За окном нудно и беспросветно моросило, превращая московский двор в серую, размытую акварель. Марина стояла у кухонного окна, гипнотизируя взглядом мокрую детскую качель, которая ритмично скрипела на ветру. Скрип этот отдавался в висках тупой болью, но закрывать форточку она не спешила — свежий, пусть и сырой воздух был сейчас жизненно необходим. На кухне, за её спиной, было душно. Душно не от работающей духовки, где томилась утка с яблоками, а от присутствия двух людей, которые уже битый час рассуждали о будущем, в котором Марине отводилась роль молчаливого спонсора.
За столом, накрытым праздничной скатертью — той самой, льняной, что папа привёз из командировки в Кострому лет двадцать назад, — сидели её муж Вячеслав и его мама, Тамара Петровна. Свекровь, женщина корпулентная и властная, держала чашку чая так, словно это был скипетр. Она дула на кипяток, смешно вытягивая губы трубочкой, и между глотками продолжала свою бесконечную лекцию.
— Мариночка, ты меня, конечно, извини, но эти полы — это прошлый век, — Тамара Петровна повела пухлой рукой, указывая на добротный дубовый паркет. — Скрипят, вид мрачный. Сейчас все делают ламинат или плитку под мрамор. Светло, гигиенично. А здесь… запах старости.
Вячеслав, дожёвывая пирожок, энергично закивал.
— Мама права, Марин. Мы же с тобой обсуждали. Этот «сталинский» ампир давит. Потолки высокие, а толку? Отапливаем воздух. Да и район, честно говоря, так себе. Да, центр рядом, но пробки, загазованность.
Марина медленно повернулась к ним. Ей стоило огромных усилий сохранять спокойное выражение лица. Этот разговор всплывал уже в третий раз за месяц, но сегодня он звучал как-то особенно агрессивно, с нотками ультиматума.
— Слава, это паркет из натурального дуба. Его циклевали три года назад. Он пролежит ещё сто лет, в отличие от твоего ламината, который вздуется от первой же пролитой кружки, — тихо, но твёрдо сказала она.
— Ой, ну вот опять ты за своё! — всплеснула руками свекровь. — Вечно ты за старьё цепляешься. Память, память… Жить надо настоящим, деточка! А в настоящем у молодой семьи должна быть просторная, современная квартира. В новостройке. С консьержем, с подземным паркингом, а не этот двор, где машину не втиснешь.
Вячеслав отодвинул тарелку и посмотрел на жену взглядом, в котором читалось снисходительное терпение. Так смотрят на капризного ребёнка, который не хочет пить горькое лекарство.
— Марин, послушай. Мы с мамой тут прикинули… Есть отличный вариант в Новой Москве. Там сейчас такой комплекс строят — сказка! Лес рядом, метро скоро проведут. Двухуровневая квартира! Представляешь? И по деньгам мы проходим идеально, если продадим эту квартиру сейчас, пока цены на вторичку в центре не рухнули окончательно.
Марина почувствовала, как холодный ком страха и возмущения подкатывает к горлу. Они «прикинули». Они уже всё посчитали. Без неё.
— Я не собираюсь продавать эту квартиру, — отчеканила она, глядя мужу в переносицу. — Это дом моего отца. Я здесь выросла. Здесь каждый гвоздь им прибит.
— Ну вот, опять сентиментальность, — вздохнула Тамара Петровна, закатывая глаза. — Славик, ну скажи ей.
— Мась, ну правда, — Слава встал и подошёл к ней, пытаясь обнять за плечи. Марина невольно напряглась, но не отстранилась. — Отец бы хотел, чтобы ты жила в комфорте, а не в музее. Пойми, там будет наша общая, большая квартира. Мы сможем детскую нормальную сделать. А здесь что? Трубы менять надо, проводка старая. Это денежная яма. Мы вкладываем, вкладываем, а отдачи ноль.
Он говорил мягко, вкрадчиво, но Марина слышала за этими словами звон калькулятора. Слава любил комфорт, но не любил напрягаться. За пять лет брака он сменил четыре работы, каждый раз объясняя увольнение «самодурством начальства» или «отсутствием перспектив». Основной бюджет семьи тянула на себе Марина, работая ведущим технологом на фармацевтическом производстве. Квартира, в которой они жили, досталась ей от отца, профессора, который ушёл из жизни шесть лет назад. Это была просторная «трёшка» в тихом центре, с высокими потолками и той особой интеллигентной атмосферой, которую невозможно купить ни за какие деньги.
— Слава, мы не будем это обсуждать сегодня. У нас обед, — Марина попыталась закрыть тему, доставая утку из духовки. Запах запечённых яблок и корицы наполнил кухню, на секунду перебив напряжение.
