— Ты что, совсем рехнулась?! — Андрей швырнул телефон на диван так, что тот отскочил и упал на пол. — Моя мать нуждается в помощи, а ты тут устраиваешь истерики!
Лариса даже не обернулась. Стояла у окна, смотрела на метель за стеклом — снег валил косыми хлопьями, залепляя всё белым саваном. В комнате пахло борщом, который она варила с утра, и этой затхлой тяжестью, что всегда висела в воздухе после их ссор.
— Да с какой это стати я должна дарить дом твоей матери? — выдохнула она, не повышая голоса. Именно эта тихая ярость была страшнее крика. — Она с жиру уже бесится, а ты ноешь!
Андрей замер. В висках застучало. Он знал этот тон — когда Лариса говорила так, спокойно и холодно, значит, война только начиналась.
— Что ты сказала?
— То, что думаю. — Она наконец повернулась, и он увидел её лицо. Усталое. Постаревшее за последние месяцы. — Твоя мамочка владеет двумя квартирами в центре, получает приличную пенсию, но ей, видите ли, мало! Теперь ей нужен ещё и наш дом. Дом, который мы с тобой строили десять лет!
Андрей сжал кулаки. Всё внутри клокотало от несправедливости этих слов. Мать действительно просила помочь, но разве это преступление? Она растила его одна, после того как отец ушёл к молодой любовнице. Недоедала, недосыпала, лишь бы он выучился, стал человеком. А теперь что? Бросить её, когда она состарилась?
— Ты не понимаешь, — начал он, стараясь сдержаться. — У неё проблемы со здоровьем, ей нужно...
— Проблемы?! — Лариса рассмеялась, и этот смех был похож на осколки битого стекла. — У неё проблемы?! Вчера я видела, как она в торговом центре три часа по бутикам носилась! Какое больное сердце выдержит такое?
— Это ты следишь за ней теперь?
— Случайно встретила. И знаешь, что самое интересное? — Лариса подошла ближе, и Андрей почувствовал запах её духов — тех самых, что он дарил на прошлый день рождения. — Она была не одна. С какой-то подругой болтала, хвасталась, что скоро переедет в загородный дом. В наш дом, Андрей!
Он опустил глаза. Мать действительно говорила об этом — как бы невзначай, между делом. Мол, в городе жить стало тяжело, хочется на природу, воздухом дышать. И он, дурак, повёлся. Пообещал поговорить с Ларисой, уговорить.
— Она старая, ей одиноко...
— Одиноко?! У неё полквартала подруг! Каждый день то в гости, то на выставки, то в театр! А я, между прочим, последний раз в кино ходила два года назад, когда ты ещё помнил, что у тебя есть жена!
Снег за окном валил всё сильнее. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда, кто-то ругался, пытаясь завести машину. Обычная зимняя суббота. Но в их квартире всё летело в пропасть.
Андрей провёл рукой по лицу. Как же он устал от этого вечного противостояния. Мать звонила каждый день, плакала в трубку, жаловалась на жизнь. Жена молчала, отворачивалась, спала на краю кровати. Между двумя огнями он истирался в порошок.
— Лара, послушай... — Он попытался взять её за руку, но она отдёрнула ладонь, словно обожглась. — Мы можем найти компромисс. Может, оформим дарственную с условием пожизненного проживания? Или...
— Или ты окончательно потерял голову? — Глаза Ларисы сверкнули. — Ты хоть понимаешь, что это наша единственная недвижимость? Квартира съёмная, дом — всё, что у нас есть! А ты хочешь отдать его женщине, у которой две квартиры!
— Она моя мать!
— А я кто?! — крикнула Лариса, и голос её дрогнул. — Двадцать два года мы вместе! Двадцать два года я терплю её язвительные замечания, её намёки, её вечное недовольство! Она ни разу — слышишь, ни разу! — не сказала мне доброго слова!
Андрей знал, что это правда. Мать никогда не принимала Ларису. С первого дня твердила, что сын мог найти лучше. Побогаче. Покрасивее. С приданым. А эта — серая мышь, учительница музыки, без связей, без денег. Годы шли, а мать не унималась. То пироги её критиковала, то ремонт, то воспитание детей.
