Звук поворачивающегося в замке ключа был для Марины страшнее, чем скрежет металла по стеклу. Это был не просто звук — это был сигнал тревоги, оповещающий о начале очередного акта пьесы, в которой ей отводилась роль безмолвной декорации. Она замерла посреди гостиной с корзиной для белья в руках, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой, болезненный узел.
Часы показывали всего лишь два часа дня. Суббота. День, который они с Олегом планировали провести вдвоем, валяясь в постели и поедая пиццу. Но у судьбы, а точнее у Антонины Павловны, были свои планы на их выходные.
Дверь распахнулась, и в прихожую, словно ледокол «Ленин», вплыла свекровь. В руках у неё были неизменные пакеты, из которых торчали пучки укропа и горлышко банки с чем-то мутным и наверняка «целебным».
— Мариночка, а я к вам! — голос Антонины Павловны звенел колокольчиком, но Марине в этом звоне слышался набат. — Шла мимо рынка, дай, думаю, заскочу к детям, витаминов занесу. А то Олег в прошлый раз такой бледный был, сердце кровью обливается.
Марина глубоко вздохнула, поставила корзину и натянула на лицо дежурную улыбку, от которой уже сводило скулы.
— Здравствуйте, Антонина Павловна. Мы вообще-то не ждали... Олег еще спит.
— Спит? В два часа дня? — брови свекрови взлетели к самой кромке крашеных в цвет «баклажан» волос. — Болен? Или опять допоздна в компьютере сидел? Эх, никакого режима. Ну ничего, я сейчас супчик сварю, рассольник, он его с детства любит, сразу встанет.
Она по-хозяйски скинула пальто, даже не взглянув на вешалку, и направилась прямиком на кухню, шурша пакетами. Марина осталась стоять в коридоре, глядя на лужу талой воды, натекшую с сапог «второй мамы».
Эта пытка длилась уже пять лет. Ровно столько, сколько они с Олегом были женаты. Сначала это казалось заботой. Антонина Павловна помогала с переездом, дарила занавески, приносила котлеты. Но постепенно помощь превратилась в оккупацию. У неё были свои ключи — «на всякий пожарный», как она говорила. Но «пожары» случались с пугающей регулярностью: то ей становилось скучно, то она находила дешевую гречку, то ей просто нужно было проверить, достаточно ли хорошо невестка гладит рубашки её драгоценному сыночку.
Марина прошла на кухню. Свекровь уже хозяйничала вовсю: гремела кастрюлями, переставляла баночки со специями («Мариночка, перец должен стоять справа, так удобнее!») и критически осматривала плиту.
— А плита-то жирная, — заметила она, не оборачиваясь. — Запустила ты хозяйство, милая. Работаешь много? Я понимаю, карьера. Но женщина должна хранить очаг, а не офисное кресло.
— Я фрилансер, Антонина Павловна, я работаю дома, — устало напомнила Марина. — И плиту я мыла вчера вечером.
— Плохо мыла, значит. Химию надо брать хорошую, а не эти твои эко-средства. От них толку, как от козла молока.
В дверях кухни появился заспанный Олег. Он щурился от яркого света и, увидев мать, виновато ссутулился.
— Мам? Ты чего так рано?
— Рано? Обед уже! Садись, сынок, я тебе оладушки сейчас заведу, а то жена тебя голодом морит, вон одни йогурты в холодильнике. Мужику мясо нужно!
Олег бросил быстрый взгляд на Марину. В его глазах читалась мольба: «Потерпи, пожалуйста, не начинай». И Марина терпела. Ради него. Потому что Олег был замечательным: добрым, умным, заботливым. Но у него был один гигантский недостаток — он панически боялся расстроить маму. Он вырос в атмосфере гиперопеки, где слово мамы было законом, а её плохое настроение приравнивалось к стихийному бедствию.
Обед прошел в привычном режиме. Антонина Павловна рассказывала о соседке, у которой невестка «гулящая», о том, как дорожает ЖКХ, и между делом давала советы: как правильно стирать, как лечить насморк и когда им пора заводить детей.
— Часики-то тикают, — говорила она, дуя на чай. — Мне внуков понянчить хочется, пока силы есть. А вы всё для себя живете. Эгоисты.
Когда она наконец ушла, оставив после себя гору грязной посуды и стойкий запах валерьянки, смешанной с духами «Красная Москва», Марина без сил опустилась на диван.
— Олежек, — тихо сказала она. — Нам надо поговорить.
Муж, который уже устроился перед телевизором, напрягся.
— Мариш, ну не начинай, а? Она же как лучше хочет. Ну старый человек, одинокий. Что мне, выгнать её?
— Не выгнать. Но забрать ключи. Олег, она приходит без звонка три раза в неделю. Она перекладывает мои вещи. Она учит меня жить. Я не чувствую себя хозяйкой в собственном доме. Это не дом, это проходной двор.