Но Тамара Петровна не собиралась сдаваться. Она отломила кусочек хлеба и, словно невзначай, бросила:
— А мы вот с риелтором уже созвонились. Валентина Ивановна, моя знакомая, очень хвалила этот район. Говорит, спрос на такие квартиры, как ваша, сейчас есть, но это ненадолго. Надо ловить момент. Она даже готова завтра подъехать, оценить, документы посмотреть.
Звон противня, который Марина с грохотом поставила на подставку, заставил свекровь вздрогнуть.
— Какие документы? Вы что, с ума сошли? Я никого не звала!
— Тише, тише, чего ты истеришь? — Слава поморщился. — Мама просто хочет помочь. Она же добра желает. Мы одна семья, должны думать о будущем. А ты ведёшь себя как собака на сене. Сама не живёшь по-человечески и мне не даёшь.
— Я живу прекрасно, — Марина сняла кухонные рукавицы и бросила их на стол. — У меня есть дом, который я люблю. Если тебе здесь плохо, Слава, никто тебя не держит в заложниках.
В воздухе повисла тяжёлая пауза. Слава переглянулся с матерью. В его глазах мелькнуло что-то злое, колючее, чего Марина раньше не замечала. Или не хотела замечать.
— Ты как с мужем разговариваешь? — процедила Тамара Петровна, поджав губы так, что они превратились в ниточку. — Он о тебе заботится, варианты ищет, крутится. А ты? Эгоистка. Вся в отца своего, тот тоже вечно над своими книжками чах, света белого не видел.
Упоминание отца стало последней каплей. Отец был святым человеком для Марины, добрым, мудрым, который никогда в жизни голоса не повысил. Слышать пренебрежение от женщины, которая за всю жизнь прочитала только поваренную книгу и сборник советов по садоводству, было невыносимо.
— Я прошу закрыть эту тему, — тихо сказала Марина. — Иначе обед закончится прямо сейчас.
Остаток вечера прошёл в тягостном молчании. Слышно было только звяканье вилок о фарфор. Слава демонстративно уткнулся в телефон, Тамара Петровна тяжело вздыхала, всем своим видом показывая, как глубоко её ранили. Когда свекровь наконец засобиралась домой, Марина не пошла её провожать до лифта, сославшись на головную боль. Она начала убирать со стола, механически смывая жир с тарелок, пытаясь смыть вместе с ним и этот липкий осадок разговора.
Ночь прошла беспокойно. Слава долго ворочался, потом ушёл на кухню, где долго с кем-то разговаривал по телефону шёпотом. Марина лежала с открытыми глазами, глядя на лепнину на потолке, которую отец когда-то собственноручно восстанавливал с мастерами. Ей казалось, что стены дома пытаются ей что-то сказать, предупредить.
Следующая неделя прошла в режиме холодной войны. Слава был подчёркнуто вежлив, но отстранён. Он возвращался с работы позже обычного, пахнущий чужими духами — нет, не женскими, а тем специфическим офисным ароматом кофе и кондиционера, который бывает в агентствах недвижимости. Марина чувствовала: что-то готовится.
В четверг она пришла домой пораньше — отменилось совещание. Ключ привычно повернулся в замке, но дверь не поддалась сразу, будто изнутри её кто-то придерживал. Наконец, она вошла. В прихожей стояли чужие ботинки — мужские, растоптанные, и женские сапоги на шпильке. Из гостиной доносились голоса.
— …ну да, планировка, конечно, устаревшая, коридорная система, но метраж хороший. Если снести вот эту стену, можно сделать студию, — говорил незнакомый женский голос.
— Несущие трогать нельзя, но арку расширить можно, — вторил ему мужской бас.
— Да, мы так и планировали, — это был голос Славы. — Всё лишнее вынесем, мебель эту рухлядную на свалку. Главное — быстро выйти на сделку, у нас там бронь горит.
Марина застыла в коридоре, сжимая сумку так, что побелели костяшки пальцев. Она сделала шаг вперёд и вошла в гостиную.
Посреди комнаты стояли трое. Слава, какой-то лысеющий мужичок с лазерной рулеткой и дама в ярком красном пиджаке — видимо, та самая Валентина Ивановна. Слава что-то показывал на планшете, но, увидев жену, осёкся и побледнел.
— О, Марина… Ты рано.
Дама в красном расплылась в профессиональной улыбке:
— Добрый день! А мы вот тут замеры делаем, чтобы оценку поточнее составить. У вас прекрасная кубатура, просто прекрасная! Конечно, вложений потребуется немало, чтобы привести это в божеский вид, но покупатель найдётся.
