Глава 70.
1922 год
В небе неумолчно пели жаворонки, пахло влажной землёй и молоденькой травкой, раздавленной копытами лошади, солнце ласкало спины пахарей.
- Вот так, хорошо, хорошо! — Фрол вытер со лба пот. — Землица отдохнула, теперь, Бог даст, добрый урожай будет.
Фомка крепко держался за чапыги*, напряжённо смотрел вперёд, стараясь не скривить борозду:
- Ага…
--------
* ручки плуга
--------
- Молодец, хорошо у тебя получается! — одобрил Фрол, наблюдая за ним.
Давно ли он сам вот так же старательно выводил свою первую борозду, давно ли сыновья его роняли пот, страшась опростоволоситься перед отцом и перед соседями, а вот уже и жизнь к закату! Теперь чужим ребятам он преподает науку обращения с землёй.
- Слава тебе, Господи! — перекрестился Фрол, вдохнув полной грудью весеннего воздуха.
- За что? — поднял голову Фомка.
- Разве же не за что? — улыбнулся старик. — Вот, солнышко сегодня какое ласковое, и ветерок духмяный. Слава Богу, есть что пахать и чем пахать, и кому пахать. Есть чем полюшко это засеять. Даст Господь — родит землица хлебушка.
- Радуешься ты, Фрол Матвеич, как будто это твоя земля! — Фомка смахнул со лба капли пота. — А она вовсе не твоя.
- Отчего же не моя, ежели я на ней пашу и сею?
- Владел бы ты этой землёй! А так…
- Так ведь ни один человек не владеет и клочком её!
- А то! Небось, где-нибудь в Англии или Франции богачи много земли имеют! И у нас раньше помещики всякие…
- В бумажках-то записано, верно! Дай-ка, я немного… - Фрол перехватил чапыги, заметив, что Фомкины руки начали слабеть. — Я ведь, сынок, тоже когда-то в землевладельцах числился. Много на себя и деток своих записать успел.
- Ты? — Фомка удивлённо посмотрел на старика.
- Я. А потом случилась революция, и мои десятины конфисковали. И скот со двора вывели. И семейство моё из избы, моими руками построенной, выгнали. И понял я, что нет ни у одного человека на этом свете своей земли. Такой вот, чтобы только его, и ничья больше. Неееет… И богачи, про которых ты говоришь, тоже не имеют такой.
- Как же не имеют? — удивился Фомка.
- Вот, к примеру, - Фрол смахнул пот, — помирает этот богач, а землю с собою забрать не может, остаётся она у наследников его. Значит, он ей не хозяин. Или придёт в его страну враг, отнимет всё, а его самого в темницу заключит.
- Что ж тогда у человека есть своего?
- То, что с собою на тот свет возьмёт. Дела его и помыслы, грехи, страсти…
- Значит, ничего он не имеет. Значит, если это не его земля, и стараться не надо? Всё равно не его?
- Отчего же! Земля эта — Господня, и Он ставит тебя управлять каким-то наделом, дозволяет пользоваться плодами, выращенными на этом участке, посылает тебе урожай. А ты помни — не всё, что Им послано, тебе предназначено. Есть люди, у которых ничего нет. Вот для них и даёт Бог немного излишков.
- Почему же тогда Он им самим сразу не пошлёт, а передаёт через других? Почему у этих людей ничего нет? Почему тот, кто работает, должен делиться с кем-то?
- Бедность и скорби посылаются людям, чтобы они душу свою не губили гордыней, не заносились. А другие, глядя на них, вспоминают, что и их то же самое постигнуть может. Вот они и помогают, авось, мол, и мне помогут когда-нибудь. Тем они от жадности излечиваются.
- Не, дядь Фрол, нам Игнатьев не так говорит. Он говорит, что ни Бога, ни ч@ртанет. Это всё придумано для слабых людей, чтобы держать их в повиновении. Он говорит, что человек должен держаться добра не потому, что кто-то так велел, а по своей внутренней воле. А ещё он говорит, что все бедняки теперь хозяевами будут на своей земле. И что скоро крестьянам не нужно будет спину гнуть в поле, что скоро работать будут… как их… тракторы, вот!
- Это что ж такое? — Фрол сделал вид, что никогда не слыхал об этом чуде техники.
