересы выше твоих. За эти тридцать тысяч.
Оксана встала, подошла к нему. Обняла. Впервые за последние месяцы.
— Хватит, — сказала она тихо. — Давай просто решим, что делать дальше.
Телефон снова зазвонил. Теперь звонила мать.
Роман посмотрел на экран, потом на Оксану. Она кивнула: бери.
— Алло, мам.
— Ромочка, — голос матери дрожал. — Скажи мне правду. Где отец?
Он замер. Сердце ухнуло вниз.
— Ты же говорила, что вы вместе в Кисловодске были...
— Я соврала! — мать всхлипнула. — Мне стыдно было признаться, что муж от меня уехал непонятно куда. Он сказал — с ветеранами в санаторий, на десять дней. А сам... я его вещи проверила, когда он собирался. Там плавки новые лежали, крем от загара, упаковка новых трусов и три пачки презервативов.
Роман закрыл глаза. Господи, какая же это глупость. Какой дурдом.
— Мам, он...
— Я знаю, где он! — мать перебила его, и в голосе появилась истерика. — Мне Тамара Ивановна из управления позвонила. Говорит, видела Бориса в аэропорту с какой-то бабой. С Анжелой этой, секретаршей бывшей. Они обнимались! В аэропорту, понимаешь? При всех!
— Мама, успокойся...
— Как я успокоюсь?! Сорок шесть лет замужем! Сорок шесть лет! Я ему всю жизнь отдала, троих детей родила, внуков нянчила! А он... он с девкой какой-то!
Оксана взяла у Романа телефон из рук, включила громкую связь.
— Полина Васильевна, это Оксана. Вы дома одна?
Свекровь всхлипнула.
— Одна... Ромочка, приезжай, пожалуйста. Мне плохо. Давление подскочило, таблетки не помогают...
— Мы сейчас выезжаем, — сказала Оксана твёрдо. — Двадцать минут, и будем у вас.
Она положила трубку, посмотрела на мужа.
— Одевайся. Поедем.
В машине было холодно. Печка не успела прогреть салон. Роман вёл осторожно — дорога скользкая, снег залепил лобовое стекло. Дворники скрипели, счищая хлопья.
— Знаешь, о чём я думаю? — Оксана смотрела в боковое окно. — Полина Васильевна всю жизнь меня третировала. Говорила, что я тебе не пара. Что готовлю плохо, что дом не так веду, что сына не так воспитываю. А теперь сидит одна, брошенная. И я должна её жалеть.
— Не должна, — Роман притормозил на светофоре. — Но ты едешь.
— Еду, — она вздохнула. — Потому что это правильно. Не для неё — для себя. Чтобы потом не было стыдно.
Они поднялись на пятый этаж. Лифт, как всегда, не работал. У двери Роман достал ключи — родители давно дали ему дубликат.
Мать сидела на кухне, перед ней дымился чай. Лицо опухшее от слёз, глаза красные. Она посмотрела на них и снова заплакала.
— Оксаночка, — она встала, пошатнулась. — Прости меня. За всё. Я такая дура старая...
Оксана обняла свекровь. Просто обняла и молча гладила по спине, пока та рыдала ей в плечо.
— Тише, тише, — говорила Оксана. — Сейчас всё решим.
Роман поставил чайник. Нашёл в аптечке валерьянку, накапал в стакан. Мать выпила послушно, как ребёнок.
— Что мне теперь делать? — спросила она, вытирая глаза. — Простить его? Или пусть живёт со своей Анжелкой?
— А вы хотите прощать? — Оксана села напротив.
Мать задумалась. Долго молчала, разглядывая свои руки — старые, в венах, с натруженными пальцами.
— Не знаю, — призналась она наконец. — Столько лет вместе. Он же не всегда таким был. Раньше... раньше он цветы приносил, стихи читал. А потом всё как-то затёрлось, заглохло. Быт, проблемы, болячки. Мы будто чужими стали. Живём в одной квартире, а друг друга не видим.
Роман слушал и понимал — это про них с Оксаной тоже. Когда они в последний раз говорили по душам? Когда смеялись вместе, а не ругались из-за денег?
Телефон матери зазвонил. Она посмотрела на экран и побледнела.
— Борис.
— Возьми, — сказала Оксана.
Мать нажала на кнопку, поднесла трубку к уху.
— Да, — голос дрожал.
Они слышали отца даже без громкой связи — он кричал:
— Поля, я дурак! Полечка, прости меня, старого идиота! Я чуть не помер тут, понимаешь? Лежал в больнице, думал — всё, конец. И кого я звал? Тебя! Не Анжелу эту, а тебя!
Мать молчала, слёзы катились по щекам.
— Я приеду, всё расскажу, — продолжал отец. — На коленях прощения просить буду. Только не выгоняй меня, слышишь? Поля, милая, родная... сорок шесть лет же!
— Ты где сейчас? — спросила мать хрипло.
— В Адлере. В больнице ещё. Анжелка уехала вчера, сказала — не нужен ей больной старик. Вот и вся любовь, — он горько усмехнулся. — Билет куплю на послезавтра, денег Рома переведёт...
— Рома ничего не переведёт, — вдруг сказала мать твёрдо. — Ты сам расхлёбывай. Пенсия у тебя есть, вот и езжай на неё.
— Но Поля...
— Приедешь — поговорим. А может, и не поговорим. Я ещё не решила.
Она положила трубку. Руки дрожали, но лицо было решительным.
— Оксана, — она посмотрела на невестку. — Спасибо, что приехала. Я понимаю... я была к тебе несправедлива. Все эти годы. Мне казалось, ты Ромочку у меня отбила. А ты просто жила своей жизнью. И терпела мой характер.
Оксана взяла её руку:
— Полина Васильевна, давайте просто начнём сначала. Договорились?
Домой они ехали молча. Снег закончился, небо прояснилось. Между тучами проглядывали звёзды.
— Переведёшь ему денег? — спросила Оксана.
— Нет, — Роман покачал головой. — Мама права. Пусть сам разбирается.
Она взяла его за руку.
— Знаешь, я тоже виновата. В том, что мы отдалились. Я так зациклилась на деньгах, на проблемах, что перестала видеть тебя. Настоящего.
Он остановил машину у обочины, повернулся к ней.
— Давай договоримся. Никакого вранья. Никаких тайн. Всё — вместе.
— Вместе, — кивнула она.
И они обнялись, сидя в машине посреди заснеженного города. За окном мигали огни, ехали машины, падал запоздалый снег. А внутри, в их собственном маленьком мире, наконец стало тепло.