— Я поговорю с ней, — пообещал Олег, но Марина знала, что он этого не сделает. Или сделает так мягко, что мама услышит только то, что хочет слышать. — Обещаю. Скажу, чтобы звонила перед приходом.
Разумеется, ничего не изменилось. Следующая неделя принесла новые сюрпризы. Во вторник, вернувшись с деловой встречи, Марина обнаружила, что в ванной поменяли шторку. Вместо её любимой, стильной, с геометрическим узором, висело нечто в розовых цветочках.
— Та была слишком мрачная, — пояснила свекровь по телефону, когда Марина, дрожа от бешенства, набрала её номер. — В ванной должно быть светло и радостно! Я тебе подарок сделала, а ты недовольна. Неблагодарная ты, Марина.
В четверг пропали Маринины любимые джинсы. «Они были рваные, я их выкинула, срам какой, ходить в дырках», — сообщила Антонина Павловна. То, что «дырки» были дизайнерскими, а джинсы стоили половину зарплаты, её не волновало.
Марина пыталась говорить с Олегом. Они ругались. Олег кричал, что он «между двух огней», что мать желает добра, что Марина преувеличивает. Он не видел трагедии в шторке или джинсах. Он видел только то, что две его любимые женщины не могут поладить, и предпочитал прятать голову в песок.
Катастрофа разразилась через месяц.
Марина готовилась к важной выставке. Она занималась росписью по шёлку — батиком. Это было не просто хобби, это была её страсть и неплохой заработок. Одна из комнат в их «трешке» была оборудована под мастерскую. Там стояли рамы, лежали рулоны дорогого натурального шелка, стояли баночки с красками и резервом.
В эти выходные они с Олегом уехали на дачу к друзьям. Олег уговорил, сказал, что нужно развеяться, отдохнуть от городской суеты. Марина согласилась с неохотой — до сдачи заказа оставалась неделя, но муж так просил...
Они вернулись в воскресенье вечером, уставшие, пропахшие дымом костра, но довольные. Марина мечтала о душе и чашке чая. Она открыла дверь своим ключом, вошла в квартиру и сразу почувствовала неладное.
Пахло хлоркой. Сильно, резко, как в больнице.
— Мама была? — спросил Олег, принюхиваясь.
Марина не ответила. Она скинула кроссовки и прошла в гостиную. Там было идеально чисто. Слишком чисто. Журналы, лежавшие на столике, исчезли. Плед на диване был сложен по струнке. Но сердце её забилось не из-за этого.
Она бросилась к двери своей мастерской.
Дверь была распахнута. Марина застыла на пороге, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
Комнаты больше не было. Точнее, это была больше не её мастерская. Рамы были разобраны и сложены в углу. Шелк, её драгоценный шелк, с уже нанесенными контурами будущих картин, исчез. Баночки с красками пропали. Вместо её творческого хаоса посреди комнаты стояла гладильная доска, а на окнах висели те самые розовые занавески, которые она выкинула вслед за шторкой в ванной.
— О господи... — выдохнул Олег за её спиной.
Марина медленно прошла в комнату. Она открыла шкаф. Пусто. Ни тканей, ни кистей.
— Где? — прошептала она.
На кухонном столе лежала записка, написанная аккуратным почерком бывшей учительницы: «Дорогие мои! Решила сделать вам сюрприз пока вы отдыхаете. Разобрала тот свинарник в маленькой комнате. Негоже в квартире склад устраивать. Тряпки старые и банки с химией вынесла на помойку, дышать этим вредно. Теперь у вас будет прекрасная гладильная и комната для гостей. Не благодарите! Целую, мама».
Марина перечитала записку дважды. Буквы прыгали перед глазами. «Тряпки старые». Это были работы за полгода. Заказы на сотни тысяч рублей. Её труд. Её душа. На помойке.
Олег стоял рядом, бледный как полотно. Он держал в руках записку и руки у него тряслись.
— Она... она не могла... — бормотал он. — Может, она в кладовку убрала? Не могла же она выкинуть...
Марина молча развернулась, выбежала из квартиры и помчалась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Она выскочила во двор, к мусорным контейнерам.
Уже смеркалось. Возле баков копошился местный бродяга. Марина подбежала ближе, задыхаясь. Контейнеры были пусты.
— Вывезли? — хрипло спросила она у бродяги. — Мусор вывезли?
— Час назад, хозяйка, — прокаркал тот. — Чисто сработали.
Марина стояла, глядя в черное зево пустого бака. Там, где-то на городской свалке, сейчас гнили её «Райские птицы» и «Утренний туман». Там гнила её карьера.
Она медленно поднялась обратно в квартиру. Олег сидел на кухне, обхватив голову руками. Он даже не налил себе воды. Увидев жену, он вскочил.
