— Да чтоб вы оба замерзли в этой своей берлоге! — голос Веры Ильиничны срывался на визг, лицо наливалось багровым. — Чтоб вас там крысы съели, понимаете?!
Максим стоял у окна, смотрел на заснеженный двор, где ветер гонял поземку между гаражей. Декабрь в этом году выдался злой — морозный, колючий. Как и всё, что происходило в их семье последние полгода.
— Мама, успокойся. Давай поговорим нормально, — он обернулся, попытался поймать её взгляд.
— Нормально?! — она всплеснула руками, и её массивные золотые браслеты звякнули. — Нормально, говоришь? А вот за то, что сестру родную обидели, убирайтесь вон из дома в общежитие! Ничего страшного и с тараканами поживёте! Вот так нормально!
Ирина, жена Максима, сидела на диване, сжав руки в замок. Она молчала уже минут двадцать, с тех пор как всё началось. Её длинные каштановые волосы растрепались, прядь упала на лицо, но она даже не пыталась её убрать. Просто сидела и смотрела в одну точку — на потрескавшуюся штукатурку в углу комнаты, где когда-то висела фотография их свадьбы.
Всё полетело к чертям из-за одного проклятого вечера. Три дня назад. Юлька, младшая сестра Максима, заявилась к ним в гости без предупреждения. Как всегда — шумная, требовательная, с вечным ощущением, что весь мир ей должен. Принесла торт, купленный явно в ближайшем супермаркете, плюхнулась за стол и начала рассказывать о своих очередных любовных драмах. Тридцать два года, а ведёт себя как подросток.
Ирина в тот вечер пришла с работы измотанная. Их дочка, Маша, всю ночь не спала — температура, плач. Утром еле-еле отвели её к бабушке, к матери Ирины, чтобы хоть немного передохнуть. А тут Юлька со своими проблемами. Села, раскинулась, ноги на соседний стул закинула.
— Слушай, Ирка, — протянула она, выковыривая крем из торта, — ты бы чайку заварила. А то я замёрзла вся, пока к вам добиралась.
Ирина молча встала, пошла на кухню. Максим видел — жена на пределе. Видел, как дёргается её левый глаз, как напряжены плечи. Но промолчал. Всегда молчал, когда речь заходила о Юльке.
— И печенья бы чего-нибудь, — крикнула сестра вдогонку. — У вас же всегда вкусное было!
Ирина вернулась через пять минут с чаем и пачкой печенья из магазина. Села, не сказав ни слова.
— Это всё? — Юлька скривилась. — Прям из пакета? Ты бы хоть на тарелку выложила красиво. Или сама что испекла.
И тут Ирина сорвалась. Впервые за все семь лет их брака. Просто поставила чашку на стол — так резко, что чай выплеснулся на скатерть — и выдохнула:
— Юля, мне сейчас не до твоих капризов. У меня дочь больная, я не спала двое суток. Если тебе что-то не нравится — дверь вон там.
Максим помнил эту тишину. Такую густую, что казалось, воздух превратился в студень. Юлька медленно подняла глаза, посмотрела на Ирину, потом на него.
— Ты серь... то есть, она меня выгоняет? — голос сестры дрожал от возмущения. — Макс, ты слышишь, как твоя жена со мной разговаривает?
— Ирка права, — сказал он тихо. — Юль, приходи в другой раз. Сейчас правда не время.
Сестра вскочила так резко, что стул опрокинулся. Схватила сумку, пальто, на ходу втискиваясь в рукава.
— Ах так! Значит, вы теперь против меня? Отлично! Посмотрим, что мама скажет!
Дверь хлопнула с такой силой, что задрожала люстра.
А мама сказала много. Очень много. Сначала по телефону — звонила Максиму три раза за вечер, каждый раз всё громче, истеричнее. Юлька, оказывается, прибежала к ней вся в слезах, рассказала, как её "унизили", "вышвырнули", "оскорбили в лучших чувствах". Естественно, в её версии всё выглядело иначе. Она просто зашла к брату, хотела поделиться душевной болью, а невестка накинулась на неё с криками, а Максим встал на сторону чужого человека.
— Чужого! — кричала в трубку Вера Ильинична. — Я её двадцать лет растила, а ты за какую-то бабу предал!
Максим пытался объяснить, как всё было на самом деле. Бесполезно. Мать уже решила. Юлька для неё — святое. Младшенькая, поздний ребёнок, долгожданная дочь после двух сыновей. Вера Ильинична носилась с ней всю жизнь, отдавала последнее, закрывала глаза на все её выходки. А Юлька умела играть на этом. Всегда умела.