Дети... Их двое. Илья учится в Москве, на втором курсе. Даша в десятом классе, готовится к экзаменам. Что они скажут, если узнают, что дом, где прошло их детство, достанется бабушке? Той самой бабушке, которая Дашу вечно с соседской внучкой сравнивает, а Илью упрекает, что не на ту специальность поступил?
— Мама звонила сегодня утром, — вдруг сказал Андрей тихо. — Сказала, что если мы ей не поможем, она обратится к юристу. Мол, она когда-то давала деньги на первый взнос, и теперь имеет право...
Лариса побледнела.
— Это шантаж.
— Это правда. Помнишь, пятнадцать лет назад, когда мы брали участок? Она дала триста тысяч.
— Которые мы вернули! Через год вернули! С процентами!
— У неё другая версия.
— Конечно, другая, — Лариса села на диван, и вдруг показалось, что она стала меньше ростом. — Она всё перевернёт, как ей выгодно. Она всегда так делает.
За окном темнело. Метель превратилась в настоящую бурю. Андрей подошёл к окну, прислонился лбом к холодному стеклу. Где-то там, в трёх километрах от них, в тёплой трёхкомнатной квартире сидела его мать. Может, смотрела сериал, пила чай с конфетами. А может, строила планы — как заполучить дом, как вытеснить невестку, как снова стать главной в жизни сына.
— Знаешь, что самое страшное? — произнесла Лариса в пустоту. — Не то, что она хочет наш дом. А то, что ты даже думаешь об этом. Ты правда готов пойти у неё на поводу.
Он молчал. Потому что не знал ответа. Потому что чувствовал себя виноватым перед обеими. Перед матерью — за то, что не может дать ей всё, что она хочет. Перед женой — за то, что вообще поднял эту тему.
— Я не могу её бросить, — выдавил он наконец.
— А меня можешь?
Вопрос повис в воздухе тяжёлым грузом. Андрей обернулся. Лариса смотрела на него, и в её взгляде читалось столько всего — боль, обида, отчаяние. И усталость. Бесконечная усталость от борьбы за право просто жить спокойно.
— Я завтра еду к ней, — сказал он. — Поговорю серьёзно. Объясню, что дом мы отдать не можем.
— И она послушает?
— Должна.
Лариса усмехнулась:
— Ты её совсем не знаешь, да?
Телефон Андрея завибрировал на полу. Он поднял — сообщение от матери: "Сынок, я записалась к нотариусу на понедельник. Приедешь?"
Андрей приехал к матери в воскресенье вечером, когда город уже погрузился в сумерки. Подъезд пропах кошками и старыми батареями, лифт скрипел, как всегда. На площадке третьего этажа его ждал сюрприз — у двери материной квартиры стояла Нинель Борисовна, соседка снизу, та самая, что всегда первой узнавала все новости.
— А, Андрюша, — она улыбнулась, но улыбка была хищной, неприятной. — К маме? Она гостей принимает. Юриста пригласила, Семёна Львовича. Серьёзный разговор, видать, намечается.
Он не ответил, нажал на звонок. Нинель Борисовна не ушла, осталась стоять, явно надеясь подслушать. Дверь распахнулась, и мать появилась на пороге — в новом халате, с уложенными волосами. Семьдесят два года, а выглядела бодро. Слишком бодро для человека с больным сердцем.
— Заходи, сынок, — она расцеловала его в обе щеки. — Вовремя пришёл.
В гостиной за столом сидел мужчина лет пятидесяти, в дорогом костюме, с папкой документов. Семён Львович Краснов — тот самый юрист, которого в их районе знали все. Специализировался на наследственных делах и имел репутацию человека, умеющего находить лазейки в любом законе.
— Здравствуйте, Андрей Петрович, — юрист протянул руку, пожатие было цепким. — Ваша матушка рассказала о ситуации. Дело, скажу честно, интересное.
— Какое дело? — Андрей сел напротив, чувствуя, как внутри всё сжимается.
Мать суетливо разливала чай, ставила на стол печенье. Играла роль заботливой старушки, но глаза её блестели совсем по-другому — азартно, расчётливо.
— Семён Львович изучил все бумаги, — начала она, садясь рядом с юристом. — Оказывается, у меня есть все основания претендовать на долю в вашем доме.
— Мы вернули тебе деньги, мама.