- Это вроде автомобиля, только он по полю может ездить и не застревать, а ещё к нему плуг прицеплять можно, косилку и всякий другой инвентарь. Видишь, Фрол Матвеич, как хорошо будет: лошади или быки не нужны, силы прикладывать не нужно, сиди себе на скамеечке, рычаги передвигай. Быстро и легко!
- Вон оно как! — похвалил Фрол. — Это очень хорошо! Рабочему человеку большое облегчение будет.
- Ага. Игнатьев говорит, что скоро жизнь настанет такая… закачаешься! Да вон двуколка его! Интересуется, видать, сколько мы сделали, — Фомка показал рукой на движущуюся вдали точку. — Давай, дядь Фрол, теперь я!
Парнишка снова ухватился за ручки плуга, а Фрол отступил в сторону.
… - Ну, товарищ Уманский, вы проделали большую работу! — одобрил Игнатьев, оглядывая поле. — Это вы хорошо придумали, поднять заброшенные монастырские земли. Вот только руководит у вас полевыми работами лицо неблагонадежное!
- Да где же я вам возьму благонадежных! — с досадой сказал Уманский. — Правьте, товарищ Игнатьев, к полевой кухне. У Антонины Васильевны уже должен быть готов обед, перекусим.
- Вы не понимаете, товарищ Уманский, какое этот Гордеев зло! — Игнатьев соскочил с двуколки возле стоящего под легким навесом стола.
- Антонина Васильевна! — Уманский сделал вид, что не слышит его, неловко слез с повозки. — Нам бы пообедать! Это вот товарищ Игнатьев из уездного исполкома.
- А что ж, и садитесь за стол! — улыбнулась Тоня и нырнула в шалаш за посудой.
- Ох и страшна твоя повариха, - проворчал сквозь зубы Игнатьев.
- Страшна? — удивился Уманский. — Не замечал. Кстати, дети её очень любят!
- Они и Гордеева любят. Это надо ещё разобраться, за что они её любят.
Тоня услышала слова Игнатьева, но почему-то они её совсем не задели. Ну и что, что она некрасивая? Её любит сам Господь, раз послал ей оказаться в этом приюте, среди самых лучших на свете людей.
- А у нас сегодня щи крапивные с грибочками и рыба жареная! — весело сказала она, на удивление легко выныривая из шалаша.
Уманский сел на лавку, снял шляпу, положил её на стол:
- Благодарю, Антонина Васильевна. Крапиву-то на реке набрали?
- На реке. А рыбу дети наловили сами. Их Фрол Матвеич научил.
Тоня поставила на стол две миски, до краёв наполненные похлёбкой, положила чёрного хлеба:
- Кушайте на здоровьечко!
- Не хочешь ты, товарищ Уманский, про Гордеева слышать, про то, что он зло, хоть и любят его дети, - Игнатьев придвинул к себе миску, - а я тебе всё равно скажу, чтобы ты хорошо понимал это. Думаешь, у меня личная неприязнь к нему? Мммм… А это вкусно!
Глаза Игнатьева округлились, он быстрее заработал ложкой.
- Хлеб не забудьте, - улыбнулся Уманский.
- Да… - Игнатьев с едва уловимой досадой посмотрел на ломоть чёрного хлеба.
«А ведь уже привык к хорошему хлебу, белому!» - усмехнулся про себя Уманский.
Игнатьев откусил от ломтя, и брови его поехали вверх:
- Теперь я понимаю, почему ребята твою повариху любят. Стряпает она, надо признаться, очень хорошо.
- И не только за это, - мягко поправил его Уманский. — Антонина Васильевна очень добрый и светлый человек.
- Ну, это не аргумент! — скептически сказал Игнатьев. — Они и про Гордеева то же самое скажут.
Уманский не ответил.
Некоторое время они молча работали ложками.
- Ах, хороши щи! — наконец сказал Игнатьев, отодвигая от себя миску. — Так вот, про Гордеева. Дети его любят, и это большая беда, потому что они пропитываются его духом.
- Что же в этом плохого? — Уманский подцепил с расписного деревянного блюда большой кусок жареного сазана.
- В том, что дух у него не тот. Христианский в нём дух. А мы должны вырастить новых людей, понимаешь? Людей, которые будут сильны не надеждой на мифическое Царство Небесное, не упованием на кого-то, кого они не видели и никогда не увидят, а уверенностью, что они сами сильны построить справедливое государство здесь, на земле. Убери у христиан эту так называемую опору, и они сдуются, ослабеют и проиграют. Нам нужны люди, которые будут сильны сами по себе, изнутри, своею собственной силой! Вот это будет настоящая сила. Они должны надеяться на свой ум, на свои знания, на настоящее братство между людьми.
«А потом приходит старость и лишает человека разума, знаний, близких людей», - подумал Уманский, но вслух сказал лишь:
- Есть ли у людей такая собственная сила? Вот в чём вопрос.
- Есть, не сомневайся. И нам нужно эту силу в людях пробудить. Нам нужно сделать из них героев. Вот смотри — с Гордеевым сейчас пашет Фома Ветров. Что ты о нём знаешь?
- Обычный беспризорник. Мастерски вскрывал замки.
- Вот! Ты помнишь его проступки, но не хочешь видеть его будущего. А у него ум технический. Знаешь, какие у него иногда вопросы бывают? К примеру, почему рельсы от холода становятся меньше, а вода от такого же холода замерзает и становится больше? А мне что ответить ему? Я гимназиев не кончал, у меня нет в голове объяснения этому. Ты понимаешь? Вот если бы ему дать нужные знания и нужное воспитание, то из него бы вышел инженер, изобретатель, человек, смело идущий по жизни, преображающий её на благо другим людям! А он с Гордеевым разговаривает!
- Да что же, от этого у него технический ум пропадёт, что ли?!
- Нет. Смелость. Как бы тебе объяснить… Бунтарство, что ли… Я тебе про себя скажу. Знаешь, товарищ Уманский, я давно бы нашёл повод, чтобы ликвидировать этого Фрола.
- Ликвидировать?! — поразился Уманский.
- Таких надо безжалостно ликвидировать. Вырывать, к сорную траву из земли. Но я… я не могу. Ч@рт знает что… Не могу. Мне рядом с ним… спокойно. Понимаешь… Я ведь сын батраков. Родители мои каждый день ходили работать к вот такому же Гордееву, горбатились от зари до зари за копейку. А меня отводили к старой бабиньке. У неё домишко с земляным полом, в сенцах куры. Помню, дверь низенькая открыта на улицу… в избушке прохладно, пахнет землей, и мукой, и старой сбруей, и ладаном, муха где-то у оконца жужжит… А на улице жара, марево, куры кудахчут… плавится всё от зноя. И такой покой на душе! Такая дремота блаженная! Так вот, когда Гордеев рядом, на меня нападает такое же чувство покоя, как тогда. И это лишает меня всякого желания воевать с ним.
- Возможно, это чувство появляется не только у вас, - тихо сказал Уманский, вспомнив похорошевшую и посвежевшую Марью Георгиевну.
- В том-то всё и дело! У ребят оно, может быть, тоже есть, но нам этого не нужно! Нам нужны борцы! «И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь к po вь и пыль...» Таким должен быть их девиз! А с его воспитанием они на печи лежать будут!
- У него сын красный командир, хотя и с его воспитанием.
- Только это меня и успокаивает, - проворчал Игнатьев, с вожделением поглядывая на блюдо с рыбой: ему хотелось добавки, но он опасался оставить голодными детей.
- А я, товарищ Игнатьев, думаю, что немного покоя ребятам не повредит, учитывая их прошлое. Им нужно сначала научиться жить, соблюдая законы. Соблюдая не внешне, а всей своей душой.
- И это соблюдение должно идти от внутреннего убеждения, а не от веры в сказки! — горячился Игнатьев. — Хотя, ч@рт его возьми, от этих сказок иногда бывают такие убеждения, что нам только позавидовать! Вот казаки, которые приходили к нему…
- Те, которые вернулись из Китая?
- Они самые. Их ведь расстреляли, слышали ли вы… Так вот, они на казнь шли избитые, измученные…
- Избитые?!
- А вы думали, что с ними будут церемониться? Знаете, сколько на них к po ви? Так вот, они шли на казнь со счастливыми лицами. Представляете?
- Счастливыми? Как это?