Марина перевела взгляд на мужа. Он смотрел на неё с вызовом, смешанным со страхом, как нашкодивший школьник, который решил, что лучшая защита — это нападение.
— Что здесь происходит? — спросила она голосом, который показался ей самой чужим, ледяным.
— Мась, ну не начинай, — Слава сделал шаг к ней. — Это просто оценка. Предпродажная подготовка. Нам нужно знать рыночную стоимость, чтобы понимать, на что рассчитывать. Я нашёл покупателя, он готов дать задаток уже завтра.
— Покупателя? — Марина усмехнулась. — На что?
— На квартиру, Марин. На нашу квартиру.
— Выйдете вон, — сказала она, глядя на риелтора и замерщика.
— Простите? — дама в красном приподняла нарисованную бровь.
— Вон из моего дома. Сейчас же.
Риелтор фыркнула, собрала свои бумаги и, цокая каблуками, направилась к выходу. Мужичок с рулеткой посеменил за ней, бормоча что-то про «семейные разборки».
Когда дверь за ними захлопнулась, Слава взорвался.
— Ты что творишь?! Ты меня перед людьми позоришь! Валентина Ивановна — уважаемый специалист, она нам скидку делала!
— Скидку на что? На предательство? — Марина прошла в комнату и села в кресло. Ноги не держали. — Я же тебе русским языком сказала: я не буду продавать квартиру. Никогда.
Слава забегал по комнате, нервно потирая руки.
— Да что ты заладила: «не буду, не буду»! Ты о нас думаешь? О будущем? Мы тут гниём! Я мужик, мне нужно развитие! Я хочу жить в современном доме, где соседи — приличные люди, а не бабки с кошками! И вообще, я уже договорился. Я дал слово маме. Она уже и задаток за ту квартиру в Новой Москве внесла со своих накоплений, чтобы бронь не слетела!
— Это её проблемы, — отрезала Марина. — Пусть забирает задаток. Или покупает себе квартиру там сама.
— У неё нет столько денег, чтобы купить целиком! — заорал Слава. — Мы должны добавить! Продать эту халупу и добавить! И оформить ту квартиру на двоих, как положено в нормальной семье!
Вот оно. Марина вдруг увидела всю схему так ясно, словно перед ней разложили чертежи. Продать её добрачное, единственное жильё. Вложить деньги в новостройку. Оформить в браке — значит, совместно нажитое. А если развод? Половина — Славе. А учитывая, что свекровь «внесла задаток», там и её доля нарисуется. И останется Марина, вложившая всё, с третью квартиры где-то на выселках, откуда до работы ехать два часа.
— А, вот оно что, — протянула она. — Значит, маме не хватает. И ты решил мамины мечты исполнить за счёт наследства моего отца?
— При чём тут это?! — лицо Славы пошло красными пятнами. — Мы семья! У нас всё должно быть общее! А ты крысятничаешь! Сидишь на своих метрах, как куркуль! Я, может, тоже имею право решать, где мне жить! Я тут пять лет прописан, между прочим! Ремонт делал! Обои клеил!
— Обои? — Марина рассмеялась, и смех этот был страшным. — Ты поклеил обои в коридоре, Слава. И те отвалились через месяц, потому что ты грунтовку пожалел. А ремонт здесь делал папа. Капитальный.
— Я муж! — он ударил кулаком по столу. — Я глава семьи! И я решил, что мы переезжаем. Хватит с меня этого старья! Если ты не согласна по-хорошему, я буду действовать по-плохому. Я отсужу у тебя долю за улучшения! Я докажу, что вкладывался в быт!
Он наступал на неё, раздувая ноздри, уверенный в своей правоте, уверенный, что надавит, припугнет — и она сломается. Она же всегда уступала. Готовила, что он любит. Ездила в отпуск, куда он хотел. Молчала, когда его мама называла её неряхой.
Марина встала. Она вдруг почувствовала себя очень высокой и очень спокойной. Страх исчез. Осталась только брезгливость, как будто она увидела таракана на обеденном столе.
— Хватит иллюзий, Слава! Какая «наша»? Какая «семейная»? Это МОЯ квартира, от моего отца! — её голос зазвенел, ударяясь о высокий потолок. — Ты здесь гость. Прописанный, но гость. Никаких прав собственности у тебя нет и не будет.
Слава замер, опешив от такого напора.
— Ты… ты меня попрекаешь? Квартирой попрекаешь?
— Я не попрекаю. Я констатирую факт. Ты пытаешься украсть у меня то, что тебе не принадлежит. Прикрываясь красивыми словами о семье и будущем детей, которых у нас даже нет. И слава богу, что нет.
