— Ты что, совсем оглохла? Я тебе по-русски говорю!
Марина вздрогнула, чуть не выронив из рук сковородку. За окном кружила мокрая снежная каша — такая же серая и безрадостная, как эта квартира, где она провела последние двадцать лет. Декабрьские сумерки подбирались к окнам, хотя было всего четыре часа дня.
— Слышу я, слышу, — тихо ответила она, не поворачиваясь к мужу.
Олег стоял в дверном проеме кухни, широкоплечий, с начинающим округляться животом, в дорогой рубашке, от которой разило терпким одеколоном. Ему было сорок восемь, но держался он так, будто весь мир обязан ему по гроб жизни.
— Тогда объясни мне, тряпка бесхребетная, почему моя мама третий день названивает и жалуется, что ей скучно сидеть одной? — Олег подошел ближе, его голос стал тише, но от этого еще более неприятным. — Теперь будешь мою маму выгуливать и водить по магазинам, ей отвлекаться нужно! У нее депрессия после смерти отца, понимаешь? А ты что делаешь? Сидишь тут, котлеты жаришь!
Марина медленно выключила конфорку. Жир на сковороде зашипел, затихая. Она наконец повернулась к мужу, и в ее глазах мелькнуло что-то такое, чего Олег давно не видел. Может быть, никогда и не видел.
— У меня работа, — произнесла она ровно. — Я бухгалтер, если ты забыл. У меня отчетность за квартал, сдача через неделю.
— Да какой ты бухгалтер! — фыркнул Олег. — Ты копейки получаешь в своей конторе. Вот я деньги зарабатываю, я содержу эту семью! И между прочим, за квартиру плачу, где твоя мамочка живет. Так что не выпендривайся!
Вот оно. Всегда одно и то же. Марина прекрасно знала эту песню — ее муж пел ее уже лет пятнадцать, с тех пор как его бизнес по продаже автозапчастей начал приносить серьезные деньги. До этого они жили вдвоем в однушке, экономили на всем, и тогда Олег называл ее «золотцем» и «умницей». А потом что-то переключилось в нем, как тумблер. Деньги сделали его другим. Или просто показали, каким он был всегда?
— Я не прошу тебя платить за мамину квартиру, — Марина старалась держать себя в руках, хотя внутри все кипело. — Я сама могу...
— Сама! — передразнил Олег. — На свои двадцать пять тысяч в месяц? Смешно даже!
Он прошелся по кухне, задевая плечом дверцу шкафчика так, что та с грохотом распахнулась. Марина знала — это только начало. Сейчас он разойдется, начнет вспоминать все: и как она «неправильно» воспитала дочь Милану (хотя девочка была отличницей и поступила в медицинский без репетиторов), и как «позорит» его перед партнерами своим дешевым гардеробом, и как вообще «не тянет» на жену успешного бизнесмена.
— Значит, так, — Олег остановился, упер руки в боки. — Завтра ты берешь выходной...
— Я не могу взять выходной просто так!
— Сможешь! Скажешь, что заболела. Или там, что у тебя женские дела. Они же не будут проверять. Завтра в десять утра подъезжаешь к маме, забираешь ее и везешь в торговый центр. Она хочет себе новое пальто выбрать, и ей нужна компания.
Марина почувствовала, как сжимается что-то в груди. Свекровь. Эльвира Константиновна. Женщина, которая за двадцать лет ни разу — ни разу! — не сказала ей доброго слова. Которая при каждой встрече критиковала ее готовку, уборку, воспитание внучки, прическу, одежду, даже то, как Марина держит вилку. Которая откровенно называла ее «неподходящей партией» для своего драгоценного Олежки.
И теперь она должна тратить свое время, рисковать работой, чтобы таскаться с этой женщиной по магазинам?
— Нет, — сказала Марина.
Олег замер. Кажется, он не расслышал.
— Что?
— Я сказала — нет. Я не поеду.
Тишина повисла такая, что слышно было, как за окном шуршит снег по стеклу. Олег смотрел на жену так, будто увидел ее впервые. Его лицо медленно наливалось краской.
