— Да пошла ты! Мне надоело быть твоей прислугой! — Нина швырнула телефон на диван так, что он отскочил и упал на пол.
Максим замер в дверях. Только что он вернулся с работы, даже куртку не успел снять, а тут такое. Жена стояла посреди гостиной, вся красная, с блестящими от слёз глазами, и тяжело дышала.
— Что случилось? — Он осторожно поднял телефон, проверил экран. Целый, повезло.
— Что случилось?! — Нина захохотала каким-то истеричным смехом. — Твоя мамочка звонила! Вот что случилось!
Максим почувствовал, как холодок пробежал по спине. Когда мать звонила Нине напрямую, минуя его, ничего хорошего это не предвещало.
— И?
— И! — Нина схватила со стола пачку салфеток и швырнула ему под ноги. — Она в субботу юбилей устраивает! Гостей человек двадцать позвала! И знаешь, что она мне сказала?
Максим молчал. Он знал. Точнее, догадывался.
— Она сказала, что я должна прийти в пятницу вечером и всё приготовить! Всё! Салаты, горячее, закуски, пироги! Как будто у меня нет собственной работы, собственной жизни!
— Нин, ну успокойся...
— Успокойся?! — Голос её взлетел до визга. — Я тебе сейчас покажу, как успокаиваться! Ага, рванулась и побежала к твоей мамане! И не мечтай, милый, пусть сама столы накрывает!
Максим стянул куртку, повесил на вешалку. Медленно. Обдумывая каждое слово, которое сейчас скажет. За восемь лет брака он научился чувствовать эти моменты — когда одно неверное слово может взорвать всё к чёртовой матери.
— Послушай, — начал он максимально спокойным тоном, — давай я ей позвоню и объясню, что мы не сможем...
— Не смеши меня! — Нина отвернулась к окну. За стеклом кружилась февральская метель, наметая сугробы на подоконнике. — Ты ей позвонишь. Ага. И что ты ей скажешь? Что твоя жена отказывается помочь? Что она эгоистка? Что ей наплевать на семью?
— Я не это скажу.
— А что? — Она резко обернулась. — Что Нина устала? Что у неё своя работа, и она не обязана по первому зову бежать к свекрови на кухню? Ты вообще хоть раз так сказал ей?
Молчание. Он молчал, и это молчание говорило больше, чем любые слова.
Нина опустилась на диван, закрыла лицо руками. Плечи её вздрагивали. Максим подошёл, хотел обнять, но она отстранилась.
— Не надо. Просто не надо.
Он присел рядом, глядя в пол. На ковре валялась скомканная бумажка — должно быть, очередной список покупок, который Нина всегда составляла по средам. Аккуратная, педантичная, ответственная. Его Нина. Которая никогда не жаловалась, всегда справлялась, держала дом в порядке и улыбалась, когда его мать приезжала с очередной проверкой — смотреть, как там сын живёт, нормально ли жена его кормит.
— Знаешь, что самое обидное? — Нина заговорила тише, но в голосе сквозила такая усталость, что Максим вздрогнул. — Не то, что она требует. А то, что ты молчишь. Всегда молчишь.
— Я не молчу...
— Молчишь! — Она подняла голову, и он увидел в её глазах не гнев, а боль. — Помнишь, в прошлом году на Пасху? Я четыре дня готовила. Четыре! Куличи, пасхи, салаты, запекала поросёнка. А твоя мама пришла, попробовала и сказала, что у неё вкуснее получается. И ты промолчал.
— Нин...
— Или когда она при твоей сестре сказала, что я плохая хозяйка, потому что у нас занавески не накрахмаленные? Ты тоже промолчал. Всегда молчишь.
Максим чувствовал, как внутри всё сжимается. Потому что она была права. Он действительно молчал. Каждый раз, когда мать позволяла себе лишнее, он делал вид, что не слышит. Проще было не связываться, не устраивать скандалов. Мать — она такая, характерная, но с возрастом не переделать. А Нина — она умная, поймёт, простит.
Только вот прощать, видимо, она уже устала.
За окном завывал ветер. Снег залеплял стёкла, и в комнате становилось всё темнее, хотя было всего половина шестого. Зимние вечера накатывали быстро и беспощадно, как эта ссора.
— Я позвоню матери, — сказал Максим твёрдо. — И скажу, что мы не приедем.
— Не приедем? — Нина усмехнулась. — То есть ты тоже не пойдёшь?
Он не ответил сразу. И в этой паузе она поняла всё.
— Так я и думала. — Нина встала, прошла на кухню. Открыла холодильник, достала бутылку воды, налила себе. Руки дрожали, вода расплескалась по столу. — Ты пойдёшь. Конечно, пойдёшь. Это же твоя мама. А я останусь дома. Одна. И буду плохой невесткой, которая семью не ценит.
