Глава 1
Анна стояла у панорамного окна своей мастерской, наблюдая, как первые капли дождя расползаются по стеклу, словно живая акварель. За окном простирался осенний Петербург — не серый и унылый, а сотканный из тысячи оттенков: свинцово-сизого неба, влажного блеска булыжников, приглушенного золота огней в окнах напротив. Она видела цвет там, где другие видели лишь погоду.
Ее мир был миром красок. Запах скипидара, льняного масла и свежего грунта стоял в воздухе гуще, чем городской смог. Холсты, прислоненные к стенам, выглядели как застывшие взрывы эмоций — мазки алой киновари, вспышки охры, глубины ультрамарина. Здесь, на пятом этаже старого доходного дома, она была и богом, и пленником. Богом — потому что создавала вселенные на белом полотне. Пленником — потому что эти вселенные поглотили ее целиком, не оставив места для чего-то еще.
Страсть Анны была тихой. Она не кричала, не требовала, не обжигала. Она тлела, как тлеет охра в глубине древней фрески, — ровно, тепло, постоянно. Эта страсть была направлена на один-единственный объект — Искусство. Оно было ее любовником, ее мучителем, ее спасением. Оно же стало ее самой надежной тюрьмой.
Она провела пальцами по поверхности почти законченной работы. Это был портрет незнакомца, рожденный в ее воображении. Мужчина с глазами цвета морской грозы и печальной складкой у губ. Она писала его неделями, чувствуя странную, почти мистическую связь с этим призраком. В его взгляде ей виделось то самое одиночество, которое она носила в себе, как второе сердце.
Раздался звонок в дверь. Редкий, почти неестественный звук в ее уединенном царстве. Анна вздрогнула, словно пойманная на каком-то преступлении. Никто не навещал ее без предупреждения. Друзья? Их осталось мало, и они давно смирились с ее затворничеством. Заказчики? Она тщательно фильтровала заказы, берясь только за те, что отзывались в ее душе каким-то особым камертоном.
Подойдя к двери, она взглянула в глазок. На площадке стоял незнакомец. Нет, не так. Стоял он.
Сердце Анны замерло, а затем забилось с такой силой, что в висках застучало. Это был тот самый мужчина с ее холста. Тот же разрез глаз, тот же высокий лоб, те же губы, готовые вот-вот дрогнуть в улыбке или гримасе боли. Только сейчас его глаза были не цвета морской грозы, а просто серые, усталые. И на щеке у него был шрам, маленький, белесый, которого она на картине не изобразила — не почувствовала.
Она машинально открыла дверь, не в силах вымолвить ни слова.
Мужчина выглядел смущенным. «Простите за беспокойство, я ищу Анну Орлову. Художницу».
Его голос был низким, бархатным, с легкой хрипотцой. Он звучал так, как должен был звучать цвет сепии — тепло, глухо, с оттенком старины.
«Это я», — выдавила Анна, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
«Меня зовут Виктор. Виктор Волков». Он сделал паузу, оценивая ее бледность. «Вам нехорошо?»
«Нет, я... просто удивлена». Она отступила вглубь прихожей, жестом приглашая его войти. Ее разум лихорадочно работал. Совпадение? Галлюцинация? Она ведь не сходила с ума? Картина стояла на мольберте, на самом виду.
Виктор вошел и его взгляд сразу же упал на портрет. Он застыл на пороге, и его лицо стало абсолютно бесстрастным, маской. Тишина в мастерской стала густой и звенящей, как натянутая струна.
«Что это?» — спросил он наконец, не отводя глаз от своего двойника.
«Это... моя фантазия», — прошептала Анна. «Я никогда вас не видела».
«Это невозможно», — он резко повернулся к ней. В его серых глазах вспыхнули зеленые искры — цвет морской волны, цвет грозы. Именно так, как она и написала. «Никто не мог видеть меня таким. Таким, каким я был... тогда».
Он подошел к картине ближе, почти вплотную, изучая каждую деталь. «Вы уловили все. Даже то, что я сам давно в себе похоронил».
Анна молча наблюдала за ним. Ее страх постепенно сменялся жгучим, неутолимым любопытством. Кто он? Как смог проникнуть из ее внутреннего мира во внешний? Что за боль была спрятана в глубине этих глаз, которую ее кисть, сама того не ведая, вытащила на свет?
Виктор обернулся. Его лицо снова стало живым, на нем читалась борьба.
«Мой брат, Артем, — он умер год назад», — сказал он тихо, и слова его повисли в воздухе, как струи дождя за окном. «Вы написали его. Не меня. Его. Таким, каким он был до того, как все пошло под откос. Таким, каким я его запомнил».
Теперь настала очередь Анны онеметь. Призрак обрел имя. И историю. Ее кисть, движимая слепой страстью к форме и цвету, вытащила из небытия чью-то потерянную боль, чью-то любовь, чью-то вину.
Виктор достал из внутреннего кармана пиджака фотографию. Потрепанную, старую. На ней двое молодых людей, обнявшись, смеются на фоне моря. Один из них — Виктор, помоложе, без шрама. Другой... точная копия человека с ее холста. Артем.
«Он был художником?» — спросила Анна, все еще не в силах поверить.
«Нет. Он был моей совестью. А я... я его погубил». Виктор говорил просто, без пафоса, но за этими словами стояла бездна отчаяния. «Я пришел к вам, потому что мне сказали, что вы пишете душу. Я хотел заказать портрет. Его портрет. Чтобы... чтобы попросить прощения. Но вы, кажется, уже его написали».
Он посмотрел на Анну, и в его взгляде было столько naked pain, столько незащищенной муки, что у нее внутри что-то перевернулось. Ее тихая, уединенная страсть к искусству столкнулась с бурной, хаотичной, живой человеческой страстью — страданием, виной, тоской.
В этот момент в разрыв туч брызнул луч заходящего солнца. Он упал на палитру, лежавшую на столе, и выжег на ней ослепительное пятно. Алый кадмий, золотая охра, синий кобальт вспыхнули с невероятной силой. И Анна поняла, что ее монохромный мир, выдержанный в изысканных оттенках ультрамарина одиночества, только что взорвался изнутри. В него ворвался новый цвет. Цвет чужой боли. Цвет чужой страсти.
И она, как художник, не могла ему не поклониться.
«Расскажите мне о нем», — мягко сказала она, подходя к заварочному чайнику. «Расскажите мне все».
И пока за окном медленно спускалась на город бархатная питерская ночь, окрашивая все в глубокий индиго, в мастерской, освещенной лишь мягким светом лампы, зазвучала история. История, которая начиналась с цвета вины и печали, но Анна уже чувствовала, где-то на горизонте ее палитры, дрожь нового, незнакомого оттенка. Оттенка, в котором смешались страх, любопытство и первая, едва заметная искра чего-то, что могло бы стать спасением для них обоих.