— Ты понимаешь, с кем разговариваешь? — произнес он глухо.
— Прекрасно понимаю. С мужем. Который почему-то считает, что может мной командовать, как прислугой.
— Да ты...
— Я твоя жена, Олег. Не домработница. Не сиделка для твоей матери. У меня есть своя жизнь, своя работа, свои обязанности. И знаешь что? Мне надоело. Надоело слушать, какая я никчемная, как мало зарабатываю, как тебя не устраиваю. Если я такая плохая — зачем я тебе?
Слова вырвались сами, как будто прорвало какую-то внутреннюю плотину. Марина сама не ожидала от себя такого. Двадцать лет она молчала, терпела, сглаживала углы, делала вид, что все нормально. А сейчас — словно кто-то другой говорил ее голосом.
Олег шагнул к ней. Близко. Слишком близко.
— Ты что себе позволяешь? — голос его был опасно тихим. — Я тебе объясню сейчас, кто ты такая...
— Не надо мне объяснять, — Марина подняла руку, останавливая его. — Я и так все прекрасно знаю. Я знаю, что я для тебя последние годы — просто мебель. Удобная. Которая готовит, стирает, убирает. Которую можно не замечать и не уважать.
— Марина...
— Нет, дай мне договорить. Ты знаешь, что самое страшное? Я сама себе позволила стать этой мебелью. Я стерла себя. Перестала краситься, потому что ты сказал, что это «пошло». Перестала встречаться с подругами, потому что тебе «не нравилась эта компания». Отказалась от курсов повышения квалификации, потому что ты считал, что мне «незачем развиваться». И знаешь, к чему это привело? К тому, что я проснулась сегодня утром и не узнала себя в зеркале.
За окном зима сгущала сумрак. Снежинки прилипали к стеклу и медленно сползали вниз мокрыми дорожками, похожими на слезы.
Олег молча развернулся и вышел из кухни. Хлопнула дверь в спальню, потом послышался его голос — он кому-то звонил. Марина стояла у плиты, чувствуя, как дрожат колени. Что она наделала? Двадцать лет молчания — и вот, все разом...
Телефон в гостиной зазвонил через десять минут. Марина не стала брать трубку. Звонил стационарный — значит, свекровь. Эльвира Константиновна не признавала мобильных, считала их вредными для здоровья, хотя сама курила по две пачки в день.
Звонок повторился. И еще раз. На четвертый Марина все-таки сняла трубку.
— Ты совсем обнаглела, девочка! — прозвучал в трубке резкий голос свекрови. — Олежа мне все рассказал! Как ты смеешь отказывать мне? Я — его мать! Я тебя в эту семью приняла, хотя ты никто и звать тебя никак!
— Эльвира Константиновна...
— Молчать! Завтра в восемь утра Олег за мной приедет, и я перееду к вам. Насовсем. Буду жить в Миланиной комнате, раз дочка твоя в общежитии. И посмотрю я, как ты запоешь, когда я за порядком в доме следить начну!
Трубка была брошена с той стороны. Марина медленно опустилась на диван. Господи. Только не это. Свекровь здесь. Постоянно.
Утром Олег действительно уехал рано. Вернулся в одиннадцать — с матерью, тремя чемоданами и картонными коробками. Эльвира Константиновна выплыла в прихожую, как линкор в атаку: массивная женщина в темно-сиреневом костюме, с химической завивкой и губами, накрашенными ядовито-розовой помадой.
— Ну здравствуй, невестушка, — процедила она, даже не глядя на Марину. — Олег, неси вещи в комнату. А ты, — она наконец повернулась к Марине, — сделай мне кофе. Нормальный, не эту бурду растворимую. И бутербродов нарежь, я с утра ничего не ела.
Марина стояла на пороге собственной кухни и смотрела, как свекровь устраивается за столом, раздвигая ее вазочки и салфетки.
— Тут у тебя грязь, — заметила Эльвира Константиновна, проведя пальцем по столешнице. — За домом следить не умеешь. Ну ничего, я тебя научу.