— Ах так… — он сузил глаза. — Ну смотри. Пожалеешь. Останешься одна со своим паркетом. Кому ты нужна будешь в сорок лет, разведёнка с прицепом в виде старой хаты?
— Лучше одной в старой хате, чем с таким «главой семьи» в ипотечной кабале на птичьих правах, — спокойно ответила Марина. — Собирай вещи, Слава.
— Что?
— Вещи собирай. Я хочу, чтобы через час тебя здесь не было.
— Ты не посмеешь, — неуверенно усмехнулся он. — Куда я пойду? На ночь глядя?
— К маме. В ту самую квартиру, где она уже задаток внесла. Или к Валентине Ивановне. Мне всё равно.
Слава ещё несколько минут пытался кричать, угрожать, потом сменил тактику — начал давить на жалость, вспоминать, как им было хорошо в Турции. Но Марина была непреклонна. Она словно видела его впервые — не мужа, а чужого, жадного человека, который пять лет притворялся родным.
Он собирался долго, демонстративно швыряя вещи в чемодан. Забрал даже подаренный ей на Новый год тостер и набор полотенец. Марина молча наблюдала за этим спектаклем, сидя на кухне с чашкой остывшего чая. Когда входная дверь наконец хлопнула, отрезая её от прошлой жизни, в квартире наступила звенящая тишина.
Марина подошла к двери и закрыла её на верхний замок и на задвижку. Потом вернулась в комнату. Было пусто. На полу валялась забытая Славой зарядка для телефона и скомканный чек из магазина.
Она села на диван и заплакала. Не от горя, а от облегчения и нервного напряжения, которое отпускало тело. Слёзы текли, смывая пелену с глаз. Она плакала о пяти годах, потраченных на иллюзию семьи. О том, что так долго не видела очевидного.
Телефон зазвонил. На экране высветилось: «Тамара Петровна». Марина смотрела на звонящий телефон, пока он не умолк. Потом заблокировала номер. Следом заблокировала номер Славы.
На следующее утро она вызвала слесаря и сменила замки. «Бережёного бог бережёт», — сказал пожилой мастер, вручая ей новые ключи. — «Замок надежный, никакой вор не вскроет».
«От некоторых воров замки не спасают, если ты сама открываешь им дверь», — подумала Марина, но вслух сказала только «Спасибо».
Прошёл месяц. Жизнь потихоньку входила в новую колею. Оказалось, что одной жить не страшно, а даже приятно. Никто не бубнит над ухом, никто не критикует еду, никто не требует продать дом. Денег стало оставаться больше — исчезли бессмысленные траты Славы на гаджеты и «представительские расходы».
Марина начала ремонт. Не тот варварский «евро», который хотел муж, а настоящую реставрацию. Она нашла мастеров, которые умели работать с лепниной, заказала циклёвку того самого паркета. Дом словно вздохнул с облегчением, избавившись от чужой, враждебной энергетики.
В один из вечеров, когда Марина выбирала новые шторы, в дверь позвонили. Она посмотрела в глазок — на площадке стоял Слава. С букетом вялых роз и виноватым видом. Видимо, жизнь у мамы оказалась не такой сладкой, или «бронь» в Новой Москве сгорела вместе с мечтами о легкой наживе.
— Марин, открой, нам надо поговорить, — донеслось из-за двери. — Я всё осознал. Я был неправ. Давай начнём сначала?
Марина прислонилась лбом к прохладной двери. Она представила, как сейчас откроет, как он войдёт, начнёт говорить правильные слова, потом снова начнёт двигать мебель, критиковать паркет, и рано или поздно — снова заговорит о продаже. Люди не меняются, особенно когда дело касается денег и квадратных метров.
— Уходи, Слава, — громко сказала она. — Здесь больше нет «нас». И иллюзий тоже нет.
— Марин, ну не дури! Я же люблю тебя!
— Ты любишь комфорт за чужой счёт. Прощай.
Она отошла от двери, включила музыку — старый джаз, который любил папа. Саксофон наполнил комнату, заглушая удары в дверь и приглушённые ругательства на лестничной клетке. Марина налила себе чаю в красивую фарфоровую чашку, села в любимое кресло у окна и посмотрела на улицу. Дождь закончился. Сквозь тучи пробивалось солнце, освещая мокрые крыши старой Москвы. Её Москвы. Её дома.
Впереди была целая жизнь. И теперь она точно знала: фундамент этой жизни она не позволит разрушить никому. Ни ради «евроремонта», ни ради призрачного семейного счастья, построенного на обмане. Паркет под ногами скрипнул — уютно, по-домашнему, словно подмигивая ей: «Мы справимся, девочка. Мы свои».