Дождь барабанил по крыше новенького кроссовера, создавая внутри салона уютный, почти интимный кокон. Елена любила эти моменты: когда мир снаружи расплывается в серых потеках воды, а внутри пахнет качественной кожей, едва уловимым парфюмом и спокойствием. Эта машина, вишневая «Мазда», была не просто средством передвижения. Она была её личным трофеем, медалью за три года без отпусков, за ночные отчеты, за нервный тик левого глаза и за то, что она, наконец, смогла позволить себе не смотреть на ценники в продуктовом.
Она припарковалась у знакомого подъезда пятиэтажки, где прошло её детство. Дом казался насупленным и серым, словно впитал в себя настроение его обитателей. Елена заглушила мотор, но выходить не спешила. Каждый визит сюда требовал моральной подготовки, сравнимой с погружением в ледяную прорубь. Нужно было сделать глубокий вдох, натянуть дежурную улыбку и приготовиться к тому, что её жизнь снова будут разбирать под микроскопом, выискивая недостатки.
В кармане завибрировал телефон. Мама.
— Лена, ты где? Суп стынет, а Витенька уже извелся весь, голодный сидит, тебя ждет.
— Иду, мам. Парковалась.
— Ну давай быстрее, барыня.
Елена вздохнула, погладила руль на прощание и вышла под холодный осенний дождь.
Квартира встретила её запахом жареного лука, старых обоев и валерьянки. Это был неизменный аромат родительского дома последние лет десять. В прихожей, едва она успела стряхнуть зонт, её встретила Галина Петровна. Мать выглядела как всегда озабоченной вселенскими проблемами: фартук в пятнах, волосы выбились из пучка, а в глазах — вечный укор.
— Явилась, — буркнула она вместо приветствия, подставляя щеку для поцелуя. — Раздевайся скорее, проходи. Витя совсем сник.
Витя, тридцатидвухлетний «малыш», сидел на кухне и ковырял вилкой квашеную капусту. Он был старше Елены на два года, но выглядел так, словно жизнь его уже успела пожевать и выплюнуть, хотя, по правде говоря, жевала его только собственная лень. На нем была растянутая футболка с каким-то нелепым принтом, а лицо выражало всю скорбь этого мира.
— Привет, братик, — Елена села напротив. — Что случилось? Вид у тебя, будто ты миллион потерял.
— Хуже, Ленка, хуже, — протянул он, не поднимая глаз. — Жизнь под откос идет.
— Ой, не нагнетай, — махнула рукой мать, ставя перед Еленой тарелку с борщом. Борщ был вкусный, тут не поспоришь. Галина Петровна готовила божественно, и это было, пожалуй, единственное, что примиряло Елену с этими семейными обедами. — Поешь сначала, потом о делах.
Обед проходил в тягостном молчании, прерываемом лишь хлюпаньем Виктора и звоном ложек. Елена чувствовала: что-то готовится. Атмосфера была наэлектризована, как воздух перед грозой. Мать то и дело подкладывала сыну лучшие куски мяса, вздыхала, бросала на дочь косые взгляды.
Когда чай был разлит по чашкам, а на столе появились дешевые пряники (хотя Елена привезла хороший торт, который почему-то так и остался в холодильнике), Галина Петровна начала издалека.
— Вот смотришь на вас... Вроде одни родители, одна кровь. А как по-разному судьба сложилась. Ты, Ленка, вся в шоколаде. Начальница, квартира в ипотеку, но своя, машина вон какая — блестит, аж глаза режет. А Витенька... — голос матери дрогнул. — Не везет парню. Просто фатально не везет.
Елена напряглась. Она знала эту песню наизусть. «Не везет» Вите заключалось в том, что его увольняли отовсюду за прогулы, а женщины от него сбегали, устав тащить на себе великовозрастного ребенка.
— Что случилось на этот раз? — прямо спросила Елена, отставляя чашку. — Опять начальник самодур? Или график не подошел?
— Не язви, — осадил её Виктор. — Я, между прочим, работу нашел. Нормальную. Торговым представителем. Там деньги реальные, Лен. Перспективы.
— Ну так поздравляю. В чем проблема?
— В колесах проблема, — буркнул брат. — Там своя машина нужна. Разъездной характер. А моя «Ласточка»... ты ж знаешь. Движок стуканул. Ремонта на полтинник, а у меня в кармане вошь на аркане.
Елена внутренне выдохнула. Денег попросят. Опять.