Следующие три дня были похожи на кошмар. Свекровь вставала в шесть утра и начинала проверку: протирала пальцем полки, заглядывала в шкафы, инспектировала холодильник. Каждая находка сопровождалась громким комментарием:
— Марина! Почему у тебя огурцы в контейнере не той стороной лежат? Так они быстрее вянут!
— Марина! Ты посуду как моешь? Тут жир остался!
— Марина! Кто так рубашки гладит? У Олега стрелки кривые!
Марина старалась не реагировать. Уходила на работу как на праздник, возвращалась — и снова начиналось. Олег делал вид, что ничего не происходит. Сидел в своем кабинете, работал, по вечерам мать массировала ему самолюбие рассказами о том, какой он молодец, как много зарабатывает, как ему не повезло с женой.
На четвертый день, в субботу, Олег зашел на кухню, где Марина пыталась приготовить обед под непрерывный комментарий свекрови.
— Всё, хватит отлынивать, — объявил он. — Мама хочет в торговый центр. Одевайся, повезешь ее.
— Олег, я не могу, у меня...
— Можешь! — рявкнула Эльвира Константиновна. — Еще как можешь! Я пальто себе присмотрела, мне нужно примерить. И тебе полезно будет, на людей посмотришь, может, научишься хоть как-то одеваться прилично!
Марина посмотрела на мужа. Он стоял, скрестив руки на груди, и в его взгляде не было ничего — ни сочувствия, ни понимания. Пустота.
— Хорошо, — тихо сказала она.
Торговый центр «Мегаполис» в субботу был забит людьми. Декабрь, предновогодняя суета, распродажи. Марина шла следом за свекровью, которая прокладывала себе дорогу локтями, громко комментируя витрины:
— Вот безвкусица! Кто такое носит? Только дуры!
Люди оборачивались. Марина чувствовала, как горят щеки.
В отделе верхней одежды свекровь развернула настоящее представление. Она требовала принести ей все пальто подряд, примеряла, кривилась, швыряла вещи продавщицам.
— Это что за размер? Вы что, меня за слона держите?
— Эльвира Константиновна, это ваш размер, — робко попыталась вставить Марина.
— Заткнись! Ты вообще молчи, на тебе же мешок висит вместо куртки! Какой ты советчик!
Продавщица — молоденькая девушка лет двадцати — испуганно смотрела то на свекровь, то на Марину.
— Может быть, посмотрим другие модели? — предложила она.
— Может быть, вы научитесь работать? — взвилась Эльвира Константиновна. — У вас тут все для китайцев пошито! Или вы думаете, я буду покупать этот хлам?
Голос ее звенел на весь этаж. Покупатели начали останавливаться, смотреть. Кто-то снимал на телефон.
— Эльвира Константиновна, пожалуйста, — Марина попыталась взять свекровь за локоть.
— Не трогай меня! — та отшатнулась так резко, что налетела на манекен. Тот покачнулся, упал с грохотом. — Вот видите! Это все она! Она специально меня толкнула!
— Я вас не толкала...
— Толкала! Все видели! — Эльвира Константиновна повысила голос до визга. — Она меня ненавидит! Хочет избавиться! Издевается надо мной! Я больная женщина, у меня сердце, а она...
Подбежала охрана. Администратор. Марина стояла в центре этого кошмара, чувствуя, как на нее смотрят десятки глаз. Осуждающих. Недоумевающих. Брезгливых.
— Может быть, нужна медицинская помощь? — администратор обращалась к Марине, явно считая свекровь невменяемой.
— Мне не нужна помощь! — заорала Эльвира Константиновна. — Это ей нужна помощь! Психиатрическая! Она издевается над пожилой женщиной!
Марина достала телефон. Руки дрожали так, что с трудом нашла номер мужа. Он ответил после пятого гудка.
— Олег, приезжай немедленно в «Мегаполис», — голос ее был ровным, почти мертвым. — Забирай свою мать. Я больше не могу.
— Что случилось?
— Случилось то, что твоя мать устроила истерику на весь торговый центр, обвинила меня в попытке убийства и вообще ведет себя как... — она запнулась, подбирая слова. — Просто приезжай. Сейчас же.
— Марина, не выдумывай...
— Я не выдумываю! — впервые за все время она повысила голос. — Твоя мать неадекватна! Либо ты забираешь ее прямо сейчас, либо я ухожу и оставляю ее здесь! И пусть охрана разбирается!
Она сбросила вызов. Эльвира Константиновна смотрела на нее с торжествующей усмешкой.
— Ну что, пожаловалась сыночку? Думаешь, он тебе поверит? Он меня любит, а тебя...
— Хватит, — Марина перебила ее. — Замолчите. Прямо сейчас. Иначе я действительно оставлю вас здесь и попрошу вызвать скорую психиатрическую. Ваше поведение — не норма.
Свекровь побагровела, но осеклась. Может быть, в голосе Марины прозвучало что-то такое, что остудило ее пыл.
Они молча стояли у выхода из магазина двадцать минут. Вокруг сновали люди, но Марина их не видела. Она смотрела в окно на падающий снег и думала только об одном: как она дошла до этой точки? Когда именно она позволила превратить свою жизнь в ад?
Олег примчался через полчаса — взъерошенный, злой. Он вошел в торговый центр, сразу увидел их у колонны: мать с победным лицом, жену — бледную, с каменным выражением.
— Что происходит? — бросил он, даже не поздоровавшись.
— Она меня толкнула! — тут же завела свекровь. — Специально! Хотела, чтобы я упала! А потом нахамила, сказала, что я сумасшедшая!
Олег повернулся к Марине. И она увидела в его глазах то, что окончательно все решило: он поверил матери. Даже не выслушав, не спросив — просто поверил.
— Объясни, — потребовал он.
— Нет, — спокойно ответила Марина. — Не буду. Можешь верить кому хочешь. Я устала. Устала оправдываться, устала быть виноватой во всем, устала жить в собственном доме как прислуга.
— Марина...
— Забирай мать домой, Олег. А я пойду к маме. Мне нужно подумать.
— Ты что, угрожаешь мне? — голос Олега стал опасно низким.
— Я не угрожаю. Я просто ухожу. На несколько дней. Мне нужно побыть одной и решить... — она замолчала, потом закончила тихо: — Решить, есть ли у меня еще силы продолжать это все.
Эльвира Константиновна схватила сына за руку:
— Олежа, ты слышишь? Она тебя шантажирует! Не позволяй! Поставь ее на место!
Но Олег молчал. Он смотрел на жену, и, кажется, впервые за много лет действительно видел ее. Не фон, не мебель, не прислугу — а живую женщину. Которая стояла на грани.
— Марин, — начал он мягче.
— Нет, — она покачала головой. — Не сейчас. Я не хочу сцен. Я просто ухожу.
Она развернулась и пошла к выходу. Сквозь стеклянные двери виднелась парковка, припорошенная снегом. Декабрьский вечер наступал быстро, фонари уже зажглись, их желтый свет дробился в падающих снежинках.
— Марина! — окликнул Олег.
Она не обернулась. Вышла на улицу, глубоко вдохнула морозный воздух. Он обжег легкие, но от этого стало легче. Словно что-то сжатое внутри наконец разжалось.
Телефон завибрировал — мама. Как будто почувствовала.
— Доченька, ты как?
— Мам, я к тебе приеду. Можно?
— Конечно, солнышко. Что-то случилось?
— Случилось то, что я наконец проснулась.
В маминой квартире пахло пирогами и свежестью. Мама не стала расспрашивать, просто налила чай, обняла, дала переодеться в старый теплый халат.
— Отдохни, — сказала она. — А потом решишь, что делать дальше.
Марина сидела у окна и смотрела, как снег засыпает город. Телефон разрывался — Олег звонил раз за разом. Она не брала трубку. Ей нужна была тишина. Нужно было услышать саму себя.
А утром, когда она проснулась в своей старой комнате, залитой зимним солнцем, первая мысль была удивительно ясной: я больше не вернусь в ту жизнь. Не к тому дому, где командует чужая женщина. Не к мужу, который не видит в ней человека.
Страшно? Да. Больно? Невыносимо. Но хуже было бы остаться.
Она взяла телефон и написала Олегу всего одно сообщение: "Нам нужно серьезно поговорить. О будущем. О том, есть ли у нас будущее."
Ответ пришел через минуту: "Приезжай. Мама уехала обратно к себе."
Марина усмехнулась. Значит, когда жена ушла, свекровь стала не нужна? Как показательно.
Но разговор все равно нужен был. Не для примирения — для честности. Двадцать лет она молчала. Теперь скажет все.
За окном зима продолжала укутывать город в белое. И в этой белизне чудилось что-то новое, чистое. Как чистый лист. Как начало.
Марина допила чай, оделась и вышла на улицу. Снег хрустел под ногами. Морозный воздух бодрил. И впервые за долгое время она шла не ссутулившись, не торопясь, не прячась.
Она шла, подняв голову. И это было начало.
Разговор с Олегом длился два часа. Он пытался уговаривать, обещал, что мать больше не переступит порог их дома, клялся, что все изменит. Но Марина видела — он не понимает. Не понимает главного: дело не только в свекрови. Дело в том, что он годами стирал ее, обесценивал, превращал в тень.
— Ты хочешь развода? — наконец спросил он, и в голосе прозвучала не боль, а скорее недоумение.
— Да, — ответила Марина просто. — Хочу.
Он молчал, потом кивнул:
— Ладно. Квартиру оставлю тебе. И больше ничего не дам.
Она едва не рассмеялась. Даже сейчас он думал, что она что-то от него хочет.
Развод оформили через три месяца. Тихо, без скандалов. Олег съехал к матери — видимо, Эльвира Константиновна наконец получила то, о чем мечтала: сына при себе.
Милана приезжала каждые выходные, поддерживала маму. Однажды сказала:
— Знаешь, мам, я всегда злилась на папу за то, как он с тобой разговаривал. Но ты молчала, и я думала, что так и надо. Теперь понимаю — ты показала мне настоящий урок. Лучше поздно, чем никогда.
Марина записалась на курсы повышения квалификации, которые откладывала десять лет. Начала ходить в бассейн. Подстриглась коротко — впервые за двадцать лет — и покрасилась в светлый каштан. Смотрела в зеркало и не узнавала себя. Но теперь это было приятное незнание.
Весной ей предложили повышение на работе. Летом она впервые за много лет поехала в отпуск — с мамой, на море. Сидела на берегу, смотрела на волны и думала: как же хорошо дышится, когда никто не давит на грудь.
Однажды Олег позвонил. Голос был растерянный:
— Марин, может, мы поторопились? Может, стоит попробовать еще раз?
— Нет, Олег, — спокойно ответила она. — Не стоит. Ты не изменился, я знаю. А я — изменилась. И мне нравится та, которой я стала.
После этого звонка она заблокировала его номер.
Прошел год
Марина сидела в кафе с коллегами, смеялась над чьей-то шуткой, и вдруг поймала себя на мысли: я счастлива. Просто счастлива. Без оговорок, без "но", без "если бы".
У нее была небольшая квартира, интересная работа, дочь в университете, мама рядом. Не было мужа, который унижает. Не было свекрови, которая отравляет жизнь. Не было необходимости ежедневно доказывать свое право на существование.
— О чем задумалась? — спросила Рита, ее новая подруга с работы.
— О том, что жизнь удивительная штука, — улыбнулась Марина. — Иногда нужно все потерять, чтобы найти себя.
За окном падал первый снег нового декабря. Но теперь зима не казалась серой и беспросветной. Она была просто зимой — красивой, чистой, обещающей скорое обновление.
Марина допила кофе, взяла сумку и вышла на улицу. Снежинки садились на волосы, таяли на щеках. Она подняла лицо к небу и засмеялась — просто так, от переполнявшей радости.
Жизнь только начиналась. Настоящая. Ее собственная.
И это было прекрасно.