— Это не так...
— Это именно так, Макс! — Она поставила стакан так резко, что вода выплеснулась. — Всегда так! Она звонит — ты бежишь. Она просит — ты выполняешь. Она недовольна — ты извиняешься. А я? Я что, вообще не считаюсь?
Он молчал. Потому что не знал, что сказать. Потому что она была права, и это было больнее всего.
Нина села за кухонный стол, уронила голову на сложенные руки. Максим стоял в дверном проёме и смотрел на её спину — тонкую, напряжённую, такую усталую. Восемь лет назад он обещал ей счастье. Обещал, что защитит от всего. И вот результат.
Телефон зазвонил. Максим вздрогнул, полез в карман. Мать. Конечно, мать.
— Алло?
— Максимка, ты дома? — Голос бодрый, весёлый. — Нинка тебе передала? Я жду вас в пятницу, часиков в семь. Она пусть приезжает одна, а ты потом подъедешь. Мне с ней надо кое-что обсудить по поводу меню.
Нина подняла голову. Посмотрела на него. И в этом взгляде было столько всего — обида, надежда, вызов. Сейчас решалось всё. Прямо сейчас.
— Мам, — начал Максим, и сердце колотилось так, что, казалось, Нина слышит. — Мы не сможем помочь с приготовлениями. Извини.
Пауза.
— То есть как не сможете? — Голос матери стал жёстче. — У вас планы какие-то?
— Нет, просто... Нина работает, устаёт. Ей тяжело.
— Тяжело? — Мать засмеялась коротко, зло. — А мне легко, по-твоему? Я одна весь дом тяну, гостей принимаю, а она не может один раз помочь?
— Мам...
— Знаешь что, сынок, — голос стал ледяным, — ты там подумай хорошенько. Я своего сына не узнаю. Женился — и забыл, кто тебя родил.
Она бросила трубку.
Максим медленно опустил телефон. Нина смотрела на него, не отрываясь. Он сделал шаг к ней, потом ещё один. Сел на стул напротив.
— Я сказал.
— Да. — Голос её был странным. — Сказал.
И вдруг она заплакала. Не истерично, не громко. Просто слёзы потекли по щекам, и она даже не стала их вытирать.
— Нин...
— Спасибо, — прошептала она. — Просто... спасибо.
Он взял её руку. Она не отдёрнула. И они сидели так, молча, под вой метели за окном, понимая, что это только начало. Что мать так просто не отступит. Что впереди будут звонки, упрёки, манипуляции. Но сейчас, в эту минуту, они были вместе.
И это было главное.
В субботу утром Нина стояла у плиты и жарила сырники. Обычное выходное утро — халат, растрёпанные волосы, никакого макияжа. Максим ушёл в магазин за молоком, обещал вернуться через полчаса. За окном всё так же метелило, снег не прекращался третий день.
Звонок в дверь прозвучал резко, неожиданно. Нина вздрогнула, чуть не уронила сковородку.
Кто это может быть в такую рань?
Она вытерла руки о полотенце, пошла открывать. И застыла.
На пороге стояла свекровь. В норковой шубе, при полном параде, напомаженная и надушенная. А рядом с ней — незнакомая женщина примерно того же возраста, тоже в шубе, с высокой причёской и брезгливым выражением лица.
— Здравствуй, Ниночка, — проворковала свекровь, не дожидаясь приглашения, шагнула в прихожую. — Не ждала нас? Вот мы и решили заглянуть. Познакомиться хочу тебя со своей подругой Тамарой Ивановной. Она из Москвы приехала как раз к моему юбилею.
Тамара Ивановна окинула Нину оценивающим взглядом — с головы до ног — и поджала губы.
— Очень приятно, — процедила она сквозь зубы, но протягивать руку не стала.
Нина почувствовала, как краска заливает лицо. Она в старом халате, с немытой головой, на кухне бардак, сырники горят...
— Проходите, — выдавила она и метнулась на кухню выключать плиту.
Свекровь прошла в комнату, оглядываясь по сторонам так, будто попала в неблагополучную коммуналку. Тамара семенила следом, морща нос.
— Ой, как у вас... уютно, — протянула свекровь с такой интонацией, что уютно звучало как «убого». — Правда, Тома?
— Ну, молодым только начинать, — согласилась Тамара, усаживаясь на диван и брезгливо отодвигая подушку. — Не всем же такие квартиры достаются, как у тебя, Верочка.
Нина стояла в дверях кухни и чувствовала, как внутри всё закипает. Они специально пришли. Именно сейчас, когда Максима нет. Именно так — без предупреждения, чтобы застать врасплох.