— Вернули? — Юрист открыл папку, достал какие-то листы. — У вашей матери сохранилась расписка. В ней указано, что триста тысяч рублей передавались не в долг, а как вклад в строительство с условием предоставления права проживания. Видите, вот здесь, — он ткнул пальцем в документ, — ваша подпись.
Андрей взял бумагу. Расписка... Он действительно писал её пятнадцать лет назад, в спешке, не вчитываясь особо. Тогда казалось — какая разница, лишь бы мать помогла. А потом они отдали деньги, и он забыл про эту бумажку.
— Но мы же рассчитались!
— Устно, — мать прихлебнула чай. — Никаких документов о возврате нет. А эта расписка — есть. И она имеет юридическую силу.
— Ты специально это подстроила? — В голове у Андрея всё перемешалось. — Пятнадцать лет молчала, а теперь...
— Я о своём будущем думаю, — мать выпрямилась, и голос её стал жёстким. — Пенсия маленькая, здоровье не то. Мне нужна уверенность в завтрашнем дне.
— У тебя две квартиры!
— Одну я Роману обещала, — бросила она, как нечто само собой разумеющееся.
Андрей опешил. Роман — её младший брат, тот самый дядя, который последние двадцать лет появлялся только когда нужны были деньги. Пил, бездельничал, жил за счёт матери.
— Ты ему квартиру отписываешь?!
— Он мой брат. У него дети, внуки.
— А у меня что, нет?!
Семён Львович деликатно откашлялся:
— Андрей Петрович, давайте без эмоций. Ситуация следующая: либо вы добровольно оформляете договор дарения половины дома на вашу мать, либо мы обращаемся в суд. Учитывая наличие расписки, судебная перспектива для вас сомнительна.
— Это шантаж!
— Это защита законных интересов, — юрист сложил документы обратно в папку. — Подумайте до понедельника. Если согласитесь, всё оформим быстро и мирно. Если нет... — он многозначительно пожал плечами.
Андрей встал. Ноги подкашивались, во рту пересохло. Мать смотрела на него снизу вверх, и в этом взгляде не было ни капли раскаяния. Только холодная уверенность в своей правоте.
— Знаешь, что Лариса сказала? — произнёс он тихо. — Что ты с жиру бесишься. И она была права.
— Не смей так говорить с матерью! — вскинулась она. — Я тебя вырастила, выучила, квартирой обеспечила!
— Квартиру мы купили сами! На наши кровные!
— После того как я тебе задаток дала на первый взнос! Без меня бы до сих пор по углам ютились!
В коридоре послышались шаги. Дверь приоткрылась, и в проёме показалась физиономия, которую Андрей узнал мгновенно — дядя Роман. Красное лицо, мятая куртка, пивной дух.
— О, племянничек, — он ухмыльнулся, заходя в комнату. — Слышал, слышал, о чём тут речь. Не кипятись. Мамаша всё правильно делает. Ей на старости лет покой нужен, а не скандалы с твоей мымрой.
— Закрой рот, — процедил Андрей.
— Ишь, какой гордый, — Роман подошёл ближе, от него несло перегаром. — Забыл, как твоя благоверная моей сестре на день рождения сковородку подарила? Обычную, дешёвую сковородку! Вот уж насмешила!
— Роман, не надо, — мать сделала слабую попытку остановить брата, но в глазах её плясали весёлые чёртики.
— А что не надо? Пусть знает! — Дядя плюхнулся на диван. — Твоя жёнка всю жизнь на мою сестру косилась. Завидовала, что у неё квартиры есть, а у них дом недостроенный. Вот теперь пусть порадуется — скоро часть дома нашей будет!
Семён Львович поднялся, собрал бумаги:
— Я пойду. Жду вашего решения до завтрашнего вечера. Если согласитесь, встретимся у нотариуса во вторник.
Андрей проводил юриста взглядом, потом повернулся к матери:
— Ты это серьёзно? Судиться со мной собралась? С родным сыном?
— А ты что думал? — Мать встала, разложила руки. — Что я до конца дней буду сидеть в этих четырёх стенах? Мне жить хочется! Нормально жить, а не прозябать!
— У тебя всё есть для нормальной жизни!