— Мариш, я куплю! Я все куплю заново! Шелк, краски, все самое лучшее! Мы восстановим!
Марина посмотрела на него. В её взгляде не было слез. Была только ледяная пустота.
— Дело не в шелке, Олег. Дело не в деньгах.
— Я понимаю, это творчество, но...
— Нет, ты не понимаешь. Она уничтожила меня. Она вошла в мой дом, в мою душу, и вытерла об это ноги. А ты... ты позволил ей это сделать. Ты дал ей ключи. Ты не поставил границы.
— Я не знал, что она так сделает! Я думал, она просто польет цветы!
— Ты всегда думаешь, что она «просто»! — голос Марины сорвался на крик. — Ты пять лет оправдываешь её хамство своей любовью! «Мама старенькая», «мама добрая». Мама — монстр, Олег! Она эгоистка, которая не выносит, что у тебя есть другая женщина! Она уничтожает всё, что мне дорого, методично, шаг за шагом!
Она подошла к нему вплотную. Олег попятился, испугавшись выражения её лица.
— Я сейчас соберу вещи и уеду к родителям.
— Нет! Мариш, не надо! Пожалуйста! Мы решим это! Я поговорю с ней, я буду орать, я...
Марина подняла руку, останавливая поток его слов.
— Поздно орать. Поздно разговаривать. Я устала быть терпилой. Я устала жить в ожидании, что еще она выкинет или переставит. Я хочу жить в своем доме, а не в филиале её квартиры.
Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, и произнесла слова, которые зрели в ней годами, но только сейчас обрели право на жизнь.
— Или твоя мать перестаёт переступать наш порог, или я подаю на развод! — выдвинула ультиматум жена. — Я серьезно, Олег. Ключи ты забираешь сегодня же. И ноги её здесь больше не будет. Никогда. Ни на дни рождения, ни на Новый год. Хочешь видеть маму — езжай к ней. Хоть каждый день. Но мой дом для неё закрыт. Навсегда.
— Мариш, это жестоко... Она же мать... Как я ей скажу?
— Это твой выбор, Олег. Или ты муж, который защищает свою семью, или ты сын, который живет с мамой. Третьего не дано. Решай сейчас.
Она пошла в спальню и достала чемодан. Бросила его на кровать раскрытым. Начала кидать туда вещи: белье, футболки, зарядку от телефона.
Олег стоял в дверях, наблюдая за ней. Он видел, как дрожат её руки, видел, как она смахивает злые слезы. Он вспомнил, как она сидела ночами над этими картинами, как светились её глаза, когда получался сложный узор. И вспомнил самодовольное лицо матери: «Я навела порядок».
Внутри у него что-то щелкнуло. Словно сломался стержень, который держал его в подчинении тридцать лет. Он вдруг отчетливо понял: если Марина сейчас уйдет, она не вернется. И он останется один. С мамой. С её супами, советами и розовыми шторками. И эта мысль привела его в ужас.
Он подошел к Марине и перехватил её руку с кофтой.
— Не уезжай.
— Отпусти, Олег.
— Не уезжай, — тверже сказал он. — Я сейчас поеду к ней.
— Зачем? Поплакаться?
— Нет. За ключами.
Марина замерла. Она посмотрела ему в глаза, ища подвох. Но в глазах Олега впервые не было страха. Была какая-то обреченная решимость.
— Ты не сможешь, — тихо сказала она.
— Смогу. Потому что я не хочу жить с мамой. Я хочу жить с тобой.
Он развернулся, взял куртку и вышел. Хлопнула дверь.
Олег ехал к матери, не включая радио. В голове было пусто. Он не репетировал речь. Он знал, что любые заготовленные фразы рассыплются под напором её манипуляций. Нужно было действовать по ситуации.
Антонина Павловна открыла дверь в халате и бигуди.
— Олежек? Ты чего на ночь глядя? Случилось что? — она забеспокоилась, увидев его лицо. — Вы же только с дачи.
Олег прошел в коридор, не разуваясь.
— Мама, дай мне ключи от нашей квартиры.
— Зачем? — удивилась она. — Вы потеряли свои? Я же говорила, надо делать дубликаты!
— Нет. Мы не теряли. Просто дай мне ключи.
— Не дам, — она поджала губы. — Мало ли что. Вы уедете, а утюг забудете. Или цветы полить надо. Я же помогаю!
— Ты сегодня помогла, — голос Олега звучал глухо и страшно. — Ты выкинула Маринины работы. Ты понимаешь, что ты наделала? Это были её заказы. Это стоило денег. Это был её труд.
— Ой, да какие там труды! — отмахнулась мать. — Мазня какая-то на тряпках. Вонючие краски. Я квартиру спасала от грязи! Она тебе спасибо должна сказать!
