— ... Он меня зовёт
— Кто зовёт?
— Тот, кто в тишине... Он показал мне дорогу... говорит, у него там... не больно
Неделю табор стоял на месте, оправляясь от шока. Воздух больше не вибрировал от чужого присутствия, но ощущение хрупкости мира не покидало никого. Казалось, само небо теперь было тонким стеклом, за которым скрывалась бесконечная, внимательная тишина.
Злата почти не разговаривала. Она сидела у костра, часами глядя на пламя, будто пытаясь в его танце найти ответы на вопросы, которые не мог задать ни один живой человек. Контакт с «Коллекционером», как они теперь называли сущность, оставил в ней глубокую рану — не физическую, а душевную. Она чувствовала эхо его одиночества, холодную пустоту, которая медленно отступала, но не исчезала полностью.
— Он думает, — сказала она как-то вечером Маришке. — Там, в своей серости. Он перебирает голоса в своей коллекции. Ищет в них то, что мы ему показали. Гнев. Любовь. Отчаяние. Надежду. Для него это как... новые цвета.
— И что он с ними сделает? — спросила бабка, точа свой нож о камень. Старый, успокаивающий ритуал.
— Не знаю, — честно ответила Злата. — Может, оставит нас в покое. А может... захочет ещё. Чтобы понять.
Тем временем лагерь их невольных союзников постепенно редел. Доктора Рид и Шоу улетели обратно в США, увозя с собой запись голоса Майлза — и бесценные, пугающие данные о контакте. Они уехали с обещанием молчания, понимая, что правда может вызвать панику, с которой не справится ни одно правительство.
Игорь Васильевич со своими радистами уехал последним. Он оставил Маришке спутниковый телефон.
— Если что... если «они» вернутся, или случится что-то... странное. Звоните. Мы будем на связи и постараемся помочь.
Он посмотрел на Злату с новым, глубоким уважением.
— Ты, девочка, совершила подвиг. О котором никто никогда не узнает. Спасибо.
Когда чужие машины скрылись за горизонтом, в таборе воцарилась привычная жизнь, но она уже не могла быть прежней. Даже самые простые вещи — смех детей, песни у костра, скрип колёс — теперь ощущались как драгоценный, хрупкий дар. Дар, который едва не отняли.
Однажды ночью Злату разбудил тихий плач. Он доносился не извне, а изнутри её сознания. Это был не голос «Коллекционера». Это был знакомый, детский голос. Тот самый, что рассказывал о тросе в лесу. Антон.
— Холодно... — шептал он. — Так холодно... Мам...
Злата села на своей постели. Она не видела его тень. Она чувствовала его страх, его незавершённость. История с его убийцей была раскрыта, но его душа всё ещё металась, привязанная к месту своей гибели.
— Ты же всё рассказал, — мысленно обратилась к нему Злата. — Твоя мама отомстила за тебя. Ты можешь идти.
— Не могу... — послышался ответ, слабый, как дуновение ветра. — Он... тот, кто меня убил... он меня зовёт.
Злата нахмурилась.
— Кто зовёт?
— Тот, кто в тишине... Он показал мне дорогу... говорит, у него там... не больно.
Лёд пробежал по спине Златы. «Коллекционер». Он не просто отступил. Он оставил после себя... дверцу. Приманку для потерянных душ. Он предложил им то, чего они не могли найти здесь — забвение и конец страданий.
— Не слушай его! — мысленно крикнула она. — Это не конец! Это другая тюрьма!
Но голос Антона уже затихал, растворяясь в ночи, увлекаемый обещанием покоя.
Утром Злата рассказала об этом Маришке. Лицо старухи стало мрачным.
— Значит, он не оставил попыток. Он не будет брать силой. Он будет ждать. Как паук в паутине. И предлагать свой «покой» тем, кого боль измотала до предела. Он охотится на отчаяние.
С этого дня Злата стала замечать изменения в своём даре. Тени, которые приходили к ней, стали... тише. Некоторые из них, самые измученные, вместо того чтобы просить о помощи или передать послание, просто сидели в молчаливой тоске, глядя в пустоту, словно прислушиваясь к зову из далёкой, тёмной бездны.
Однажды к табору пришла старая женщина из соседнего села. Не за советом и не за предсказанием. Она принесла узелок с едой и молча поставила его у фургона Маришки.
— Спасибо вашей девочке, — сказала она, не поднимая глаз. — Мой муж... он был лётчиком. Пропал без вести в войну. Я ждала его всю жизнь. А вчера... мне приснился сон. Будто он стоит на краю тёмной реки и машет мне. И говорит... «Прощай. Я нашёл, где отдохнуть». И улыбается такой... спокойной улыбкой.
Она ушла, оставив их в раздумьях. «Коллекционер» предлагал не только забвение. Он предлагал иллюзию встречи, покоя, конца мук. И для некоторых это было слишком заманчивым предложением.
— Он становится милосердным палачом, — с горечью сказала Маришка. — И это страшнее, чем когда он был просто монстром. Как ему бороться с тем, кто предлагает утешение?
Злата поняла, что их борьба вступила в новую фазу. Раньше она помогала душам обрести покой, закрывая их незавершённые дела. Теперь у неё появился могущественный конкурент, который предлагал более лёгкий путь — просто забыть. Стереть себя. Стать частью вечного безмолвного хора.
Её дар, всегда бывший для неё тяжким бременем, теперь приобрёл новое значение. Она должна была не просто быть проводником. Она должна была стать альтернативой. Напомнить этим душам, что даже боль и тоска — это часть жизни. И что пройти через них и найти покой здесь — честнее, чем раствориться в ничто.
Как-то раз, когда она сидела у реки, к ней подошёл Артём. Он выглядел спокойнее, в его глазах появилась некая решимость.
— Я уезжаю, — сказал он. — В город. Буду работать. Жить. Как ты и сказала... жить. За себя. И за неё.
— Он не зовёт тебя? — спросила Злата, имея в виду «Коллекционера».
Артём покачал головой.
— Нет. Моя боль... она другая. Она не тянет меня в тишину. Она заставляет идти вперёд. Чтобы оправдать её жертву.
Он ушёл, и Злата почувствовала странное облегчение. Не все поддавались искушению. Сила жизни всё ещё была могущественной.
Но вечером того же дня она ощутила новый зов. Слабый, но настойчивый. Он шёл не от потерянной души, а от живого человека. Полный такого знакомого, горького отчаяния, что сердце её сжалось. Кто-то ещё нуждался в её помощи. Кто-то, чья боль могла стать новой лазейкой для того, кто ждал в тишине.
Она вздохнула, поднимаясь. Её работа не закончилась. Она лишь стала сложнее. Раньше она сражалась с тайнами прошлого. Теперь ей предстояло сражаться за самые души, за их право чувствовать, страдать и, в конце концов, найти свой, настоящий покой, а не предложенное забвение.
Мост между мирами был построен. И по нему теперь шли не только мёртвые. По нему шло искушение. И она, восьмилетняя девочка, должна была встать на его страже
---
Зов, который почувствовала Злата, был похож на тонкую, звенящую струну, натянутую где-то на краю сознания. Он не кричал, как тени погибших, а скорее... вибрировал. В этой вибрации была не человеческая тоска, а нечто древнее, покрытое пылью веков.
Табор в тот день как раз собрался сниматься с места. Фургоны уже были готовы к пути, лошади запряжены. Но Злата стояла как вкопанная, повернув голову на восток, туда, где за холмами виднелись старые, поросшие лесом горы.
— Что ты слышишь, дитя? — Маришка положила руку ей на плечо, и её пальцы ощутили напряжение, сквозившее в девочке.
— Не человек, — прошептала Злата, не отрывая взгляда от горизонта. — И не... не как Тот, в тишине. Это... другое. Старое. Оно спит. Но ему снится кошмар. И этот кошмар ищет выхода.
Цыганские старшины, подошедшие послушать, переглянулись. Одни качали головами, другие крестились старым, забытым жестом.