- Да вот так! Во время допросов они не оправдывались. Они признавали всё, в чём их обвиняли, даже если обвиняли напрасно. Они не просили пощады, не ползали на коленях, не унижались, как это почти всегда бывает. У следователей было ощущение, что они даже радовались своим мучениям и возводимой на них напраслине. Они расстрельной команде смотрели в глаза безо всякого страха. А знаете почему?
- Почему же?
- Они фанатики. Они искреннее верили, что своими муками они искупают грехи. Что после казни их души направятся прямиком в рай. Они себя чувствовали мучениками, вроде тех, что были на заре христианства. И эта вера их укрепляла, делала счастливыми. Вот такие у них были убеждения. У Гордеева то же самое. Силе этих убеждений я завидую. Я хочу так же крепко верить, но не в Бога, а в свои силы, в возможности своего духа. И ребят мы должны воспитать именно так!
- Чтобы так воспитать детей, вам нужно найти учителей и воспитателей, обладающих такой верой.
- Таких людей пока очень мало, - сокрушённо покачал головой Игнатьев. — И воспитывать ребят придётся вам. Вам, несовершенным, цепляющимся за религию, как за соломинку, именно вам воспитывать будущих строителей коммунизма. Ну, а мы, представители советской власти, будем вам всемерно помогать.
- Благодарю!
- Не за что! — Игнатьев не уловил иронии. — Вот что вам сейчас нужно?
- Десяток дойных коров.
- Что? — не понял Игнатьев.
- Вы обещали нам коров, как только появится трава на лугах. Детям хорошо бы молочных продуктов к столу.
- А, да… Обещал…
- Павл Иваныч! — появилась у стола Антонина. — Товарищ Игнатьев! Поедайте! Поедайте всё, чтобы на столе ничего не оставалось!
- А ребятам? — уточнил Игнатьев.
- И им хватит! Много рыбы нынче наловили! Поедайте!
Тоня махнула полотенцем и исчезла в шалаше.
- Я уже влюблён в твою повариху! — засмеялся Игнатьев, придвигая к себе блюдо.
- Так ты же разобраться хотел, за что её дети любят, - с лукавой усмешкой посмотрел на него Уманский.
- Разобрался! Антонина Васильевна! — крикнул Игнатьев.
- А? — выглянула из шалаша Антонина.
- Вам помощь какая-то нужна?
- Нужна! Ох, как нужна! — всплеснула руками повариха.
- Что? Коров? Найду!
- Семян бы, товарищ Игнатьев! Мы бы с ребятками огород посадили. Пора уже, земля сохнет! У монахов огороды были богатые. Укроп самосевом проклюнулся, лучок на перья растёт. Нам бы огурчиков, морковки, репки, тыквы, лукового севка. Зимой всё в дело пойдёт!
- Сделаю, Антонина Васильевна! Всё как можно скорее сделаю! Картошки семенной хватает?
- Очистков набрала я, их думаю сажать…
- Очистков… Что соберете с них… Найду и это. Ну, товарищ Антонина Васильевна, спасибо от всей души! — Игнатьев поднялся с места. — Пора мне ехать!
… - А ещё попробую вам, товарищ Уманский, птичник организовать. Яйца на завтрак ребятам не помешают. Им умнеть надо, сил набираться. Справитесь и со скотным двором, и с птичником? — двуколка остановилась у ворот монастыря.
- Справимся, товарищ Игнатьев, не сомневайтесь! — Уманский неловко сполз с повозки. — А если что, попросим у вас помощи.
- Поможем, обязательно поможем! — весело сказал Игнатьев, трогая вожжами. — А Антонина и вправду не такая уж некрасивая!
- Приезжайте почаще, увидите — она красавица! — крикнул Уманский ему вслед.
Игнатьев ехал по дороге, и на лице его играла довольная улыбка. И вдруг словно тень нашла на него:
- Ах ты, ч@рт… А ведь купил меня Уманский! За миску щей и кусок рыбы купил! Он нарочно меня на кухню заманил! Купил…
Он нахмурился, но через минуту сплюнул в сторону, и лицо его расправилось:
- Ну и ладно! Купил и купил. Зато как всё хорошо! И солнышко ласковое, и ветерок душистый, и солнышко греет!
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) В пути 70) Так и будет!
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет
удалён, то продолжение повести ищите на сайте Одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit