— Ты что себе позволяешь?! — голос Дмитрия ударил по кухне так, что Света невольно вздрогнула. — Моя мама давится последними сосисками, а ты по ресторанам шастаешь! Наверное, не получала от меня давно!
Она стояла у раковины, держась за край столешницы, и смотрела в окно, за которым кружила мартовская метель. Снег липкий, тяжелый — из тех, что налипает на ботинки и тащится за тобой в подъезд грязными комьями. В отражении стекла виднелась её собственная фигура — усталая, с опущенными плечами.
День начался странно. Ещё утром, когда она варила кашу для детей, Дима молчал. Это было необычно — обычно он ворчал насчёт недосоленной яичницы или слишком крепкого кофе. Но сегодня он сидел за столом, уткнувшись в телефон, и молчание его было тяжелым, как чугунная сковорода. Света почувствовала неладное сразу, но решила не лезть. Может, на работе что-то... Может, просто не выспался.
Но когда вечером она вернулась домой — всего-то сходила с подругой в кафе, впервые за полгода! — дверь распахнулась раньше, чем она успела ключ повернуть.
— Где шлялась? — Дмитрий стоял в прихожей, красный, взъерошенный.
— Дим, я же говорила... С Ниной встречалась. Ты сам разрешил.
— Разрешил! — он передразнил её голос, скривившись. — Я разрешил тебе на часик сбегать, а не до одиннадцати вечера гулять!
Света глянула на часы — без пятнадцати десять. Она действительно задержалась. Нина так разошлась, рассказывая про свой развод, что они не заметили, как пролетело время.
— Дим, прости, правда не уследила...
— Не уследила! — он шагнул к ней, и Света почувствовала, как внутри всё сжалось. — А мать моя что, сама проследит? Ей семьдесят два года! Она весь день одна сидит в этой своей квартире, ест макароны с сосисками, потому что у неё денег нет ни на что нормальное! А ты?!
Вот оно. Опять про свекровь.
Света сбросила туфли, молча прошла на кухню. Включила чайник. Руки дрожали — от холода, от усталости, от этого бесконечного напряжения, которое поселилось в их доме незаметно, как плесень за обоями.
— Я тебе деньги даю каждый месяц на маму, — сказала она тихо, доставая кружку. — Пять тысяч. Ты сам просил.
— Пять тысяч! — Дима рассмеялся зло. — Ты хоть представляешь, сколько сейчас стоят продукты? На пять тысяч она две недели протянет, если экономить!
— Дим, у нас ипотека. У нас двое детей. Я работаю, ты работаешь... Мы и так еле сводим концы с концами.
— А на кафешки с подружками деньги находятся?
Света обернулась. Посмотрела на мужа — на этого мужчину, за которого она вышла пятнадцать лет назад, влюблённая и счастливая. Тогда он был другим. Или она думала, что он другой?
— Я потратила триста рублей, Дима. Триста. На чай и пирожное. Я последний раз выходила куда-то в октябре. Это было три месяца назад.
Он отвернулся, прошёлся по кухне. Светлана видела, как напряжены его плечи под потёртой домашней футболкой. Он постарел за последние годы — виски седые, морщины у глаз. Работа на заводе выматывала, это правда. Но разве она не уставала? Разве ей легче — вставать в шесть утра, готовить завтрак, вести младшего в садик, мчаться на работу в бухгалтерию, где начальница изводит придирками, потом забирать ребёнка, готовить ужин, проверять уроки у старшего...
— Моя мать всю жизнь на нас пахала, — Дима развернулся, и в глазах его было что-то колючее, больное. — Она меня одна растила, понимаешь? Одна! Отец смылся, когда мне три года было. Она на двух работах ишачила, чтобы я учился, чтобы одет был, обут. А теперь что? Теперь я должен на неё забить?
— Я не говорю забить... — Света чувствовала, как внутри нарастает что-то горячее, злое. — Но почему я должна во всём себе отказывать? Почему мне нельзя даже в кафе сходить?
— Потому что у нас кризис! — рявкнул Дима. — Потому что денег нет! Понимаешь это слово — нет?!