— Вить, я же говорила в прошлый раз, — спокойно начала она. — У меня сейчас туго со свободными деньгами. Я досрочно ипотеку гашу, плюс страховка на машину подошла... Пятьдесят тысяч я тебе не дам. Могу десять, чисто на продукты, пока первую зарплату не получишь.
Галина Петровна, стоявшая у раковины, резко обернулась. Полотенце в её руках скрутилось в жгут.
— Десять тысяч? — переспросила она с тихой угрозой. — Ты сестре подачку кидаешь, как нищей? Родному брату — десятку?
— Мам, это не подачка. Это помощь. Я не обязана содержать взрослого мужика.
— Никто не просит содержать! — воскликнул Виктор, оживившись. — Мне инструмент нужен. Удочка, а не рыба! Понимаешь? Мне нужна машина.
Елена непонимающе посмотрела на него, потом на мать.
— Ну так возьми кредит. Почини свою. Или купи что-то попроще для начала.
— Кредит мне не дадут, — сквозь зубы процедил брат. — Кредитная история... испорчена.
— Да и зачем кредит? — вдруг ласково, но с той самой страшной ноткой в голосе произнесла мать, присаживаясь за стол. — Зачем кормить банки, когда в семье есть ресурсы? Леночка, мы тут подумали с Витей...
Внутри у Елены сработала сирена воздушной тревоги. «Мы подумали». Самая опасная фраза в этом доме.
— ...Тебе ведь машина, по сути, только чтобы задницу до офиса довезти, так? — продолжала мать, заглядывая ей в глаза. — Ты в центре работаешь, там метро рядом. Пробки эти вечные, бензин, парковки платные... Зачем тебе эти мучения? А Вите машина нужна для дела. Для хлеба насущного!
Елена замерла. Она даже моргать перестала, пытаясь осознать услышанное.
— Вы к чему клоните?
— Отдай Вите свою машину, — выпалила мать. Просто и буднично, будто попросила передать соль. — Не насовсем, конечно. На время. Годик-другой, пока он на ноги встанет, раскрутится. А ты пока на метро поездишь. Полезно, ходить больше будешь, а то совсем в офисе засиделась.
Тишина на кухне стала звенящей. Было слышно, как капает вода из крана и как жужжит холодильник «Саратов», свидетель еще бабушкиной молодости.
— Вы шутите? — тихо спросила Елена.
— Какие шутки? — обиделся Виктор. — Лен, ну реально. Тебе жалко, что ли? Она у тебя стоит полдня под окнами офиса. А я бы на ней работал. Деньги бы в семью приносил. Я бы тебе даже... ну, бензин иногда оплачивал. Или масло менял.
— Витя, это машина за три миллиона, — Елена почувствовала, как к щекам приливает кровь. — Я за неё кредит платила два года, во всем себе отказывала. Это не велосипед, который можно дать покататься во дворе!
— Опять ты про деньги! — всплеснула руками Галина Петровна. — У тебя только рубли в глазах! Брат пропадает, шанс последний у него, может быть, в люди выбиться, а она трясется над железякой!
Елена встала. Стул с противным скрипом проехал по линолеуму.
— Нет.
— Что «нет»? — прищурилась мать.
— Нет, я не дам ему свою машину. Ни на год, ни на день. Это исключено. Пусть идет работать курьером пешим, пусть грузчиком идет, на ремонт заработает. Но мою машину он не получит. Он свою разбил по пьяни, вы забыли? А мою он угробит за месяц.
Виктор покраснел, став похожим на перезрелый помидор.
— Ну ты и стерва, Ленка. Я ж не по пьяни тогда, а... дорога скользкая была!
— Ага, в июле месяце, — усмехнулась Елена. — Всё, разговор окончен. Спасибо за борщ, я ухожу.
Она направилась в прихожую, чувствуя, как спину сверлят два ненавидящих взгляда. Но уйти ей не дали. Галина Петровна перегородила дорогу, раскинув руки, словно защищала амбразуру.
— Ты никуда не пойдешь, пока мы не договоримся! — зашипела она.
— Мам, отойди.
— Не отойду! Ты посмотри на неё! Фифа какая! Мы тебя вырастили, ночей не спали, я здоровье положила, чтобы ты выучилась! А теперь что? Родной матери и брату стакан воды пожалела?
— Это не стакан воды, мама! Это моя собственность!
— Собственность... — передразнила мать, и лицо её исказилось злобой. — Да если бы не мы, где бы ты была со своей собственностью? Мы семья! В семье все общее! Кому нужнее — тому и отдают! Вите сейчас нужнее! Тебе что, убудет? Купишь себе еще, раз такая богатая!