— Мама, прекрати, — Максим шагнул к ней, попытался взять за руку. — Ну что ты творишь? Это же бред какой-то!
— Бред?! — она отдёрнула руку, как от огня. — Мою дочь оскорбили в её же доме! В доме, который я вам купила, между прочим!
Вот оно. Главный козырь. Трёхкомнатная квартира на втором этаже панельной девятиэтажки. Да, мать вложила деньги — половину стоимости. Остальное платили они с Ириной, брали кредит, который до сих пор выплачивали. Но Вера Ильинична постоянно напоминала о своём "подарке". При каждом удобном случае. И не очень удобном тоже.
— Мы же возвращаем, — устало произнёс Максим. — Каждый месяц переводим.
— Да пошли вы со своими переводами! — мать метнулась к шкафу, выдернула оттуда их зимние куртки, швырнула на пол. — Собирайтесь! Убирайтесь немедленно!
Ирина наконец пошевелилась. Подняла голову, посмотрела на свекровь. Глаза у неё были сухие, но такие пустые, будто внутри что-то окончательно погасло.
— Вера Ильинична, — голос тихий, ровный. — Нам некуда идти. У нас ребёнок маленький.
— Ребёнок, ребёнок! — мать захохотала, но в смехе не было ни капли веселья. — А о моём ребёнке вы подумали, когда её унижали? Моя Юлечка из-за вас всю ночь проплакала! Таблетки пила! Давление поднялось!
Максим знал, что это неправда. Юлька вчера выложила в соцсети фото с подружками из какого-то бара. Счастливая, улыбающаяся, с бокалом мартини в руке. Но матери он это не скажет. Бесполезно.
За окном сгущались сумерки. Снег валил теперь крупными хлопьями, залеплял стёкла. На улице наверняка уже минус пятнадцать. Максим посмотрел на жену — она по-прежнему сидела неподвижно, лишь изредка моргая. И он вдруг понял, что если сейчас не остановит это безумие, то потеряет её. Может, уже потерял.
— Мама, хватит, — Максим шагнул между ней и Ириной, загородил собой жену. — Ты сейчас остынь, и мы поговорим завтра.
— Завтра?! — Вера Ильинична схватила со стола свою сумку, полезла в неё, выудила связку ключей. — Никакого завтра! Вот вам ключи обратно! Квартира моя, я вас выписываю!
Она швырнула ключи на пол. Те со звоном покатились по паркету, остановились у ног Ирины.
— Выписывай, — тихо сказала Ирина, поднимая на свекровь взгляд. — Только учти, что половина квартиры оформлена на Максима. И кредит мы выплачивали сами. Так что по закону...
— По закону?! — мать задохнулась от возмущения. — Ты мне ещё и законы качать будешь?! Да я тебя нищую подобрала! Ты кем была? Никем! Библиотекарша захудалая! А сейчас в моей квартире сидишь и права качаешь!
Максим сжал кулаки. Вот это он точно не мог слушать. Ирина работала в детской библиотеке, когда они познакомились. Получала копейки, но работу свою любила, светилась, когда рассказывала о детях, о книгах. Они встретились на остановке — она везла огромную коробку с новыми изданиями, коробка порвалась, книги посыпались на снег. Он помог собрать. Проводил до библиотеки. Потом пришёл через три дня, записался в читатели. Хотя ему было двадцать шесть, и он лет пятнадцать не держал в руках детских книжек.
— Не смей так про неё говорить, — он услышал собственный голос — низкий, жёсткий, незнакомый. — Слышишь? Не смей.
Мать отшатнулась, прижала руку к груди.
— Что? Ты на меня голос повышаешь? На родную мать? Из-за этой... этой...
— Стоп, — Максим поднял руку. — Прямо сейчас замолчи. Пока не наговорила того, что не исправишь.
В комнате повисло напряжённое молчание. За стеной плакал чужой ребёнок — соседский, наверное. Монотонно, безнадёжно. На кухне капал кран — Максим всё собирался починить, да руки не доходили.
Вера Ильинична первой отвела взгляд. Опустилась на кресло, достала из сумки платок, приложила к глазам. Когда она заговорила снова, голос стал другим — тихим, надтреснутым:
— Я для вас всё... всю жизнь... А вы мою девочку...
— Твоей девочке тридцать два года, — устало сказал Максим. — Пора бы уже самой за себя отвечать.
— Она слабая! Ранимая! После того развода...
— Мама, — он присел перед ней на корточки. — Юлька развелась пять лет назад. И, между прочим, сама ушла. Помнишь? Сама собрала вещи и съехала, потому что муж был "скучный" и "не понимал её творческих порывов".