— Говоришь про Старые Камни? — хриплым голосом проговорил седой как лунь дядя Миша, указывая посохом в сторону гор. — Там, где ещё деды наши не селились. Место нехорошее. Безголосое. Птицы там не поют, звери не ходят.
— Что за камни? — спросила Злата, наконец повернувшись к нему.
— Кто их знает. Стоят с незапамятных времён. Как исполины, сложенные в круг. Говорят, там ещё до людей... нечто молилось. А потом ушло. Но память о себе оставило.
Решение пришло мгновенно. Маришка, посмотрев на бледное, озабоченное лицо внучки, махнула рукой.
— Стойка. Никуда не едем. Сегодня Злата нашла нового «клиента».
Лагерь снова разбили. На этот раз атмосфера была иной — не страшной, а торжественной и настороженной. Если «Коллекционер» был угрозой извне, из космоса, то это «нечто» было частью самой Земли. Древним, как камни, и столь же безразличным.
К полудню к табору, как по незримому зову, начали стекаться люди из окрестных деревень. Не богатые и не власть имущие. Простые крестьяне, лесники, охотники. Их лица были озабочены, в руках они несли не деньги, а дары — свежий хлеб, молоко, мёд, шерсть.
— Бабушка, — обратился к Маришке седой бородач в залатанном зипуне. — Беда у нас. С месяц уже. Скот дохнет без причины. Дети по ночам кричат, будто их режут. А в лесу... в лесу тени ходят. Не человечьи. Слишком высокие. И слишком тихие.
— И сны, — добавила молодая женщина, прижимающая к груди испуганного ребёнка. — Всем снятся одни и те же сны. Будто из-под земли что-то шевелится. Большое. И злое.
Злата, слушая их, кивала. Её внутренний слух улавливал отголоски того же самого.
— Оно просыпается, — сказала она. — Его сон становился беспокойным. А теперь... его кошмар выплёскивается наружу. Ему нужен... голос. Чтобы крикнуть.
— Крикнуть что? — спросил бородач.
— Что оно ещё здесь. Что оно не забыто. Что ему всё ещё молятся.
Маришка тяжело вздохнула. Она понимала. Они имели дело не с душой, а с эхом. С отголоском веры, которая умерла тысячи лет назад. С «богом», который, оставшись без паствы, медленно сходил с ума в своём одиночестве и теперь пытался сотворить себе новых верующих из того, что было под рукой — из страха и отчаяния живых.
— Мы не можем его уничтожить, — тихо сказала она Злате. — Он — часть этого места. Как река, как горы.
— Но мы можем... уговорить его? — неуверенно спросила девочка.
— Можно попробовать напомнить ему, кто он был. Или... кто он есть. Иногда тени забывают свою собственную суть.
Решено было идти к Старым Камням. Не всем табором, лишь избранными. Маришка, Злата, дядя Миша как проводник и двое самых сильных и бесстрашных молодцов для подстраховки.
Дорога заняла несколько часов. Чем ближе они подходили, тем гнетущей становилась атмосфера. Лес действительно затихал. Не было ни птичьего щебета, ни стрекотания насекомых. Воздух стоял неподвижный, густой, пахнущий озоном и старой, холодной землёй.
Наконец они вышли на поляну. И замерли.
Камни. Огромные, выше человеческого роста, грубо обтёсанные глыбы серого гранита, стоящие в идеальном круге. Они не поражали красотой или изяществом. Они поражали своей древней, безмолвной мощью. Казалось, они вросли в землю не просто так, а удерживали что-то. Или кого-то.
— Вот они, — прошептал дядя Миша, крестясь. — Чёртово капище.
Злата шагнула вперёд. Её сразу же охватила волна... не страха. Признания. Древняя сила этого места узнала в ней родственную душу. Проводника.
— Оно здесь, — сказала она, и её голос прозвучал громко в звенящей тишине. — Под нами. Оно слушает.