Чайник щёлкнул, закипев. Света машинально налила воду в кружку, опустила пакетик. Смотрела, как вода темнеет, становится янтарной.
— Знаешь что, — она говорила медленно, будто взвешивая каждое слово. — Твоя мама получает пенсию. Четырнадцать тысяч. Плюс наши пять. Это девятнадцать тысяч в месяц. На одного человека. Я знаю людей, которые семьями на такие деньги живут.
— Ты!.. — Дима сделал шаг вперёд, и Света увидела, как сжались его кулаки. Она не испугалась — он никогда не поднимал на неё руку. Но что-то в его взгляде заставило её отступить. — Ты ещё смеешь обсуждать мою мать?!
— Я не обсуждаю! Я просто говорю факты!
— Факты?! — он почти кричал теперь. — Вот тебе факт — она живёт в хрущёвке, где зимой холодно, потому что батареи плохо греют! Она экономит на отоплении, потому что коммуналка дорогая! Она ест эти сосиски, потому что мясо не может себе позволить! А ты... ты в своём офисе сидишь, в тепле, чаи гоняешь, а потом ещё и по ресторанам!
— Это было кафе! Обычное кафе!
— Мне плевать!
Повисла пауза. Где-то капала вода из крана — Света забыла его до конца закрыть. За окном выла метель, швыряя снег в стекло.
— Ты изменилась, — Дима произнёс это тише, но от этого стало только хуже. — Раньше ты понимала... Была нормальной. А сейчас... Сейчас ты думаешь только о себе.
Светлана поставила кружку на стол. Чай расплескался, горячие капли обожгли пальцы. Она посмотрела на мужа — долго, изучающе.
— Я думаю только о себе? — голос её звучал странно, будто чужой. — Дима, я последний раз покупала себе одежду год назад. Год! Мои джинсы протёрлись на коленях, я их зашиваю. У меня одна пара сапог на зиму. Одна! А ты...
— Что я?!
— Ты на прошлой неделе купил себе новую куртку. За восемь тысяч.
Он замолчал. Отвернулся к окну.
— Мне для работы нужна была, — буркнул он. — Старая совсем...
— Старая была нормальная. Просто тебе захотелось новую.
— Вот как ты заговорила! — он развернулся резко. — Значит, я теперь себе ничего не могу купить?! Я вкалываю как проклятый, а мне что — ходить в тряпье?!
Света вдруг рассмеялась. Коротко, зло.
— Забавно это слышать. Правда забавно.
— Что забавного?!
— То, что ты себе позволяешь тратить на куртку восемь тысяч, а мне — триста рублей на чай с подругой — это преступление.
Дмитрий шагнул к двери, остановился на пороге.
— Завтра ты поедешь к моей матери, — бросил он через плечо. — Привезёшь ей нормальных продуктов. Мяса, фруктов, нормального хлеба. И деньги дашь — ещё три тысячи.
— У меня нет трёх тысяч, Дим.
— Найдёшь. — он вышел, и через секунду хлопнула дверь в комнату.
Света осталась стоять на кухне. Чай остывал, за окном бесновалась метель. В голове была пустота — странная, звенящая.
И вдруг она подумала: а когда это началось?
Ещё о многом Света узнала случайно. Нелепо, как обычно и бывают такие открытия — через соседку свекрови, тётю Зину, которая позвонила в четверг вечером.
— Светочка, милая... Я не знаю, говорить ли тебе... — голос старушки дрожал от волнения. — Но ты же хорошая девочка, ты должна знать...
Света сидела на кухне, чистила картошку на завтрашний суп. Дети делали уроки в комнате, Дима ещё не вернулся с работы. Обычный вечер. Обычная жизнь.
— Что случилось, тётя Зина?
— Твой-то... — женщина понизила голос до шёпота. — Дмитрий Сергеевич... Он там, у Полины Егоровны... С какой-то бабой приходит. Уже третий раз вижу. Блондинка такая, вся из себя... В шубке, на каблуках.
