Глава 4
Бухта оказалась в двадцати минутах ходьбы от дома по крутой, осыпающейся тропе, проложенной между скал, поросших колючим можжевельником. Воздух с каждым шагом становился другим — тяжелым, влажным, насыщенным йодистым дыханием моря.
Когда они выбрались из последнего скального прохода, Анна замерла. Это было не просто море. Это был другой мир.
Бухта, небольшая и идеально круглая, как чаша, была защищена от ветров высокими медного цвета утесами. Вода здесь была не синей, а пронзительно-лазурной, прозрачной до самого дна, где виднелись темные валуны, покрытые изумрудными водорослями. Галька на берегу была не серой, а белой, розовой и даже местами лимонно-желтой. Воздух звенел от тишины, нарушаемой лишь нежным шепотом волн, набегающих на берег.
«Здесь время остановилось», — прошептала Анна.
Виктор стоял рядом, и на его лице впервые за все дни поездки не было маски боли. Было лишь спокойное, почти отрешенное созерцание.
«Мы называли ее «Бухтой Последнего Шанса», — сказал он. «Сюда мы сбегали, когда все было совсем плохо. После двоек в школе, после ссор с родителями... Здесь все казалось решаемым».
Он подошел к урезу воды и бросил в лазурь плоский камень. Тот трижды подпрыгнул, оставляя за собой расходящиеся круги.
«Артем учил меня этому. У него лучше получалось».
Анна сняла кроссовки и зашла в воду. Она была прохладной, обволакивающей. Она наклонилась, зачерпнула горсть и поднесла к лицу. Пахло солью, водорослями и чем-то древним, первозданным.
«Я хочу написать его здесь», — сказала она, поворачиваясь к Виктору. «Не портрет. Не лицо. Я хочу написать его дух. Его присутствие. В этом месте».
Она вышла на берег, и ее босые ноги оставляли темные отпечатки на светлой гальке. Она достала из рюкзака небольшой складной мольберт и этюдник, который взяла с собой.
«Можно? Прямо сейчас?»
Виктор кивнул и устроился на большом плоском камне, наблюдая за ней. Он видел, как она преображается. Из тихой, немного застенчивой спутницы она превращалась в сосредоточенное, почти грозное существо. Ее движения стали точными и быстрыми. Она растирала краски на палитре, не глядя на нее, ее взгляд был прикован к бухте, к свету, к воде.
Она начала писать. Сначала широкими, размашистыми мазками она наметила цветовую схему: лазурь моря, медь скал, белизну гальки. Потом ее движения стали мельче, деликатнее. Она ловила отражение солнца на воде, игру теней в расщелинах утесов, прозрачность мелководья.
Виктор смотрел, как на белом холсте рождается не пейзаж, а ощущение. Ощущение покоя, безмятежности и какой-то щемящей, чистой печали. Она не рисовала Артема. Но с каждым мазком он, казалось, все больше проявлялся в этой картине. Его дух, его любовь к этому месту, его свет — все это было здесь, в лазури и в соленом ветре.
Он встал и медленно прошелся по берегу, оставляя следы рядом с ее следами. Он подошел к дальнему концу бухты, где в скалу была вмурована ржавая железная скоба.
«Здесь мы ныряли», — сказал он, не оборачиваясь. «Соревновались, кто глубже. Он всегда выигрывал. Он был бесстрашным».
Анна не отрывалась от холста, лишь кивнула, показывая, что слышит. Ее кисть выписывала прозрачную волну, на гребне которой играли солнечные зайчики.
«Однажды он влюбился в русалку. Так сказал мне. Говорил, что видел ее хвост в лунную ночь. Ему было шестнадцать». Виктор усмехнулся, и это был первый по-настоящему счастливый звук, который Анна слышала от него. «Я дразнил его потом целый год».
Он вернулся к ней и посмотрел на картину. И снова его поразило, как и в Петербурге. Она писала не то, что видела глазами. Она писала то, что чувствовала. На холсте бухта была не просто красивой. Она была живой, дышащей, наполненной памятью. И в центре этого совершенства была лишь одна темная, едва намеченная фигура на камне — силуэт, в котором угадывался Артем, смотрящий вдаль, на горизонт.
«Он был бы доволен», — тихо сказал Виктор. «Он всегда говорил, что настоящая картина должна пахнуть. Пахнуть морем, или полынью, или дождем. Твоя... пахнет».
Анна опустила кисть и вытерла ладонь о холщовую тряпку. Она посмотрела на свою работу, потом на Виктора.
«Он не ушел, Виктор. Он просто растворился в этом месте. Он в каждой молекуле этой воды, в каждом зерне этого песка. Ты можешь прийти сюда и поговорить с ним. И он ответит тебе. Не словами. Ветерком. Шепотом волны. Всплеском рыбы».
Он смотрел на нее, и в его глазах шла борьба. Между привычной болью и новой, странной надеждой. Между желанием держаться за свое горе и страхом отпустить его.
«Я боюсь его забыть», — признался он, и его голос сорвался.
«Забыть нельзя», — возразила Анна. Она подошла к нему близко-близко. Ее пальцы, испачканные лазурью и охрой, коснулись его груди, прямо над сердцем. «Ты боишься перестать страдать. Потому что пока ты страдаешь, ты чувствуешь связь с ним. Но это — ложная связь. Истинная — здесь». Она прижала ладонь сильнее. «И она не болит. Она просто есть. Как это море».
Он закрыл глаза, и его рука накрыла ее руку. Они стояли так посреди безлюдной бухты, под палящим солнцем, и лазурь вокруг казалась бесконечной.
«Давай искупаемся», — неожиданно предложила Анна. «Как он. Как в детстве».
Он открыл глаза и посмотрел на нее с удивлением, затем медленно улыбнулся. По-настоящему. Впервые.
«Вы же не в купальнике».
«А кто здесь увидит?» — она уже стягивала с себя футболку.
Через минуту они бежали по горячей гальке к прохладной, лазурной воде. Анна кричала от холодного шока, погружаясь с головой, а потом вынырнула, отряхиваясь, с мокрыми волосами, прилипшими к лицу. Она смеялась. Виктор плыл брассом, мощно и спокойно, его тело легко скользило в воде.
Он нырнул и пропал из виду на долгие секунды. Анна забеспокоилась, но вот он появился дальше в море, помахивая ей рукой. Его лицо было освещено улыбкой, которой она никогда раньше не видела. Свободной. Легкой.
В этот момент она поняла, что пишет уже не картину для него. Она пишет картину для них обоих. Картину, в которой есть не только боль утраты, но и радость освобождения. Цвет прощения.
Они долго лежали на гальке, сохну под солнцем. Молчали. Но это молчание было другим — не тягостным, а мирным, наполненным шепотом моря и криками чаек.
«Знаешь, о чем я подумал, когда нырял?» — сказал наконец Виктор. «Что он, наверное, смеялся надо мной с какого-то своего небесного камня. Потому что я плаваю все так же криво».
Анна рассмеялась. И он смеялся вместе с ней. Их смех растворялся в шуме прибоя, уносился в лазурное небо.
Когда они собирались уходить, Анна подошла к воде еще раз. Она зачерпнула немного морской воды в небольшую пустую баночку из-под краски.
«Что это?» — спросил Виктор.
«Цвет», — ответила она, закручивая крышку. «Цвет лазури забвения. И соль всех ран, которые можно исцелить».
Она сунула баночку в рюкзак, и они молча пошли в гору, оставляя позади бухту, которая перестала быть Бухтой Последнего Шанса. Теперь она была просто красивой бухтой. Местом силы. Местом, где можно было начать все сначала.