— Где Максимка? — спросила свекровь, оглядываясь.
— В магазине.
— А-а. — Вера Николаевна кивнула. — Значит, ты одна сидишь дома. Отдыхаешь, небось? Пока муж за тебя всё делает?
— Я завтракала, — ровно ответила Нина.
— Завтракала. — Свекровь переглянулась с подругой. — В одиннадцатом часу. Понятно.
Тамара хмыкнула.
— Верочка мне рассказывала, что ты на юбилей помогать отказалась, — начала она, разглядывая ногти. — Это правда?
Нина сжала кулаки. Значит, вот зачем эта подруга. Свидетель. Союзница.
— Я не отказывалась помогать, — сказала она медленно. — Я сказала, что не смогу взять выходной и готовить целый день.
— Выходной! — Вера Николаевна всплеснула руками. — Слышишь, Тома? Выходной ей нужен! А я в её годы по хозяйству управлялась, на двух работах вкалывала и ещё семью кормила!
— Времена другие были, — вставила Тамара назидательно. — Женщины раньше крепче были. Не то что сейчас — всё им тяжело, всё устали.
Нина чувствовала, как ярость поднимается волной. Они сидят в её доме. Пришли без приглашения. И ещё смеют...
— Может, чаю? — спросила она, стараясь держать себя в руках.
— Не откажемся, — милостиво кивнула свекровь. — Только, надеюсь, у тебя найдётся что-нибудь к чаю? Печенье хотя бы?
— Найдётся.
Нина ушла на кухню. Руки тряслись, когда она ставила чайник. Глубокий вдох. Выдох. Не поддаваться. Не давать им повода.
Но из комнаты доносились голоса — нарочито громкие, чтобы она слышала.
— Видишь, какой беспорядок? — говорила Вера Николаевна. — И так всегда. Я Максимке уже сто раз говорила — надо было другую жену искать. Хозяйственную.
— Да уж, — поддакивала Тамара. — Моя невестка, вот, совсем другая. Дом как игрушка, стол всегда накрыт. И на работу ходит, и семью не забывает.
— А эта... — свекровь понизила голос, но не настолько, чтобы Нина не услышала. — Я вообще не понимаю, что Максим в ней нашёл. Ни красоты особой, ни таланта. Готовить не умеет, по дому кое-как.
— Может, залетела? — предположила Тамара. — Часто так бывает.
— Нет, детей-то до сих пор нет! Восемь лет замужем, а толку? Я ему говорю: «Сынок, может, к врачу вам сходить?» А он защищает её. Вот до чего довела мужика!
Нина поставила чашки на поднос. Пальцы побелели — так сильно она сжимала край. Восемь лет. Восемь лет этих намёков, упрёков, унижений. А сегодня свекровь решила добить окончательно. Привела свидетеля, чтобы показать: вот, мол, какая плохая невестка мне досталась.
Она внесла поднос в комнату. Поставила на стол.
— Угощайтесь.
— Спасибо, дорогая, — свекровь взяла чашку, отпила. — Ой, а чай-то холодноватый. Ты, наверное, не кипятила воду, а так, чуть подогрела?
— Кипятила.
— Странно. — Вера Николаевна поставила чашку. — Ну ладно, не привередничать же. Тома, попробуй печенье.
Тамара взяла одно печенье, откусила кусочек и скривилась.
— Чёрствое.
— Ой, извините, — Нина улыбнулась, но улыбка вышла колкой. — Вчера было свежее. Видимо, за ночь зачерствело.
Свекровь поджала губы.
— Знаешь, Ниночка, я вот о чём хотела с тобой поговорить, — начала она, откидываясь на спинку дивана. — Понимаю, конечно, что ты занятая, работа, дела. Но юбилей у меня — событие важное. Шестьдесят лет, всё-таки. Гости придут, родственники. И как-то неудобно получается — сын есть, а невестка в стороне. Люди подумают, что у нас в семье разлад.
— У нас в семье нет разлада, — твёрдо сказала Нина.
— Ну да, ну да, — свекровь махнула рукой. — Но выглядит именно так. Вот Тамара своей невестке скажет — та и днём, и ночью прибежит. Правда, Тома?
— Конечно, — кивнула подруга. — У нас семья дружная. Не то что...
Она не договорила, но намёк прозвучал яснее ясного.
Входная дверь хлопнула. Максим вернулся.
— Нин, я молоко купил! — крикнул он из прихожей. — И ещё тебе...
Он замолк, появляясь в дверях комнаты.
— Мама? — Лицо его вытянулось. — Ты что здесь делаешь?