Картофелина выскользнула из рук, покатилась по полу. Света смотрела на неё, на коричневые капли грязной воды на линолеуме, и не могла пошевелиться.
— Вы... уверены?
— Да я своими глазами! Позавчера видела — часов в шесть вечера приехали. Вместе поднялись. А вчера опять. Я сначала думала, может, коллега какая, по работе... Но они там... — тётя Зина запнулась. — Светочка, они там шумят. Понимаешь, о чём я? Полина Егоровна музыку включает погромче, но стены-то тонкие... Я всё слышу. И не я одна.
В трубке повисла тишина. Где-то далеко, в другой реальности, младший сын кричал старшему что-то про карандаши. За окном ухала метель — она не прекращалась уже третий день.
— Спасибо, тётя Зина, — Света удивилась спокойствию собственного голоса. — Спасибо, что сказали.
Она положила трубку. Села на табурет. Руки сами собой легли на колени — чужие, холодные руки.
Значит, вот оно как. Вот почему он так кричал про рестораны. Вот почему эти обвинения, эта злость. Он переворачивал всё с ног на голову, делал из неё виноватую, чтобы самому было легче. Чтобы совесть не грызла.
А мать... Полина Егоровна. Света вспомнила их последнюю встречу — неделю назад, когда она привезла продукты. Свекровь встретила её холодно, как всегда. Взяла пакеты, даже спасибо не сказала. Только буркнула: "Наконец-то вспомнили про старуху".
Теперь понятно, почему взгляд был такой... презрительный что ли. Она знала. Знала и молчала. Больше того — покрывала.
На следующий день Света отпросилась с работы пораньше. Сказала начальнице, что у сына температура — та отпустила, хоть и недовольно поджала губы. В половине пятого Светлана уже стояла у подъезда свекрови. Руки тряслись, когда она набирала код домофона.
Поднималась по лестнице медленно — лифт, как всегда, не работал. На четвёртом этаже остановилась перевести дух. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выскочит.
У двери квартиры Полины Егоровны остановилась. Прислушалась. Тихо. Может, никого нет? Может, тётя Зина ошиблась, напридумывала?
Но нет. Изнутри донёсся смех — женский, звонкий. Потом голос Димы, приглушённый: "Подожди, сейчас..."
Света нажала на звонок. Один раз. Второй. Третий.
Внутри заметалось. Что-то упало, загрохотало. Шаги. Дверь приоткрылась на цепочку — в щели показалось лицо Полины Егоровны. Бледное, настороженное.
— Ты? — свекровь не скрывала удивления. — Зачем пришла?
— Откройте, — Света удивилась твёрдости собственного голоса. — Мне нужно с Димой поговорить.
— Димы нет.
— Не врите. Я всё знаю.
Полина Егоровна усмехнулась. Прикрыла дверь, снимая цепочку, потом распахнула настежь.
— Заходи, раз пришла. Чего на лестнице стоять.
Света вошла. В прихожей пахло духами — приторно, густо. На вешалке висела незнакомая дублёнка — светлая, явно дорогая. Под ней аккуратно стояли сапоги на шпильке.
— Дим! — Света прошла в комнату. — Выходи!
Он появился из кухни — красный, растрёпанный, в одной футболке. За ним виднелась женщина — ровно такая, как описывала тётя Зина. Блондинка, лет тридцати пяти, в шёлковом халате, который явно принадлежал Полине Егоровне.
— Света... — Дима остановился. — Что ты здесь делаешь?
— Это серьёзно? — она посмотрела на него, потом на ту женщину, потом на свекровь, которая стояла у двери с каменным лицом. — Ты серьёзно спрашиваешь меня, что я здесь делаю? В доме твоей матери, где ты спишь со своей любовницей?!
— Не ори, — Дима шагнул вперёд. — Дети в квартирах, всех перебудишь.
— Мне плевать! — Света почувствовала, как внутри что-то лопается, разливается жаром. — Плевать мне на всех! Ты... Ты обвинял меня! Кричал, что я по ресторанам шастаю! А сам?!
Блондинка неловко переминалась с ноги на ногу, кутаясь в халат.
— Я... может, мне лучше уйти? — пробормотала она.
— Да, уходи! — рявкнула Света. — Уходи, пока я тебе глаза не выцарапала!
— Не смей на неё орать! — Дима встал между ними. — Это не она виновата!
— А кто?! Я?!
— Ты! — он ткнул пальцем ей в грудь. — Ты, с твоими вечными претензиями! Ты, которая превратилась в... в злобную стерву! Ты же не жена мне больше — ты надсмотрщица!
Света отшатнулась. Посмотрела на Полину Егоровну — та стояла, скрестив руки на груди, и кивала. Кивала! Одобряла каждое слово сына.
— И вы... — Света повернулась к свекрови. — Вы это поддерживаете? Вы, которая вечно причитала про семейные ценности, про то, как важно детей в любви растить?
— Мой сын имеет право на счастье, — Полина Егоровна произнесла это твёрдо, глядя в глаза. — А ты... ты его не ценила. Работаешь в своём офисе, важничаешь. А он вкалывает, устаёт. Ему внимание нужно, ласка. А ты что? В кафе с подругами бегаешь.
— Один раз! — голос Светы сорвался. — Один раз за полгода! А он приводит сюда эту... эту...
— Её зовут Лариса, — встрял Дима. — И она в сто раз лучше тебя! Она умеет ценить мужчину! Она...
— Заткнись, — Света произнесла это тихо, но так, что все замолчали. — Просто заткнись.
Она развернулась к выходу. Руки дрожали так сильно, что еле натянула ботинки.
— Куда ты? — окликнул Дима.
— Домой. К детям. — она выпрямилась, посмотрела на него в последний раз. — А ты оставайся здесь. С мамочкой и своей Ларисой. Тебе тут хорошо, правда?
— Света...
Но она уже хлопнула дверью. Спускалась по лестнице, держась за перила — ноги подкашивались. На улице ударил в лицо ледяной ветер, и Света вдруг поняла, что плачет. Слёзы текли сами собой, горячие, обжигающие.
В кармане зазвонил телефон. Дима. Она сбросила вызов.
И пошла сквозь метель домой, туда, где ждали дети, где была её настоящая жизнь. А всё остальное... Всё остальное пусть катится к чертям.
Развод оформили за три месяца. Быстро, почти буднично — как будто не пятнадцать лет совместной жизни разрубали пополам, а просто бумажки перекладывали из одной папки в другую.
Дима съехал к матери сразу, в ту же неделю после скандала. Собрал вещи, когда Света была на работе, оставил записку на кухонном столе: "Поговорим позже". Не позвонил, не написал. Просто исчез — как будто его и не было вовсе в этой квартире, в этой жизни.
Детям Света сказала коротко: "Папа будет жить отдельно. Мы с ним больше не будем вместе". Старшему, Мише было тринадцать, смотрел в пол и молчал. Младший, шестилетний Максим, спросил: "А мы его видеть будем?" — "Конечно, — соврала Света. — Конечно, будете".
Но Дима не приходил. Звонил редко, обещал забрать мальчишек на выходные — и пропадал. Один раз приехал, постоял у подъезда, посигналил. Дети сбежали вниз, радостные. Вернулись через полчаса — Дима купил им по шоколадке, посидел с ними в машине, поговорил о школе. И всё. "Занят очень", — объяснил Миша тихо, не глядя матери в глаза.
Алименты начал платить только через суд — минимальные, треть зарплаты. Света не стала требовать больше. Гордость не позволила.
Весной, когда снег наконец растаял и в воздухе запахло оттепелью, случилась встреча. Нелепая, как всегда бывает в этой жизни.
Света стояла в очереди в супермаркете. В корзине — макароны, сосиски, хлеб. Самое дешёвое. Зарплату задержали, до получки ещё неделя, в кошельке осталась тысяча рублей.
И тут — голос за спиной, знакомый до боли:
— Котик, возьми ещё сыр. Вон тот, дорогой.
Света обернулась. Дима. Рядом — та самая Лариса, в новой кожаной куртке, с полной тележкой. Там было всё: мясо, фрукты, дорогие йогурты, бутылка вина.
Их взгляды встретились. Дима побледнел, отвернулся. Лариса смерила Свету взглядом — брезгливым, насмешливым — и демонстративно прижалась к нему.
— Дим, это она? — громко спросила блондинка. — Та самая жена?
Света молчала. Смотрела на их тележку, на свою корзину. Сосиски. Макароны. Вот и вся её жизнь теперь.
— Пошли, Ларис, — буркнул Дима. — Нам в другую кассу.
Они ушли. Света осталась стоять, сжимая ручку корзины. Кассирша пробивала товары, что-то говорила — Света не слышала. Расплатилась автоматически, взяла пакет, вышла на улицу.
Шла домой медленно. Апрель был тёплым, солнечным. На клумбах пробивались первые тюльпаны. Дети во дворах кричали, гоняя мяч. Жизнь продолжалась.
Летом позвонила тётя Зина. Голос взволнованный:
— Светочка, ты слышала? Твой-то, бывший... Лариса эта его бросила. Сбежала с каким-то бизнесменом. Дмитрий теперь у матери горюет, пьёт каждый день.
Света стояла на балконе, развешивала бельё. Ветер трепал мокрые простыни, пахло свежестью.
— Ясно, — ответила она спокойно. — Спасибо, что сказали.
Положила трубку. Прищепка выскользнула из пальцев, упала вниз, на асфальт. Света посмотрела ей вслед — маленькая, пластмассовая, она катилась по дорожке, пока не застряла в луже.
Должна была почувствовать что-то? Злорадство? Удовлетворение? Но внутри была пустота. Не злая, не холодная — просто пустота. Место, где раньше жила любовь, обида, надежда. Теперь там ничего не осталось.
На следующий день Дима позвонил сам. Голос пьяный, жалкий:
— Света... Я всё понял. Я ошибся. Можно я приду? Поговорим?
Она смотрела в окно. Дети играли во дворе — Миша катал Максима на велосипеде. Они смеялись. За эти месяцы они стали ближе, научились поддерживать друг друга. И её саму.
— Нет, Дим, — сказала Света. — Не приходи.
— Но...
— У меня всё хорошо. У детей тоже. Нам не нужны твои проблемы.
— Света, прости! Я дураком был! Лариса меня обманула, она...
— Мне всё равно, — перебила она. — Понимаешь? Мне совершенно всё равно. Живи, как хочешь. А нас оставь в покое.
Отключила телефон. Заблокировала номер.
Вышла на кухню. Включила чайник. Достала печенье — дешёвое, но дети любили. Сейчас они прибегут, голодные, шумные. Будут рассказывать про двор, про друзей. Миша покажет пятёрку по математике. Максим попросит почитать на ночь.
И это была её жизнь. Трудная, небогатая. Но честная. Настоящая.
Осенью Света встретила Михаила. Коллегу из соседнего отдела — тихого, неприметного мужчину с добрыми глазами. Разведён, дочка живёт с матерью. Познакомились в курилке — Света не курила, просто вышла подышать. Разговорились.
Он не обещал золотых гор. Не клялся в вечной любви. Просто позвал в кино. Потом в парк. Познакомился с мальчишками — принёс им конструктор, возился с ними весь вечер, собирая робота.
Света смотрела на них — на Мишу, Максима, на Михаила — и думала: может быть. Может быть, ещё не всё потеряно. Может быть, впереди что-то есть.
А Дима... Дима звонил иногда. Пьяный, жалобный. Света не брала трубку. Полина Егоровна попыталась прийти однажды — мол, прости сына, он страдает. Света не открыла дверь.
Прошлое осталось в прошлом. Зима, метель, крики на кухне — всё это было когда-то. В другой жизни. С другой Светой.
А эта Света стояла у окна осенним вечером, пила чай и смотрела на дождь. Дети спали. В квартире было тихо, тепло.
И хорошо. Просто хорошо.
Она справилась. Сама. Без него.
И это было главное.