Запах вторжения
Обои в коридоре начали отходить еще полгода назад. Сначала это был едва заметный пузырь у самого плинтуса. Теперь же, возвращаясь с работы, Юля каждый раз натыкалась взглядом на уродливый, пожелтевший шов. Он словно насмехался над ней. Этот шов стал символом всей её семейной жизни последних лет: вроде бы держится, но стоит потянуть — и всё рухнет, обнажив серую бетонную стену.
Юля поставила тяжелые пакеты с продуктами на пол. Выдохнула. В квартире пахло жареным луком и чем-то приторно-сладким, вроде дешевого ландышевого освежителя. Этот запах она узнала бы из тысячи. Свекровь была здесь.
— Юлечка, это ты? — донеслось из кухни. Голос Антонины Павловны звучал как всегда — елейно, с той самой ноткой снисходительности, от которой у Юли сводило скулы.
Юля разулась. Ноги гудели после двенадцатичасовой смены в банке. Ей хотелось тишины, горячего душа и бокала вина. Но вместо этого её ждал очередной раунд холодной войны, замаскированной под уютное семейное чаепитие.
— Я, Антонина Павловна, — отозвалась она, проходя на кухню.
Картина была идиллической, словно из советского кино. Сергей сидел за столом, уминая пирожки, а его мама, полная женщина с монументальной химической завивкой, подливала ему чай. На столе, который Юля протирала каждое утро, теперь красовались жирные пятна и крошки.
— А мы тут с Сережей решили тебе сюрприз сделать, — защебетала свекровь, даже не дав невестке подойти к раковине. — Смотрю я, ты совсем заработалась. Дома бардак, уюта нет, женской руки не чувствуется. Вот, напекла пирогов с капустой. Сережа так их любит, а ты ведь с тестом не дружишь.
Юля сжала кулаки в карманах кардигана. Она прекрасно умела готовить. Просто времени на сложные пироги в будни не было. А «бардак» заключался в паре чашек, оставленных утром из-за спешки на планерку.
— Спасибо, — сухо сказала Юля. — Сережа, ты мог бы убрать со стола, раз уж поел.
Сергей поднял на жену глаза. В них, как всегда в присутствии матери, плескалась смесь вины и детского упрямства. Он словно снова становился пятилетним мальчиком, который боится расстроить маму. Антонина Павловна воспитывала его одна, и любой его протест в детстве заканчивался её «сердечными приступами» и вызовом скорой. Этот страх — стать причиной маминой смерти — сидел в нём глубоко, как заноза.
— Юль, ну чего ты начинаешь с порога? — пробормотал он. — Мама старалась, ехала через весь город...
— Да разве ж это труд — для детей стараться? — картинно махнула рукой Антонина Павловна. — Я вот смотрю, Юлечка, у вас шторы в гостиной совсем выцвели. Серые какие-то, унылые. Прямо тоска смертная. Я в сумке привезла свои, старые, но добротные. Бордовые, с золотой нитью. Повесим — сразу комната заиграет! Богаче станет!
Сюрприз с зелёными обоями
Юля замерла. Квартира досталась ей от бабушки «убитой» хрущевкой. Она приводила её в порядок годами, вкладывая каждую премию. Сергей переехал на всё готовое, прихватив лишь ноутбук и коллекцию спиннингов. Юля любила скандинавский стиль — воздух, серые и белые тона. Антонина Павловна называла это «больничной палатой».
— Шторы мы менять не будем, — твердо сказала Юля, наливая себе воды. — Мне нравятся эти. Они льняные и подходят под диван.
— Ой, да брось ты, — скривилась свекровь. — Экологичные... Пылесборники это. А бордовый — цвет солидный. Сережа, скажи ей!
Сергей поперхнулся пирожком:
— Юль, ну давай не будем из-за штор... Мама же хотела как лучше. Повесим, посмотрим. Не понравится — снимем.
Это «попробуем» Юля слышала уже сотню раз. «Давай попробуем комод сюда» (и он перекрывал проход), «давай попробуем ковер на стену». Каждый раз ей приходилось с боем отвоевывать сантиметры своего пространства. Она чувствовала, как её границы стираются, как ластиком.
— Я сказала — нет. Тему закрыли.
Антонина Павловна поджала губы, превратив их в куриную гузку.
— Я всю жизнь для вас, а ты... Ну и живи как знаешь, раз мать тебе не указ! — выдала она с привычным налётом мученичества. — Нервная ты стала, Юля. Женщина должна быть мягкой, хранительницей. А ты как мужик в юбке.
Юля поставила стакан на стол с громким стуком.
— Антонина Павловна, я устала. Спасибо за пироги. Я в душ.