— У меня ничего нет! — крикнула она, и личина доброй старушки слетела окончательно. — Одна из квартир маленькая, тёмная, на первом этаже! Вторую Роману отдам — он мне помогает, в отличие от тебя! А дом ваш просторный, светлый, с садом! Там я проведу остаток жизни как человек, а не как нищенка!
— Мама, ты понимаешь, что разрушишь семью?
— Какую семью? — она отмахнулась. — Ты с этой своей Ларкой еле живёте, я же вижу! Она тебя не ценит, дети разъехались! Какая там семья?
Роман захихикал с дивана:
— Точно говорит! Я сам видел, как твоя супруга с каким-то типом в кафе сидела. Месяца два назад. Очень уж мило беседовали!
Сердце ёкнуло. Андрей медленно повернулся к дяде:
— Что ты сказал?
— То и сказал. В кафе на Ленина, днём. Сидели, как голубки. Может, она тебе уже готовит подарочек? Рога называются!
Мать не возразила, не заступилась. Просто стояла и смотрела, как сын переваривает информацию. Андрей понял — это был последний удар. Специально припасённый, чтобы окончательно сломить его волю.
— Уходи, сынок, — сказала мать почти ласково. — Иди домой, подумай. А завтра позвонишь, скажешь решение. И помни — я не собираюсь отступать. Дом будет моим.
Он вышел, не попрощавшись. В подъезде всё ещё маячила Нинель Борисовна, теперь уже откровенно любопытная. По дороге к машине телефон завибрировал — сообщение от неизвестного номера: "Андрей Петрович, это Семён Львович. Дело ваше проигрышное. Советую договориться мирно. Иначе потеряете всё."
Дома Лариса встретила его молчанием. Сидела на кухне, перед ней — нетронутая тарелка супа. Андрей бросил ключи на стол, прошёлся по комнате. Всё внутри кипело — от бешенства, от бессилия, от того, что дядя сказал про кафе.
— Ты с кем-то встречалась? — выпалил он без предисловий.
Лариса подняла глаза — удивлённые, растерянные:
— О чём ты?
— В кафе. Два месяца назад. С мужчиной.
Она задумалась, потом лицо прояснилось:
— С Михаилом Сергеевичем? Директором музыкальной школы? Мы обсуждали программу для выпускного концерта. А что?
— Роман видел вас. Сказал, что сидели как голубки.
Лариса рассмеялась — коротко, зло:
— Твой дядя-алкоголик теперь свидетель? Чудесно. Значит, они уже до откровенной лжи дошли. Что дальше? Обвинят меня в убийстве, чтобы точно дом отобрать?
Андрей опустился на стул. Руки дрожали. Он рассказал всё — про расписку, про юриста, про угрозы суда. Про то, как мать хладнокровно планирует отдать одну квартиру Роману, а сама переехать в их дом.
— Она сошла с ума, — прошептала Лариса. — Окончательно сошла.
— Не знаю, что делать.
— Знаешь. — Жена посмотрела на него твёрдо. — Завтра идёшь к своему юристу. Нормальному юристу, не к этому прожжённому Краснову. Проверяешь расписку, ищешь способы защиты. И даёшь матери от ворот поворот.
— Она же мать...
— Она манипулятор и тиран! — Лариса ударила ладонью по столу. — Двадцать два года я терплю! Терплю её яд, её унижения, её вечные попытки столкнуть нас лбами! Но это — конец. Либо ты сейчас встанешь на защиту своей семьи, либо я ухожу. И дети со мной.
Он посмотрел на неё — на женщину, с которой прожил больше двадцати лет. На её уставшие глаза, на седые пряди в волосах, на натруженные руки. Она действительно всю жизнь терпела. Терпела нападки свекрови, недостаток денег, его вечную занятость. И ни разу не потребовала большего. До сегодняшнего дня.
Утром Андрей поехал к знакомому адвокату. Тот изучил копию расписки, покачал головой:
— Документ составлен грамотно, не придерёшься. Но есть нюанс — если вы докажете, что вернули деньги, можно признать обязательства исполненными.
— Как доказать? Отдавали наличными.
— Свидетели были?
— Нет.
— Тогда сложно. Но можно попробовать через банковские выписки — показать, что в тот период вы снимали крупную сумму. Плюс, проверить, не истёк ли срок исковой давности.
Вечером позвонила мать. Голос сладкий, вкрадчивый:
— Сынок, ты подумал? Семён Львович ждёт ответа.