Она закрыла глаза, опустилась на колени и положила ладони на холодную землю. Погружение было мгновенным и оглушающим. Это не был контакт с одной душой. Это было погружение в целый океан спящего сознания. Огромного, тяжёлого, полного сновидений, которые длились тысячелетиями.
Образы проносились в её разум с безумной скоростью. Племя древних людей в звериных шкурах, танцующих у костра. Жертвенный дым, поднимающийся к небу. Глубокие, гортанные песнопения. И Оно — бесформенная тень, питающаяся верой, страхом и благоговением. Потом... пустота. Люди ушли. Вера умерла. Песни смолкли. А Оно осталось. Заточённое в камне и в земле, впавшее в спячку, как медведь зимой. Но его сны стали кошмарами. Снами о забвении. И теперь, проснувшись, оно пыталось вернуть себе былую силу, питаясь не верой, а страхом новых людей.
— ...ПАМЯТЬ... — прошептали её губы. Голос был низким, как грохот обвалов. — ...Я ТЕРЯЮ ПАМЯТЬ... КТО Я?...
— Ты — Хранитель, — мысленно ответила ему Злата, проецируя в океан его сознания образы, которые она видела. — Ты слушал их песни. Ты охранял их сны. Ты был их связью с землёй.
Сознание зашевелилось, проявив интерес.
— ...ПЕСНИ... Я ПОМНЮ ПЕСНИ...
— Они ушли. Но песни остались. Они в ветре. В шуме листьев. В стоне земли. Ты должен слушать не страх, — настаивала Злата. — Ты должен слушать жизнь. Она всё ещё поёт тебе. Просто... иначе.
Она начала напевать. Не цыганскую песню. Простой, бессловесный мотив, который мог бы быть и колыбельной, и погребальным плачем. Песнь земли. Песнь памяти.
Молодцы, стоявшие на страже, замерли. Дядя Миша упал на колени. Маришка смотрела на внучку, и в её глазах стояли слёзы.
Злата пела, вкладывая в свой голос всё, что чувствовала — боль забвения, тоску по утраченному, но и надежду на то, что можно найти новый смысл.
И случилось чудо. Давление, висевшее над поляной, стало меняться. Гнетущий страх отступил, сменившись глубокой, древней печалью. Камни, казалось, вздохнули.
— ...Я ВСПОМНИЛ... — прозвучал в её сознании голос, и в нём впервые появились ноты покоя. — ...Я — ЭХО. ЭХО ИХ ВЕРЫ. ИХ СТРАХА. ИХ ЛЮБВИ. Я НЕ ДОЛЖЕН ТВОРИТЬ... Я ДОЛЖЕН... ОТРАЖАТЬ.
— Да, — выдохнула Злата. — Отражай. Но отражай не только страх. Отражай и любовь. И надежду. Они тоже есть.
Связь оборвалась. Злата открыла глаза. Она была истощена, но на душе у неё было странно спокойно.
На поляну вернулись звуки — защебетала где-то вдали птица, проскрипел кузнечик.
Когда они вернулись в табор, их встретили радостными криками. Весть пришла раньше них — скот перестал болеть, дети спали спокойно.
Злата поняла важную вещь. Её дар был не просто умением говорить с мёртвыми. Это была способность говорить с самой Памятью. С памятью людей, мест, вещей. И даже... с памятью богов, которые забыли свои имена.
Но она также поняла, что мир полон таких спящих, забытых сущностей. И каждая из них, проснувшись, могла стать либо новой угрозой, либо... частью великой, вечной симфонии мира. И её задача, как проводника, была помогать им находить свою партию в этой симфонии, а не вырывать её силой с криком и болью.
Она смотрела на звезды, зажигающиеся в небе, и чувствовала, как где-то далеко, под старыми камнями, древнее эхо, наконец, обрело покой, слушая вечную музыку мира. И это была её самая большая победа.
Продолжение ниже!
Нравится рассказ? Тогда можете поблагодарить автора ДОНАТОМ! Для этого нажмите на черный баннер ниже
Начало ниже по ссылке
Все части этого рассказа будут в этой папке
Нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить дальше