— Он был тираном! Она мне рассказывала!
— Он был обычным нормальным мужиком, который работал инженером и хотел семью. А Юлька хотела... — Максим запнулся, подбирая слова. — Сам не знаю чего. Приключений. Внимания. Чтобы все вокруг неё вертелись.
Ирина встала с дивана. Прошла на кухню, не говоря ни слова. Максим услышал, как она открыла кран, как зашумела вода. Потом тихий звук — будто кто-то всхлипнул и сразу сдержался.
— Где моя внучка? — внезапно спросила Вера Ильинична, оглядываясь. — Где Машенька?
— У тёщи, — коротко ответил Максим. — Температура была. Не хотели, чтоб заразилась ещё чем-нибудь.
— Вот! — мать вскинула голову. — Вот видишь! К её матери ребёнка отвезли, а ко мне? Ко мне когда последний раз привозили?
— На прошлой неделе привозили.
— Привозили, привозили... На полчаса забежали! Я даже кашу не успела сварить!
— Мама, ты требовала, чтобы мы приехали ровно к двум. Мы приехали. Потом ты вспомнила, что у тебя в три встреча с подругой. Мы уехали. Всё по твоему расписанию было.
Она замолчала, сжала губы. Вытирала платком совершенно сухие глаза. Максим знал этот приём — мать так делала всегда, когда аргументы заканчивались. Изображала больную, обиженную, несчастную.
— У меня сердце прихватило, — прошептала она. — Таблетки забыла дома. Привези.
— У тебя таблетки в сумке, — ровно сказал он. — Видел, когда ты ключи доставала.
Вера Ильинична дёрнулась, быстро застегнула сумку.
— Ты совсем сердце потерял! — голос снова окреп, налился обвинением. — Родная мать задыхается, а ты...
— Хорош, мам. Хватит цирка.
Она вскочила, схватила пальто с вешалки. Натягивала его быстро, нервно, застёжка никак не попадала в петлю.
— Хорошо! Раз я здесь лишняя! Раз мне тут не рады! Пусть! Поживёте без меня! Посмотрим, как вы без моей помощи справитесь! Когда Машка болела в прошлом месяце — кто сидел с ней три дня? Я! Когда вам на ремонт денег не хватало — кто дал? Я! А теперь...
— Теперь ты требуешь, чтобы мы выгнали жену за то, что она устала, — закончил Максим. — Всё правильно понял?
Мать застыла у двери. Развернулась к нему спиной, рука легла на ручку. Секунда, другая. Максим почти поверил, что она сейчас развернётся, скажет что-то разумное, успокоится.
— Неделя, — выдохнула Вера Ильинична, не оборачиваясь. — Даю вам неделю. Или она извинится перед Юлей. Публично. На коленях. Или съезжаете. Оба.
Дверь закрылась тихо. Почти бесшумно. Это было хуже крика.
Максим стоял посреди комнаты, слушал, как стучат шаги матери по лестнице — она не стала ждать лифт. Как хлопнула внизу подъездная дверь. Как завыла метель за окном, набирая силу.
Из кухни вышла Ирина. Лицо мокрое — то ли умывалась, то ли плакала. Скорее всего, и то, и другое. Села обратно на диван, обхватила себя руками за плечи.
— Я не буду извиняться, — сказала она. — Даже не проси.
— Я и не собирался, — Максим опустился рядом. — Начнём искать съёмное жильё. Справимся как-нибудь.
Ирина коротко усмехнулась — горько, безрадостно.
— С нашей зарплатой? Зимой? С ребёнком? Ты видел, сколько сейчас аренда стоит?
Он видел. Смотрел объявления ещё вчера, когда мать начала названивать с угрозами. Цены кусались. Приличное жильё стоило почти столько же, сколько они вместе зарабатывали.
— Переживём, — упрямо повторил он. — Не впервые.
Но в голосе не было уверенности. И Ирина это услышала.
Она молчала, глядя в окно, где снег уже превратился в настоящую пургу. Фонари еле пробивались сквозь белую пелену. Где-то внизу сигналила машина — не могла выехать из сугроба, наверное.
— Знаешь, что самое страшное? — она заговорила негромко, не поворачивая головы. — Не то, что нас выгоняют. И не то, что придётся ютиться в каких-то углах. А то, что я больше не удивлена.
Максим посмотрел на жену. В профиль она казалась старше своих тридцати лет. Морщинки у глаз, которых не было год назад. Напряжённая складка между бровей.
— Я ждала этого, — продолжила Ирина. — С самого начала. С того дня, как мы поженились. Твоя мать смотрела на меня так, будто я украла у неё что-то ценное. А Юлька... она просто терпела моё присутствие. Как неизбежное зло.
— Это не так, — начал Максим, но она перебила:
— Так. Ты просто не замечал. Или не хотел замечать. Помнишь наш первый семейный ужин? Юлька "случайно" пролила вино мне на платье. Новое. На которое я месяц откладывала. Потом извинялась, смеялась, говорила, какая она растяпа. А твоя мать утешала её, гладила по голове. Меня даже не спросили, всё ли в порядке.
Максим молчал. Он помнил тот вечер. Помнил, как Ирина заперлась в ванной на двадцать минут, пытаясь отстирать пятно. Как потом сидела за столом тихая, почти не ела. А он тогда подумал, что она просто стесняется. Новая семья, волнение.
— Или когда Машка родилась, — Ирина обхватила себя руками покрепче, будто замёрзла. — Твоя мать первым делом спросила, на кого она похожа. Я ответила, что вроде на папу. Знаешь, что она сказала? "Слава богу. Хоть не в мать уродилась".
— Она так не говорила, — пробормотал Максим, но голос прозвучал неуверенно.
— Говорила. Ты тогда с врачом разговаривал в коридоре. А я лежала, только родила, вся разбитая, счастливая. И услышала это. Первое, что я услышала про свою дочь.
Он хотел что-то возразить, найти оправдание, но понял — не может. Потому что верил. Верил, что мать могла так сказать. И молчал все эти годы, делал вид, что не видит мелких уколов, язвительных замечаний, пренебрежения.
— Прости, — выдохнул он. — Мне жаль.
— Не надо, — Ирина повернулась к нему, и он увидел в её глазах что-то новое. Не обиду, не злость. Спокойную решимость. — Извинениями тут не поможешь. Поможет только одно.
— Что?
— Твой выбор. Прямо сейчас. Или я с Машей. Или твоя мать с Юлькой. Третьего не дано.
Максим отшатнулся, будто получил пощёчину.
— Ты же не можешь требовать, чтобы я отрёкся от родной матери...
— Не отрёкся. Просто поставил приоритеты. — Голос Ирины был твёрдым. — Мы твоя семья. Я и Маша. Или это не так?
Он открыл рот, закрыл. В голове метались обрывки мыслей. Мать вырастила его одна, после смерти отца. Работала на двух работах, недоедала, лишь бы они с братом ни в чём не нуждались. Потом родилась Юлька — поздняя, нежданная. Матери было сорок два. Врачи отговаривали, но она решилась. И с тех пор вся её жизнь вертелась вокруг младшей дочери.
Но ведь и Ирина... Ирина рожала Машу четырнадцать часов. Были осложнения. Её увезли на операцию, и четыре часа Максим сидел в коридоре роддома, молясь всем богам, в которых не верил. А когда всё закончилось, когда он впервые взял на руки красную сморщенную дочку, понял — вот она, его настоящая семья. Вот ради чего стоит жить.
— Завтра утром поедем смотреть квартиры, — сказал он. — Снимем что-нибудь. Пусть небольшое. Переживём зиму, к весне что-нибудь придумаем.
Ирина долго смотрела на него. Потом медленно кивнула.
— Хорошо.
Они сидели рядом, не обнимаясь, не касаясь друг друга. За окном бушевала метель, наметая сугробы. Где-то далеко выла сирена — скорая или пожарные. Город жил своей жизнью, равнодушный к их маленькой семейной драме.
Максим достал телефон, открыл объявления об аренде. Пролистал несколько страниц, остановился на однокомнатной квартире на окраине. Дёшево. Подозрительно дёшево.
— Вот эта, — показал он Ирине. — Тринадцать тысяч. Можем потянуть?
— Можем, — она всмотрелась в фотографии. Облупленные стены, старая мебель, крохотная кухня. — Главное, чтобы тепло было. И чтобы Машке не холодно.
Он набрал номер хозяина. Трубку взяли не сразу.
— Алло? По поводу квартиры звоните? — мужской голос, хрипловатый. — Приезжайте завтра с утра. Часов в девять. Посмотрите, если что.
— Хорошо. Будем.
Максим положил телефон на стол. Посмотрел на Ирину — она прижалась лбом к холодному стеклу, следила за снежинками. И вдруг он подумал: а что, если это шанс? Шанс начать всё заново, без постоянного контроля, без вечных упрёков, без необходимости ходить по краю, боясь обидеть мать или сестру.
— Всё будет хорошо, — сказал он, скорее себе, чем жене.
Ирина не ответила. Просто взяла его руку, сжала. И этого было достаточно.
Снаружи завывала вьюга, но в комнате стало как-то теплее.