— Здравствуй, сынок. — Вера Николаевна расплылась в улыбке. — Приехала к вам в гости, с подругой познакомить. Тамара Ивановна, это мой Максимочка.
Максим перевёл взгляд с матери на Нину. И всё понял. По её лицу, по напряжённой позе, по тому, как она стоит — будто на допросе.
— Нина, всё нормально? — спросил он тихо.
— Да, — выдохнула она. — Всё отлично.
Но в глазах её полыхало.
Максим поставил пакеты на пол. Медленно снял куртку. Молчание в комнате густело, как туман.
— Мама, — произнёс он наконец, — ты могла предупредить, что придёшь.
— А я думала, вы обрадуетесь, — свекровь изобразила обиду. — Родная мать приехала, а ты...
— Обрадовались бы, — перебил он, и в голосе появилась злость. — Если бы ты позвонила. Если бы спросила, удобно ли нам. А не вваливалась с проверкой.
Вера Николаевна вскинулась:
— Какая проверка? Что ты говоришь при посторонних!
— Тамара Ивановна не посторонняя, — Максим усмехнулся. — Раз ты её привела свидетелем. Правильно я понимаю? Чтобы она посмотрела, какая у меня жена плохая? Как тут грязно, как Нина по хозяйству не справляется?
Тамара поёжилась, отвела взгляд.
— Максим! — свекровь вскочила. — Ты с ума сошёл?
— Нет, мам. Как раз в себя пришёл. — Он подошёл к Нине, встал рядом. — Слушай меня внимательно. В последний раз повторяю: Нина — моя жена. Этот дом — наш с ней. И если тебе что-то не нравится — дверь вон там.
— Ты... ты меня выгоняешь? — Голос свекрови дрогнул.
— Я прошу тебя уважать мою семью. Нину не надо проверять, унижать и обсуждать с подругами. Она не обязана готовить на твой юбилей. Не обязана отчитываться, почему у неё немытая голова в субботу утром. И вообще ничего тебе не обязана.
Вера Николаевна побледнела. Схватилась за сердце — привычный жест, которым она годами манипулировала.
— У меня давление поднимается... Тома, дай мне лекарство...
— Хватит, — отрезал Максим. — Не работает больше. Я взрослый мужик, мне тридцать три года. И я сам решаю, как жить.
Нина стояла рядом, затаив дыхание. Не верила, что это происходит наяву. Её Максим — тихий, спокойный, всегда избегавший конфликтов — сейчас выставлял собственную мать.
— Ты пожалеешь, — прошипела свекровь, хватая шубу. — Пожалеешь, когда останешься один! Когда она от тебя уйдёт к другому!
— Не уйдёт, — просто сказал он. — Потому что я её люблю. И больше не дам тебе её мучить.
Тамара Ивановна торопливо напялила шубу, не глядя на них. Вера Николаевна развернулась в дверях:
— Значит, на юбилей тоже не придёте?
— Придём, — неожиданно сказала Нина. Максим обернулся к ней, удивлённый. — Придём как гости. Поздравим, подарим подарок. Посидим за столом. Но готовить не буду. И терпеть хамство — тоже.
Свекровь открыла рот, закрыла. Развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Тамара засеменила следом.
Тишина.
Максим обнял Нину, крепко, прижал к себе.
— Прости, — выдохнул он ей в макушку. — Прости, что так долго молчал.
— Ничего, — она уткнулась ему в плечо. — Главное, что сейчас не молчишь.
Они стояли посреди комнаты, обнявшись, и за окном метель наконец стихала. Снег падал реже, сквозь тучи пробивалось солнце.
— Думаешь, она простит? — спросила Нина.
— Не знаю, — честно ответил Максим. — Но это уже не важно. Важно, чтобы ты простила меня.
Нина подняла голову, посмотрела ему в глаза.
— Прощаю. При условии, что больше не будешь молчать.
— Обещаю.
Он поцеловал её — нежно, осторожно, как в самый первый раз. И она поцеловала его в ответ.
А потом они пошли на кухню — доедать сырники, пить чай, строить планы. Обычное субботнее утро. Только теперь — по-настоящему их.
В субботу следующей недели они пришли на юбилей. С цветами и тортом. Вера Николаевна встретила их натянутой улыбкой, но Максим держал Нину за руку крепко, не отпуская.
За столом свекровь ни разу не сделала ей замечания. Ни разу не спросила, почему она не помогала с готовкой.
А когда гости разошлись, Вера Николаевна молча обняла сына. И в этом объятии было больше, чем в тысяче слов.
Прощение придёт не сразу. Понимание — тоже. Но дорогу осилит идущий.
И они шли. Вместе.