— Мама, я нашёл свидетеля, — соврал Андрей. — Когда мы возвращали деньги, с нами был сосед. Он готов дать показания.
Пауза. Потом мать рассмеялась — неприятно, визгливо:
— Врёшь. Никакого соседа не было. Думаешь, я не помню?
— Был. И документы у меня тоже есть. Банковские выписки о снятии денег.
— Снять мог на что угодно!
— Пусть суд разбирается. Мама, если ты подашь иск — я буду защищаться. И все узнают, какая ты. Все соседи, твои подруги, наши родственники. Узнают, что ты пыталась отобрать дом у собственного сына.
— Ты мне угрожаешь?! — голос сорвался на крик. — Я тебя родила, вскормила!
— А я тебе вернул долг. С процентами. Мы квиты, мама.
— Квиты?! — она захохотала, и в этом смехе было что-то страшное. — Хорошо! Тогда вообще забудь, что у тебя есть мать! Дом я всё равно получу! У Семёна связи, он знает судью! Вы проиграете, и останетесь ни с чем!
— Попробуй, — Андрей удивился собственному спокойствию. — Только учти: я расскажу судье про твои две квартиры, про то, что одну отдаёшь пьянице-брату. Расскажу, как ты здорова и бодра, как по магазинам носишься. Думаешь, судья не поймёт, что это элементарная жадность?
Мать дышала в трубку — тяжело, прерывисто. А потом произнесла то, что окончательно разрушило последние мосты:
— Значит, так. Слушай внимательно. У меня есть знакомые. Они могут навестить твою Ларку. Объяснить ей, как правильно себя вести.
Кровь застыла в жилах.
— Что ты сказала?
— То и сказала. Роман знает людей. Не тронут, конечно, просто поговорят. Может, напугают слегка. Чтобы она тебя уговорила дом отдать.
— Ты угрожаешь моей жене?!
— Я защищаю свои интересы!
Андрей положил трубку. Руки тряслись так, что еле попал пальцем по кнопке. Он набрал номер полиции, записал заявление об угрозах. Потом позвонил адвокату, попросил зафиксировать разговор письменно.
Через два дня пришла повестка — мать действительно подала в суд. Но теперь Андрей был готов. У него появились свидетели — соседи, которые помнили, как пятнадцать лет назад он привозил деньги матери. Нашлись банковские документы. А главное — появилась запись угроз.
Судебное заседание прошло быстро. Судья выслушала обе стороны, изучила документы. Мать играла роль обиженной старушки — плакала, жаловалась на неблагодарного сына. Но когда прозвучала запись с угрозами в адрес Ларисы, лицо судьи стало каменным.
— Исковые требования отклонить, — объявила она сухо. — Обязательства истцом доказаны не были. Кроме того, действия истца содержат признаки шантажа. Вопрос о возбуждении уголовного дела направить в прокуратуру.
Мать побледнела. Семён Львович быстро собрал бумаги, явно не ожидая такого поворота. Андрей вышел из зала суда, чувствуя странную пустоту внутри. Победа была, но радости не приносила.
Вечером он сидел с Ларисой на кухне. За окном снова валил снег — как в тот первый день, когда всё началось.
— Она больше не позвонит, — сказала жена тихо.
— Знаю.
— Тебе жалко её?
Андрей задумался. Жалко? Нет. Скорее, грустно. Грустно, что родная мать оказалась способна на такое. Что жадность и эгоизм съели в ней всё человеческое.
— Она сама выбрала этот путь, — произнёс он наконец. — Могла жить спокойно, приезжать в гости, видеться с внуками. Но захотела большего. Захотела всё.
— И осталась ни с чем.
— Не совсем. У неё же две квартиры, — усмехнулся Андрей горько. — Одну, правда, Роману отдаст. Но это её выбор.
Лариса взяла его за руку. Молча. И в этом молчании было больше, чем в любых словах. Они выстояли. Вместе. Их дом остался их домом.
А где-то в трёх километрах от них, в тёплой квартире, старая женщина смотрела в окно на метель и думала о том, что слишком высоко замахнулась. Что сын больше никогда не позвонит. Что внуки не приедут на каникулы. Что осталась она совсем одна — со своими квартирами, со своими планами и с пустотой в душе.