В отличие от других воспоминаний о Замоскворечье, где речь идет о более центральной его части, Новокузнецкой, Полянке, старинных особнячках и более-менее чинных нравах, Валерий Сорокин рассказывает о районе с другой стороны - опасной и, как виделось мальчишкам 1960-х, притягательной.
Опасное Замоскворечье
Замоскворечье, лежащее прямо напротив Кремля в низине, окаймленной с трех сторон излучиной Москвы-реки, а с юга линией Окружной железной дороги, район совершенно исключительный. В XIX веке было оно купеческой вотчиной, а когда купцы выросли до фабрикантов, стало Замоскворечье фабрично-заводским районом.
В советское время началось тут строительство домов для гегемонов, то бишь нас - рабочих людей. Но помню со времен детства кварталы, практически не изменившиеся с прошлого века, где витал дух рабочей окраины. Вместе с этим духом в наши дворы пришли блатные традиции и нравы.
Замоскворечье долгое время считалось районом опасным. Местная шпана могла запросто очистить карманы запоздавшего прохожего, «подломить» квартиру частного зубного врача или адвоката. В голодные военные годы местные шайки шныряли в поисках наживы у складов, на товарных путях Павелецкой ж/д, по фабричным дворам.
Конечно, враждовали и между собой. Зацепа шла драться с Дербенями, Шаболовка - с Даниловкой. А иногда шли всем огалом на смычку с такой же шпаной с соседних районов. Это все я рассказываю со слов моей мамы, выросшей в этой среде. Они - дети войны - повидали такое, что нам и не снилось. Но блатную "романтику" мы еще прихватили.
На два дома
Родился я в 1-м Щипковском переулке, в роддоме имени 8 марта, во вторник, 25 сентября 1956 года. Семейка наша тогда ютилась в бараках на Серпуховке. Точнее, это была комната в 11 метров, где без всяких удобств жили 8 человек.
Меня из роддома туда не повезли. Во-первых, некуда, во-вторых, я был такой любитель поорать, что не дал бы никому спать. Так что первые свои шаги я сделал в деревне Рассказовка, где жил мой отец.
Через два года моя любимая бабуля получила ордер на новую трехкомнатную квартиру на Варшавском шоссе, неподалеку, куда мы и въехали двумя семьями - еще тетка с мужем и двумя дочками. Получилась в общем-то коммуналка, но все соседи тут были роднёй, и жили мы как одна семья.
Отец мой категорически отказался ехать в Москву, да и трудно было представить его в городской квартире, где мужчине и делать-то в сущности нечего. Так появилось у меня два дома, что порождало массу проблем. Между ними разрывалась моя мать. Но я, мальчишка, всего этого не знал и был вполне доволен.
И вот мы переехали.
Переезд на Варшавку
Наш дом — огромный, сталинский, в одиннадцать этажей - считался тогда чуть ли не небоскребом. Стоял он на пригорке, в самом начале Варшавского шоссе, с правой стороны, имел сверху вид разорванного кольца.
Девять подъездов, две арки для въезда во двор. В середине двора - небольшой скверик с облезлыми деревцами и вытоптанной в пыль почвой под ними. Чуть выше — площадка, основное место наших игр. Посреди этой площадки торчала венткамера из домовой котельной и на железных, погнутых неизвестно каким силачом столбах вечно висело чье-то белье. А у нас тут и футбол, и пионербол, и вышибалы, и расшибалки, и даже забытая ныне игра чижик или попросту лапта. Здесь все мы проводили немало времени, общались, играли, ругались, дрались и прочее. За нашими телодвижениями наблюдали десятки окон по всей окружности дома. Если что не так, тут же доложат родителям.
Приметы старины
В детский сад я никогда не ходил, хотя он и был прямо в нашем доме. Меня воспитывали две бабули: мамина мама, баба Маня, и ее мама - моя прабабушка, баба Нюша, добрейшие люди на свете!
Когда пошел в школу, друзей сразу прибавилось - из соседних дворов и домов. С ними мы начали покидать пределы нашей площадки и отправлялись в смелые походы по окрестностям. Окрестности у нас были весьма интересные.
В 1960-е годы вокруг еще стояли домишки старой Даниловки, Зеленых гор, Нижних Котлов, в старых краснокирпичных рабочих казармах жили по-коммунальному, скопом, с общей кухней и туалетом, а старушки, идущие к обедне в Даниловскую церковь, напоминали своим обликом об уходящей старине.