— Она хотела уйти от меня сегодня. Из-за тебя.
Антонина Павловна замерла. Потом фыркнула:
— Ну и скатертью дорога! Истеричка. Найдем тебе другую, нормальную, хозяйственную. Которая борщи варить умеет, а не мазней заниматься.
Олег посмотрел на мать так, словно видел её впервые. Он увидел не заботливую маму, а эгоистичную, властную женщину, которая готова разрушить его счастье ради собственного каприза.
— Ключи, мама.
— Не получишь! Это и моя квартира тоже, я тебе на первый взнос давала!
— Ты дала сто тысяч, мама. Мы выплатили ипотеку сами. Ключи. Или я вызываю мастера и меняю замки завтра же. Но тогда, мама, ты потеряешь не только доступ в квартиру. Ты потеряешь сына.
Повисла тишина. Тиканье часов на стене казалось оглушительным. Антонина Павловна смотрела на сына, пытаясь найти в его лице привычную мягкость, податливость. Но там был камень.
Она медленно подошла к трюмо, достала из ящичка связку ключей с брелоком в виде медвежонка и швырнула их на пол.
— На! Подавись! И не приходи ко мне, когда она тебя бросит! Ноги моей у вас больше не будет!
— Именно об этом я и пришел договориться, — сказал Олег.
Он наклонился, поднял ключи. Они холодили ладонь.
— Прощай, мам. Звони, если что-то срочное по здоровью. А в гости... в гости мы пока не ждем.
Он вышел из подъезда, сел в машину и положил голову на руль. Его трясло. Это было самое трудное, что он делал в жизни. Но вместе с дрожью приходило странное чувство освобождения. Он наконец-то вырос. В тридцать два года.
Когда он вернулся домой, Марина сидела на полу в разоренной мастерской. Чемодан был закрыт, но стоял у двери.
Олег молча подошел к ней и положил связку ключей перед ней на пол.
— Вот. Завтра все равно сменим замки. Для надежности.
Марина подняла голову. Её глаза покраснели, но слез уже не было. Она посмотрела на ключи, потом на мужа.
— Ты забрал?
— Забрал. И сказал, что ей здесь не рады.
— Она прокляла тебя?
— Вроде того, — Олег криво усмехнулся и сел рядом с ней на пол, прислонившись спиной к голой стене. — Сказала, что найдет мне лучшую жену.
Марина слабо улыбнулась. Она взяла его за руку.
— Страшно было?
— Очень.
— Мне жаль, Олег. Правда жаль. Я знаю, ты её любишь.
— Люблю. Но тебя я люблю больше. И себя, как выяснилось, тоже. Мы восстановим мастерскую, Мариш. Я возьму кредит, если надо. Я найду такой же шелк.
— Шелк найдем, — кивнула она. — А вот нервы...
Они сидели в пустой комнате, держась за руки. В квартире было тихо. Впервые за долгое время эта тишина не казалась предвестником бури. Это была тишина безопасности.
Следующие полгода были непростыми. Антонина Павловна держала оборону молчанием два месяца. Потом начались звонки с жалобами на «смертельные болезни», которые чудесным образом проходили, стоило Олегу предложить вызвать скорую вместо его визита. Олег ездил к ней раз в неделю, один. Привозил продукты, слушал жалобы, кивал, но твердо пресекал любые разговоры о Марине и любые попытки напроситься в гости.
— У нас ремонт, — врал он. — Там дышать нечем.
Марина мастерскую восстановила. Новые работы получились даже лучше прежних — в них появилась какая-то новая сила, глубина. Она перестала вздрагивать от звука лифта. Она снова повесила в ванной шторку с геометрическим узором и купила новые рваные джинсы.
А через год, на день рождения Олега, раздался звонок в дверь. Марина посмотрела в глазок. На площадке стоял курьер с большим пакетом.
Она открыла.
— Вам доставка.
В пакете была дорогая, профессиональная паровая станция для батика. И открытка. Без подписи. Просто: «С днем рождения сына. Гладить все-таки надо».
Марина усмехнулась. Это был белый флаг. Очень специфический, в стиле Антонины Павловны, пропитанный ядом, но все же флаг.
— Кто там? — крикнул Олег из кухни.
— Подарок от мамы, — отозвалась Марина, ставя коробку в прихожей. — Но в квартиру я её все равно не пущу.
— И не надо, — Олег вышел, обнял жену и поцеловал в макушку. — Нам и вдвоем хорошо.
И это была чистая правда. Потому что дом — это не стены и не ключи. Дом — это место, где твои границы уважают, а твои «тряпки» считают искусством, а не мусором. И за этот дом стоило повоевать.
А как вы считаете, правильно ли поступил Олег, выбрав жену и фактически запретив матери приходить, или нужно было искать компромисс? Делитесь мнением в комментариях!