Она вышла, чувствуя спиной два взгляда: один — осуждающий, второй — растерянный. В ванной она включила воду на полную, чтобы не слышать бубнеж на кухне. Она знала: сейчас там обсуждают, какая она неблагодарная и почему у них нет детей. А детей не было именно из-за этого вечного напряжения.
Следующая неделя прошла обманчиво спокойно. Свекровь не приезжала, только висела на телефоне с Сергеем по вечерам. Юля даже начала планировать настоящий ремонт в коридоре: мечтала о цвете «топленое молоко», большом зеркале и минимализме. Но она ещё не знала, что этот субботний утренний звук станет точкой перелома.
Точка невозврата
В субботу Юля проснулась от странного шкрябанья. Открыла глаза — Сергея рядом не было. На часах девять утра.
Она накинула халат и вышла в коридор. Увиденное заставило её застыть. Посреди коридора стояла стремянка. На ней, возвышаясь как полководец, стояла Антонина Павловна и с остервенением отдирала старые обои. Сергей суетился внизу, собирая ошметки в пакет.
— Что происходит? — голос Юли дрогнул.
Свекровь обернулась, сияя румянцем трудового подвига:
— А, проснулась, соня! Вот, решили тебе помочь. Ты всё жаловалась, а руки не доходили. Мы с Сережей с утра пораньше на рынок сгоняли. Сюрприз!
Юля перевела взгляд в угол. Там стояли рулоны. Ярко-зеленые. С крупными, золотистыми вензелями. Это было настолько чудовищно безвкусно, что у Юли потемнело в глазах.
— Вы... купили обои? Без меня?
— Конечно! — радостно закивал Сергей, вытирая пот со лба. — Мама нашла отличный вариант, по акции! Итальянские. Говорит, коридор должен быть нарядным, это же лицо квартиры.
— Сережа, — Юля говорила тихо, но в тишине коридора её голос прозвучал как лязг затвора. — Ты же знаешь, я хотела бежевые. Однотонные. Я показывала тебе фото.
— Ой, да мало ли что ты показывала, — перебила свекровь, слезая со стремянки. — Бежевый — это скучно, марко. А зеленый успокаивает. И богато смотрится. Ты нам потом спасибо скажешь. Мы уже и клей развели. Иди кофе пей, не стой над душой.
Внутри Юли что-то оборвалось с тонким звоном. Это было не просто нарушение границ. Это было вторжение. В её утро, в её планы, в её дом.
Юля подошла к рулонам и пнула один ногой. Он покатился, разворачиваясь ядовито-зеленой змеей.
— Убирайтесь, — сказала она.
— Что? — переспросил Сергей, глупо моргая.
— Я сказала: собирайте этот кошмар, берите клей, свои инструменты и убирайтесь из моей квартиры. Оба. Сейчас же.
— Юля, ты в своем уме? — взвизгнула Антонина Павловна. — Мы денег потратили, спины гнем, а ты...
— Я вас не просила! — закричала Юля так, что зазвенело в ушах. — Я не просила покупать это убожество! Это мой дом! Мой!
— Наш, — тихо поправил Сергей.
— Нет, Сережа, мой. По документам, по ипотеке, которую я закрыла до свадьбы. Ты здесь живешь, потому что я это позволила. Но я не подписывалась жить в филиале квартиры твоей мамы!
— Вот, значит, как? — лицо свекрови пошло багровыми пятнами. — Куском хлеба попрекаешь? Я сына вырастила, чтобы какая-то... вертихвостка его унижала? Сережа, сделай что-нибудь!
Сергей метался взглядом между ними.
— Юль, ну правда, перебор. Это не "лучше". Но мама хотела... Ну зеленые, ну и что? Привыкнем. Не выгонять же мать из-за обоев. Извинись.
Он смотрел на неё с мольбой: «Извинись, проглоти, уступи, лишь бы было тихо». Так было всегда. Но сегодня чаша переполнилась.
— Я не буду извиняться. Я хочу, чтобы вы прекратили этот цирк.
— А мы продолжим! — рявкнула Антонина Павловна, хватая кисть. — Я не позволю деньги на ветер! Сережа, мажь стену!
Сергей неуверенно потянулся к валику. Рефлекс подчинения, выработанный годами, сработал быстрее разума.
— Решаю здесь я, и мнение твоей мамы меня не волнует! — отрезала Юля ледяным тоном. — Положи валик, Сергей. Если ты сейчас намажешь хоть сантиметр этой стены, ты собираешь вещи и уезжаешь вместе с мамой. Навсегда.
Первые шаги к миру
В коридоре повисла звенящая тишина. Сергей замер. Он переводил взгляд с разъяренной жены на красную от гнева мать. Это был момент истины.
— Ты меня пугаешь разводом? — прошептал он. — Из-за ремонта?
— Не из-за ремонта. А из-за того, что в нашей семье нас трое. И третий — лишний. Выбирай, Сережа. Или ты сейчас выносишь эти рулоны на помойку, и мы делаем так, как хочу я, в моем доме. Или ты едешь к маме.
— Сынок! — Антонина Павловна схватилась за сердце (театрально, как отметила Юля). — Она меня в гроб загонит! Поехали домой. Пусть гниет в своей серости. Найдем тебе нормальную, покладистую!
Сергей посмотрел на мать. На её перекошенное злобой лицо. Потом на Юлю — прямую, как струна, скрестившую руки на груди. Она была красива в своем гневе и абсолютно серьёзна.
— Мам, подожди, — пробормотал он.
— Чего ждать? Ты не мужик, что ли? Тебя гонят, а ты кланяешься?
Сергей медленно опустил валик в лоток. Он смотрел на мать, на её дрожащие губы, и чувствовал, как внутри что-то рвётся — та самая невидимая пуповина. Но взгляд Юли, твёрдый и спокойный, придавал ему сил.
— Юля права, мам. Это её квартира. И мы правда не спросили. Это вторжение.
Антонина Павловна открыла рот, хватая воздух. Предательство сына было ударом похлеще любого оскорбления.
— Ах так... — просипела она. — Ну и оставайтесь! Но ноги моей здесь больше не будет!
Она швырнула кисть на пол, прямо на паркет.
— Сережа, отвези меня домой! Немедленно! У меня давление!
Когда дверь за ними захлопнулась, Юля поняла: это только начало. Она прикрыла глаза руками и разрыдалась — зло, навзрыд, оплакивая свои нервы и, возможно, свой брак.
Прошло три часа. Юля успела убраться и выставить зеленые рулоны на площадку с запиской «Заберите даром». Их утащили мгновенно.
Замок щелкнул. Сергей вошел в кухню, выглядя постаревшим на десять лет.
— Отвез? — спросила Юля, не поворачивая головы.
— Отвез. Скорую вызывали. Давление.
— Бывает, — равнодушно сказала Юля. Раньше она бы уже мчалась с лекарствами. Сейчас внутри была пустота.
Сергей сел напротив и взял её руку. Его ладонь была влажной.
— Юль, прости. Я идиот. Я просто хотел, чтобы всем было хорошо.
— Всем хорошо не бывает, Сережа. Особенно когда один лезет на голову другому. Ты понимаешь, что мы были в шаге от развода?
— Понимаю. Мама... она сложный человек. Но она любит меня.
— Любить — не значит душить. Если ты хочешь жить со мной, запомни правило: мой дом — мои правила. Твоя мама — гость, и приходит только по приглашению. И никаких ключей у неё больше не будет.
Сергей кивнул и полез в карман.
— Я забрал у неё ключи. Пока мы ехали.
Юля удивленно посмотрела на него.
— Правда?
— Да. Скандал был жуткий. Она кричала, что перепишет завещание на приют для кошек. — Сергей горько усмехнулся. — Я смотрел на неё и думал: господи, я же взрослый мужик, почему я так боюсь? А потом просто протянул руку и сказал: «Отдай». У меня руки тряслись, Юль. Но я забрал.
Юля впервые за день слабо улыбнулась и накрыла его руку своей.
— Давай завтра поедем за краской? «Топленое молоко». И наймем мастера. Я больше не хочу видеть тебя со шпателем.
Новый день — новые правила
Жизнь не стала сказкой в одночасье. Свекровь бойкотировала их два месяца, рассказывая родне, что Юля «околдовала» бедного мальчика. Но Юле было всё равно. Дома у неё были стены цвета топленого молока и тишина. Сергей учился говорить матери «нет». Это давалось ему тяжело, с потом и кровью, но каждый отказ делал его взрослее.
Спустя полгода в дверь позвонили. На пороге стояла Антонина Павловна с маленьким контейнером.
— Привет, — буркнула она. — Мимо проходила. Холодец сварила.
— Проходите, — спокойно сказала Юля. — Только разувайтесь на коврике. У нас новый ламинат, светлый.
Свекровь вошла, и Юля заметила, как Антонина Павловна украдкой оглядывает коридор — не ищет ли она следы «её» стиля? Но стены были светлыми, пол — чистым, а на столе стоял чизкейк, а не пироги.
— Красиво, — выдавила свекровь. — Светло. Как в операционной, но... просторно.
— Нам нравится. Чай будете?
Вечером, когда свекровь ушла, Юля подошла к зеркалу в прихожей. На неё смотрела уверенная женщина. Не «терпила», а хозяйка своей судьбы.
— Решаю здесь я, — тихо повторила она и подмигнула отражению.
А из комнаты донесся голос мужа:
— Юль, иди кино смотреть! Я выбрал тот детектив, который ты хотела.
Она улыбнулась и пошла в комнату. В их комнату. Где всё теперь было так, как решили они вдвоем.