Елена начала обуваться, стараясь, чтобы руки не дрожали. Шнурки не слушались.
— Я сказала нет. Тема закрыта.
— Ах так? — голос матери сорвался на визг. — Значит, железка тебе дороже родной крови? Значит, пусть брат с голоду подыхает, лишь бы твоя задница в тепле ехала?
— Витя не с голоду подыхает, а от лени! — не выдержала Елена, выпрямляясь. — Ему тридцать два года! Хватит ему сопли вытирать!
И тут произошло то, что навсегда провело черту между прошлым и будущим. Галина Петровна схватила с тумбочки зонт Елены и швырнула его на пол. Лицо её пошло красными пятнами, губы тряслись.
— Поделись с братом своим авто или исчезни с глаз моих! — закричала мать, срывая голос. — Я отказываюсь от такой неблагодарной дочери! Знать тебя не хочу, эгоистка проклятая! Чтобы ноги твоей здесь не было, пока ключи на стол не положишь!
Слова эти, словно пули, врезались в стены тесной прихожей. Виктор стоял в дверях кухни, прислонившись к косяку, и самодовольно ухмылялся. Он знал, что мать дожмет. Всегда дожимала.
Но в этот раз что-то пошло не по сценарию. Вместо слез, вместо оправданий или попыток откупиться деньгами, Елена вдруг почувствовала невероятную, звенящую легкость. Будто огромный мешок с камнями, который она тащила на себе с самого детства, вдруг лопнул, и камни рассыпались.
Она медленно подняла зонт. Отряхнула его. Посмотрела на мать — не со злостью, а с каким-то брезгливым любопытством, словно видела её впервые.
— Ты серьезно? — спросила она тихо. — Отказываешься от дочери из-за того, что я не дала свою машину твоему сыночку?
— Серьезно! — рявкнула Галина Петровна, хотя в глазах её мелькнул испуг — она не ожидала такого спокойствия. — Вон отсюда! И без машины не возвращайся!
— Хорошо, — кивнула Елена. — Как скажешь.
Она открыла дверь. Холодный воздух подъезда ударил в лицо, освежая разгоряченную кожу.
— Ленка, ты чё, обиделась? — крикнул ей вслед Виктор, поняв, что халява уплывает. — Ну давай хоть обсудим варианты! Может, я буду тебя возить?
Елена не обернулась. Она спустилась по лестнице, слушая, как гулко стучат её каблуки по бетонным ступеням. Каждый шаг — как удар печати на документе об освобождении.
Сев в машину, она не сразу завела мотор. Руки всё-таки тряслись. Она положила ладони на руль, уткнулась в них лбом и сидела так несколько минут. В голове крутилась фраза: «Я отказываюсь от такой дочери». Как же легко это было сказано. Как просто её вычеркнули, стоило ей один раз сказать твердое «нет». Все подарки, ремонты, которые она оплачивала, лекарства, продукты — всё это не имело значения. Её ценность для этой семьи измерялась только её удобством и готовностью делиться ресурсами.
Она завела двигатель. Приборная панель вспыхнула мягким светом, заиграла тихая музыка — джаз, который она любила. Телефон снова завибрировал. На экране высветилось: «Мама». Потом пришло сообщение от Виктора: «Лен, ну ты чё устроила? Мать с сердцем лежит. Вернись, поговори».
Елена взяла телефон. Палец замер над кнопкой «Блокировать». Нет, блокировать — это по-детски, это проявление слабости. Она просто удалила чат. Потом зашла в настройки контактов и сменила мелодию звонка на «Без звука» для обоих номеров.
Выезжая со двора, она посмотрела в зеркало заднего вида. В окне третьего этажа колыхалась занавеска. Они смотрели. Ждали, что она развернется. Что совесть замучает. Что «хорошая девочка» Лена вернется просить прощения за то, что посмела иметь свое мнение.
Но Лена нажала на газ. «Мазда» рванула вперед, разрезая лужи, поднимая веера брызг.
Вечер прошел странно. Елена ожидала, что будет рыдать в подушку, пить вино и жалеть себя. Но вместо этого она поехала в торговый центр. Бродила между вешалок, примеряла платья, которые раньше казались ей слишком яркими или дорогими. Она купила себе пальто — цвета верблюжьей шерсти, безумно непрактичное, но потрясающе стильное. Потом зашла в кофейню, взяла самый большой капучино и пирожное, не думая о калориях.
Она чувствовала себя сиротой, но эта сиротливость была не горькой, а какой-то... честной. Лучше быть одной, чем быть дойной коровой, которую любят только пока она дает молоко.
Прошла неделя. Дни потекли своим чередом, но без привычного фона из жалоб и требований. Телефон периодически вспыхивал пропущенными вызовами. Сначала звонила мать, потом брат. Потом подключилась тетя Люба из Саратова, мамина сестра. Елена ответила ей только один раз.
— Леночка, ну как же так? — причитала тетка в трубку. — Мать звонила, плачет. Говорит, ты их бросила, на порог не пускаешь. Витю без куска хлеба оставила. Не по-христиански это, деточка. Гордыня это.
— Тетя Люба, — прервала её Елена. — А вы в курсе, что они требовали, чтобы я отдала Вите свою машину?
— Ну и что? — удивилась тетка. — Он же мужчина, ему семью кормить надо. А ты баба, тебе и на такси можно. У тебя детей нет, трат меньше. Надо помогать родне.
Елена тогда просто нажала «отбой». Это была непробиваемая стена. В их картине мира она всегда будет должна просто по факту своего благополучия.
Развязка наступила через месяц. Елена выходила из офиса, наслаждаясь морозным воздухом. Первый снег уже припорошил асфальт. Она подошла к своей машине и увидела их. Мать и Виктора. Они стояли у капота, переминаясь с ноги на ногу. Витя был в какой-то новой куртке (видимо, мать взяла кредит), а Галина Петровна выглядела постаревшей, но воинственной.
— Нам надо поговорить, — сразу начал Виктор, не давая сестре открыть дверь.
— Я спешу, — сухо ответила Елена, нащупывая в кармане перцовый баллончик. На всякий случай.
— Доча, — голос матери дрогнул, но теперь это была не угроза, а попытка надавить на жалость. — Ну хватит уже дуться. Мы же родные люди. Ну погорячилась я, с кем не бывает. Давление скачет, нервы...
— Я не дуюсь, мама. Я сделала выводы.
— Какие выводы? — мать попыталась взять её за рукав, но Елена отстранилась. — Витю с работы погнали, даже не взяли толком. Сказали, без машины не приходить. Вот видишь, до чего твоё упрямство довело?
— Это не моё упрямство, а его некомпетентность.
— Лена! — вскрикнула мать. — Ну дай ты ему машину! На месяц! Мы расписку напишем! Клянусь, он аккуратно будет! Ну спасай брата, пропадает ведь парень! Запьет ведь с горя!
— Если он запьет, это будет его выбор, — Елена разблокировала двери. — Отойдите от машины.
— Не отойду! — Виктор вдруг схватился за ручку водительской двери. — Ты обязана! Отец бы тебя проклял, если бы видел, какой жадной ты стала!
Упоминание отца, который умер десять лет назад и который всегда учил Елену рассчитывать только на себя, стало последней каплей.
— Отец, — тихо сказала она, глядя брату прямо в глаза, — стыдился бы тебя. Здорового лоба, который у сестры пытается отжать заработанное, прячась за мамину юбку.
Она резко дернула дверь, заставив Виктора отшатнуться, и быстро села за руль. Заблокировала замки. Галина Петровна начала стучать кулаком по стеклу.
— Прокляну! Слышишь? Не дочь ты мне больше! Чтоб тебе эти железки поперек горла встали!
Елена включила музыку погромче. Джаз заглушил проклятия. Она выехала с парковки, аккуратно объехав родственников, которые так и остались стоять посреди грязного снега — два человека, уверенных в том, что весь мир им должен, и искренне не понимающих, почему мир с этим не согласен.
Она ехала по вечернему городу, и огни фонарей расплывались в длинные полосы. Было ли ей жаль? Немного. Всё-таки это были её единственные родные. Было ли ей страшно? Нет. Впервые за тридцать лет ей было абсолютно спокойно. Она поняла главную вещь: любовь не требуют под дулом шантажа. И семья — это не те, кто тебя использует, а те, кто тебя бережет.
А машина... Машина ехала плавно, уверенно держа дорогу. Как и её хозяйка теперь.
Дорогие читатели, часто ли вам приходилось сталкиваться с подобной «простотой» родственников? Где проходит та грань, когда помощь превращается в обязанность, а любовь — в использование? И правильно ли поступила Елена, полностью оборвав связи, или всё-таки стоило попытаться найти компромисс ради худой, но всё же семьи? Делитесь своим мнением в комментариях, мне очень важно знать, что вы думаете об этой ситуации.