Следы чужой жизни
Мы так любили рыскать по пустоглазым, под слом кварталам, рассматривать останки чужой жизни, вдыхать затхлый запах старых обоев, ковыряться в вещах и утвари, брошенных или забытых жившими в этих стенах людьми. Их лица смотрели на нас со старинных, на толстом картоне, с вензелями,фотографий - в одиночку, группами, в офицерских мундирах, в шляпках с вуалью - история России...
Мы бродили по набережной Москвы-реки, за огромной ткацкой фабрикой, которая когда-то называлась Даниловской мануфактурой, но после революции получила имя Михаила Фрунзе, бывшего в революционные годы здесь агитатором-горланом... Окна фабричных цехов светились ночью на той стороне шоссе, а на кирпичной башенке на главном корпусе шелестела невесть каким образом попавшая туда березка.
Река тогда была очень грязной, по ней плыли какие-то бревна, доски, а однажды мы увидели белый мяч, блестевший на солнце в волнах. Кидая камни, пытались его прибить к парапету, но мяч перевернулся и к общему нашему ужасу и разочарованию,оказался дохлой, облысевшей в воде кошкой с выпученными остекленевшими глазами.
Сокровища пакгаузов
На той стороне реки, вплотную к воде, тянулись производственные строения знаменитого ЗИЛа, а левее, у Автозаводского моста, находился Южный Речной вокзал, откуда пассажирские теплоходы отчаливали вниз по течению - в Каширу, Рязань и далее.
Рядышком с главным зданием вокзала, за сетчатым забором с охраной, в густой зелени кустов и деревьев скрывались какие-то виварии, где ставили опыты над крысами и противно воняло какой-то химией. Туда нам проникнуть было нелегко и опасно, охранники без лишних проволочек драли нам уши, говоря, что для нашей же пользы, так как от крыс можно было зацепить очень нехорошие болезни.
Зато вожделенным и доступным объектом наших мальчишеских исследований являлись склады-пакгаузы Павелецкой ж/д, которая пересекала тут Варшавское шоссе по гулкому мосту из стальных конструкций с заклепками. На этих складах постоянно разгружались какие-то вагоны, и охране было недосуг вылавливать каких-то мальчишек, лезущих через бетонный забор. Больше мы боялись свирепых дворняг, что крутились со сторожами и могли не хило покусать чужаков.
Но риск себя оправдывал: мы находили тут самые разные и ценные для нас вещи - стальные биты для расшибалки, болты и гайки для взрыв-пакетов, листовой табак в тюках (его мы отдавали старшим ребятам), цветную проволоку для плетения ключных брелков, гроверные шайбы для цепочек и многое другое. Мама постоянно выгребала все это добро из моих карманов, приговаривая:
- Все в кармане Ваня тащит, и набит карман,как ящик!
В низине
По другую сторону нашего дома-гиганта, в низине, проходила ж/д линия, и, конечно, весь крутой склон перед ней и за ней (не зря эти места называли еще Зеленые Горы) был нами обжит и поделен на сферы влияния с соседскими мальчишками. Тут проходящие электрички и поезда легко плющили нам гвозди и монеты, здесь мы проводили настоящие военные операции и рейды партизан, для чего старательно вытесывали из досок автоматы и шмайсеры. Тут жгли костры, курили, пили вино старшие парни и мужики с окрестных домов. Все они мастерски матерились, играли в карты - в очко,буру или сику - и давали нам, чеграшам, позырить на обнаженных женщин на бубях или трефах.
Тут блатная романтика цвела буйным цветом и нас привлекала прелестями "легкой" жизни. Собственно,большинство окрестного мужского населения тогда можно было смело разделить на три категории: те, кто отсидел, те, кто сидит, и те, кто готовиться сесть. Но это, конечно, не означает, что не было среди наших соседей людей добропорядочных, интеллигентных и с достатком. Были, но мало, в виде исключения! Да и все эти Косые, Гвозди, Симы, Пимы, Жиганы, Хилые и прочие, в принципе, были неплохими мужиками и парнями, просто не могли или не знали они, как можно жить иначе. Ведь с детства видели они только тяжелую фабрично-заводскую жизнь, а им хотелось вырваться из этого круга. Ну и вырывались порой!
Еще: