— Закрой рот, наконец! Надоело слушать твоё нытьё! — Егор швырнул телефон на диван с такой силой, что тот отскочил и упал на пол.
Снег за окном падал крупными хлопьями, залепляя стекла, превращая город в размытое белое пятно. В квартире пахло пригоревшим маслом и чем-то ещё — застарелой обидой, наверное. Марина стояла у плиты, держась за её край так, словно это был единственный островок твёрдой земли посреди разверзшейся бездны.
«Как же так получилось?» — мелькнула мысль, но она не успела оформиться во что-то внятное, потому что муж уже разошёлся не на шутку.
— Перестань коситься на меня, а то двину! Будешь за мамой моей присматривать и убираться в доме! — рявкнул он, наливаясь краснотой.
Она обернулась. Медленно. Деревянной ложкой всё ещё помешивала что-то в кастрюле, хотя давно пора было выключить конфорку. Посмотрела на него — на этого мужчину, с которым прожила двенадцать лет. Когда-то он носил её на руках через лужи, смеялся, целовал в макушку на остановках. А теперь... Теперь он стоял посреди их тесной кухни, весь напряжённый, как пружина, готовая сорваться, и грозил ей. Ей — Марине, которая стирала его носки, гладила рубашки, терпела его мать с её вечными придирками.
— Ты о чём вообще? — голос её прозвучал тише, чем она рассчитывала.
— О чём, о чём! — передразнил Егор, шагая к холодильнику и выдергивая из него бутылку пива. — О том, что мать моя одна сидит в той квартире, еле ходит, а ты тут разлеглась, как барыня! У неё давление, у неё сердце, а тебе плевать!
Марина выключила газ. Развернулась к нему всем телом. Внутри что-то оборвалось — может, последняя ниточка терпения, а может, надежда на то, что всё ещё можно исправить.
— Разлеглась? — переспросила она, и в её голосе появились злые нотки. — Я сегодня с шести утра на ногах. Постирала, развесила, приготовила, в магазин сбегала дважды. А в обед твоя мама звонила и полчаса рассказывала, какая я никудышная хозяйка. Полчаса, Егор! Я слушала и молчала!
Он хмыкнул, откупоривая бутылку о край стола.
— Ну и что? Она правду говорит. Посмотри на себя — как ты выглядишь? В каком виде дома ходишь? В этом затрапезном халате, волосы не причёсаны...
Марина посмотрела на свой сиреневый велюровый халат — старый, да, но удобный. Волосы собраны в хвост, потому что иначе над кастрюлями не постоишь. А раньше он говорил, что она красивая именно такой — домашней, естественной. Говорил, что любит её утреннюю растрёпанность, сонное лицо, улыбку из-под одеяла.
— Ты издеваешься сейчас?
— Я правду говорю, — отрезал он и сделал большой глоток. — Ты совсем обленилась. Раньше хоть следила за собой, а теперь... Мать права, надо тебе встряхнуться.
Вот оно. Марина почувствовала, как волна жара поднимается от шеи к вискам. Значит, они это обсуждали. Егор и его мама. Обсуждали её, Марину, за спиной. Наверняка не раз. Оценивали, критиковали, выносили вердикты.
«Спокойно, — приказала она себе. — Не срываться. Не кричать».
Но руки уже дрожали.
— Что ты там со своей мамой обо мне говорите? — спросила она, стараясь держать голос ровным.
Егор пожал плечами, отворачиваясь.
— А что тут говорить? Факты на лицо. Ты дома сидишь, денег не зарабатываешь...
— Мы договаривались! — не выдержала Марина. — Два года назад мы с тобой решили, что я уволюсь, потому что ты хотел горячий ужин на столе, чистоту в доме и чтобы кто-то занимался бытом! Ты сам это предложил!
— Ну и что? — он поставил бутылку на стол с глухим стуком. — Обстоятельства меняются. Теперь маме нужна помощь. Она не справляется одна. Ей шестьдесят семь, у неё ноги болят, спина... А ты молодая, здоровая. Переедешь к ней на пару месяцев, поухаживаешь.
Марина замерла. Переспросить или она правильно поняла? Он что, серьёзно?
— Как это — переедешь?
— Да просто. — Егор снова развалился на стуле, закинув ногу на ногу, словно речь шла о чём-то обыденном. — Соберёшь вещи, поживёшь там. Присмотришь за ней, уберёшься, готовить будешь. Тут я и сам справлюсь, нечего тут делать-то особо.
Где-то вдалеке завыл ветер, хлопнула форточка у соседей. Морозный воздух просочился даже сквозь закрытые окна, и Марине вдруг стало так холодно, будто она стояла посреди той метели, что бушевала за окном.
Она смотрела на мужа — на его равнодушное лицо, на то, как он сидит, развалившись, потягивает пиво, и в глазах ноль эмоций. Ноль. Как будто перед ним не жена, а какая-то бытовая проблема, которую нужно решить максимально удобным способом.
— Ты хочешь, чтобы я уехала жить к твоей матери? — медленно проговорила она.
— Ну да. А что такого? Две-три недели, может, месяц. Пока ей лучше не станет.
— А ты?
— А я тут. На работу ездить, дела делать. Навещать буду, конечно.
Марина медленно сняла фартук. Повесила его на крючок. Села на табуретку напротив. Смотрела на Егора долго, изучающе, словно видела впервые.
«Когда это случилось? — думала она лихорадочно. — Когда я стала для него прислугой?»
А он продолжал, уже распаляясь от собственных мыслей:
— Вообще, знаешь, это было бы правильно. Мать всегда говорила, что невестка должна заботиться о свекрови. Это нормально, это традиция. А ты как-то всегда отлынивала, отговорки находила. То работа, то усталость, то голова болит...
Марина слушала, и с каждым его словом что-то внутри неё кристаллизовалось, обретало чёткие очертания. Не боль даже, не обида. Что-то другое. Холодное и ясное, как тот январский воздух за окном.
— Я не поеду, — сказала она.
Егор оторвался от бутылки, уставился на неё.
— Что?
— Я не поеду к твоей матери.
Тишина. Секунды три, не больше. А потом он резко встал, стул с грохотом опрокинулся назад.
— Ты что себе позволяешь?! Я тебе говорю — поедешь! Это моя мать!
— И это моя жизнь.
Егор схватил куртку с вешалки, едва натянул её на одну руку.
— Ладно, раз ты такая принципиальная, поехали прямо сейчас. Мать сама тебе всё объяснит!
Марина даже не успела возразить. Он уже выталкивал её в коридор, сунул в руки пальто. Через десять минут они сидели в его машине, которая с трудом продиралась через заснеженные улицы. Дворники скрежетали по стеклу, но толку было мало — снег валил плотной стеной.
Квартира свекрови находилась в старом доме на окраине. Подъезд пах сыростью и кошками. Лифт, как обычно, не работал. Марина поднималась по ступенькам, чувствуя, как колотится сердце. «Зачем я согласилась? Надо было остаться дома».
Дверь распахнулась ещё до того, как они позвонили.
— А, явились! — Тамара Фёдоровна стояла на пороге в засаленном халате, опираясь на палку. Лицо одутловатое, глаза маленькие, злые. — Сынок, заходи, заходи. И эту тоже веди.
«Эту», — отметила про себя Марина.
В квартире было душно и накурено, хотя сама Тамара Фёдоровна не курила. Это Егор сразу закурил, даже не спросив разрешения у жены. Сел рядом с матерью на диван, и Марина вдруг увидела, как они похожи — те же тяжёлые складки у рта, то же выражение превосходства.
— Вот что, Марина, — начала свекровь, даже не предложив снять пальто. — Егор мне всё рассказал. Ты отказываешься помогать мне в трудную минуту. Это как понимать?
— Тамара Фёдоровна, я не отказываюсь помогать, но переезжать к вам...
— А я не спрашиваю твоего мнения! — перебила та, стукнув палкой по полу. — Я мать. Я вырастила сына, выучила, на ноги поставила. Одна, между прочим! Отец нас бросил, когда Егору десять было. Я вкалывала на двух работах! А теперь, когда мне плохо, когда помощь нужна, невестка воротит нос!
Егор кивал, затягиваясь сигаретой.
— Мам, я ей говорил, говорил... Не слушает.
— Конечно, не слушает! — Тамара Фёдоровна разгонялась. — Она же современная! Им только о себе думать! Эгоистки! В наше время женщина знала своё место, семью уважала, старших почитала. А сейчас что? Права качают!
Марина стояла посреди комнаты и чувствовала, как щёки горят. Хотелось возразить, крикнуть, хлопнуть дверью и уйти. Но язык словно прилип к нёбу.
— Ты вообще понимаешь, кому обязана? — продолжала свекровь, наклоняясь вперёд. — Мой сын на тебе женился, когда ты никто и звать никак! Секретаршей работала, копейки получала! А теперь дома сидишь, жируешь, и ещё претензии!
— Я не жирую, — наконец выдавила Марина. — Я веду хозяйство.
— Хозяйство! — фыркнула Тамара Фёдоровна. — Какое хозяйство, если порядка нет? Егорушка мне рассказывал — у вас пыль везде, обои отклеиваются, готовишь ты плохо...
— Это неправда!
— Правда, правда, — вступил Егор, стряхивая пепел в блюдце. — Мама права. Ты запустила дом. И себя запустила тоже, чего уж там.
Марина посмотрела на него. На этого человека, которому она отдала двенадцать лет жизни. Который сейчас сидел рядом с матерью и вёл себя так, словно ему снова пятнадцать, а не тридцать восемь.
— Ладно, хватит разговоров, — Тамара Фёдоровна поднялась с дивана, опираясь на палку. — Завтра приедешь с вещами. Комната свободна, постельное чистое постелю. Будешь готовить, убирать, в магазин ходить. По вечерам мне таблетки давать вовремя, давление мерить. Ничего сложного.
— Я не приеду, — сказала Марина тихо, но твёрдо.
Свекровь замерла. Обернулась. Глаза сузились.
— Что ты сказала?
— Я сказала — не приеду.
Тамара Фёдоровна побагровела. Схватилась за сердце.
— Ты... ты... Егор! Ты слышишь, что она говорит?! Это неуважение! Это... это издевательство над больным человеком!
И тут она заголосила. Громко, на весь подъезд:
— Соседи! Люди добрые! Посмотрите, что творится! Невестка бросает свекровь умирать! Бессердечная! Бездушная!
Дверь распахнулась — Тамара Фёдоровна сама её открыла и вывалилась в подъезд, продолжая причитать. На лестничной площадке уже собирались любопытные. Марина выскочила следом, пытаясь остановить этот кошмар.
— Вот она! — тыкала в неё пальцем свекровь. — Видите? Молодая, здоровая! А старуху бросает! Я одна, больная, а она нос воротит!
— Да что вы говорите, Тамара Фёдоровна! — ахнула соседка Валентина Петровна с третьего этажа.
— Вот молодёжь пошла! — подхватил дед Василий снизу.
Марина стояла под прицелом десятка осуждающих взглядов. Лица размывались, голоса сливались в один гудящий гул. Ей хотелось провалиться сквозь землю.
— Это не так, — попыталась объяснить она. — Я не отказываюсь помогать, просто...
— Просто что? — накинулась свекровь. — Просто тебе наплевать на семью! На мужа, на его мать! Эгоистка!
Егор стоял в дверях квартиры и молчал. Просто курил и смотрел в сторону. Не заступился. Даже не попытался.
И вот тогда что-то внутри Марины окончательно переломилось.
— Знаете что? — сказала она громко, чтобы слышали все. — Хватит. Я устала. Устала от этого цирка, от обвинений, от того, что меня считают прислугой!
Развернулась и пошла к лестнице. Тамара Фёдоровна заголосила ещё громче, но Марина уже не слушала. Спускалась по ступенькам, на каждом пролёте ускоряя шаг. На улице ударил в лицо морозный воздух, и она вдохнула полной грудью.
Снег всё падал. Марина шла пешком через весь город, не чувствуя холода. Шла и думала о том, что дальше. Что теперь будет дальше.
Домой она вернулась только через час — продрогшая, с красными щеками и мокрыми от снега волосами. В квартире горел свет. Егор уже был здесь, развалившись на диване с телефоном.
— Ты куда пропала? — буркнул он, даже не поднимая головы. — Мать расстроилась, у неё давление подскочило. Довольна?
Марина прошла мимо него на кухню. Налила воды, выпила залпом. Руки тряслись — от холода или от ярости, уже не разобрать.
— Я ухожу, — сказала она просто.
Теперь он поднял голову.
— Куда это ты собралась?
— Не знаю. К подруге, в гостиницу, неважно. Но здесь я больше не останусь.
Егор вскочил с дивана, телефон полетел на ковёр.
— Ты что, совсем? Из-за чего истерику устраиваешь? Мать попросила помочь — это же нормально!
— Нормально? — Марина обернулась. Слёзы душили, но она не позволила им пролиться. — Нормально орать на меня? Позорить перед соседями? Говорить, что я никто? А ты молчал. Стоял и молчал, как истукан!
— Она мать! — Егор махнул рукой. — Что я должен был сделать? Она переживала, вот и наговорила лишнего. С кем не бывает.
— Значит, со мной так можно? — голос Марины стал тише, но жёстче. — Унижать, командовать, распоряжаться моей жизнью?
— Перестань драматизировать! — он шагнул к ней. — Всего-то пару недель пожить у матери, ты как будто на каторгу собралась!
Марина медленно прошла в спальню. Достала из шкафа старую спортивную сумку. Начала складывать вещи — джинсы, свитера, бельё. Руки двигались сами собой, автоматически.
— Ты куда?! — Егор ворвался следом. — Немедленно прекрати!
— Не прикасайся ко мне.
Он замер. В её голосе прозвучало что-то такое, что заставило его отступить.
Марина собрала всё необходимое за десять минут. Паспорт, деньги, телефон, зарядку. Тёплую куртку. Больше ничего не нужно. Всё остальное — эти двенадцать лет, эта квартира, эта жизнь — пусть остаётся здесь.
— Марина, стой! — Егор схватил её за руку у самой двери. — Ты не можешь просто уйти! Мы же семья!
Она посмотрела на него — долго, пристально. Увидела испуг в глазах. Не страх потерять её саму, нет. Страх остаться одному, без прислуги, без той, кто готовит, стирает, терпит.
— Какая семья, Егор? — спросила она устало. — Та, где жену можно унижать? Где мать мужа важнее самой жены? Где женщина — это просто бесплатная домработница?
— Не говори глупости...
— Я двенадцать лет старалась. Терпела твою мать, её колкости, советы, вмешательство. Бросила работу, когда ты попросил. Делала всё, что ты хотел. А ты даже не заступился за меня сегодня. Ты дал ей устроить мне цирк перед чужими людьми.
Марина высвободила руку.
— Знаешь, что самое страшное? Я стала невидимой. Для тебя, для твоей матери — я просто функция. Готовить, убирать, молчать. А я человек, Егор. Я живая. И я устала.
Она открыла дверь. За окнами продолжал падать снег, укрывая город белым одеялом. Где-то там, в этой зимней ночи, начиналась новая жизнь. Страшная, неизвестная, но своя.
— Марина! — крикнул он в спину.
Она не обернулась. Просто вышла и закрыла за собой дверь. Тихо, без хлопка. Спустилась по лестнице, вышла на улицу. Снег хрустел под ногами, мороз обжигал лёгкие, но внутри было на удивление спокойно.
Марина достала телефон и набрала номер подруги Ольги.
— Оль? Это я. Можно к тебе переночевать? Да, надолго. Расскажу при встрече. Я уже еду.
И пошла вперёд, по заснеженному тротуару, не оглядываясь на освещённые окна дома, где провела столько лет. Впереди ждала неизвестность, но впервые за долгое время Марина не боялась. Она шла — и с каждым шагом становилась всё легче.