Морозные узоры на стекле напоминали трещины — будто само окно вот-вот расколется от холода. Наиля Викторовна стояла у плиты, помешивая суп, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Резко. Зло.
— Опять ты здесь торчишь? — голос Аллы прозвучал с порога. — Что, своего дома нет?
Свекровь обернулась. Невестка скидывала ботинки, не разуваясь аккуратно, а просто отшвыривая их к стене. Лицо красное от мороза или от злости — уже не разобрать. Пуховик съехал с одного плеча, волосы растрепались.
— Я готовлю ужин, — спокойно ответила Наиля Викторовна. — Думала, вы с Арсением проголодаетесь после работы.
— А я думала, ты наконец поймёшь, что здесь больше не нужна.
Ложка замерла над кастрюлей. Наиля медленно положила её на подставку, вытерла руки о фартук. В животе что-то сжалось — не от обиды, а от предчувствия. Так всегда бывало перед грозой.
— Алла, что случилось?
— Ничего не случилось! — невестка прошла на кухню, бросила сумку на стол. — Просто надоело! Надоело, что ты здесь каждый день, как... как...
— Как что?
— Как будто это твой дом! — выпалила Алла. Глаза блеснули. — Убирайся вон отсюда, Наиля Викторовна! Не собираюсь тебе больше подчиняться, а то нашлась тут командирша!
Тишина повисла густая, вязкая. За окном кто-то скрёб лопатой снег — монотонный, нудный звук. Наиля смотрела на невестку и пыталась понять, что изменилось. Ещё вчера они вместе пили чай, обсуждали, какие шторы повесить в гостиной. Алла смеялась, показывала фотографии из интернета.
— Я не понимаю, — тихо произнесла свекровь. — О чём ты?
— А понимать нечего! — Алла сдёрнула пуховик, швырнула его на спинку стула. Под курткой был новый свитер — серый, кашемировый, явно дорогой. — Ты сюда приходишь, когда тебе захочется. Готовишь, убираешь, раздаёшь советы. Я уже взрослая женщина, между прочим! Мне тридцать лет!
Наиля молчала. Внутри всё медленно холодело, будто морозные узоры перебирались с окна прямо в грудь.
— Арсений знает, что ты так думаешь?
— Арсений! — передразнила Алла. — Всё Арсений да Арсений! Твой сыночек вечно на работе, если ты не заметила. А я здесь одна торчу, и ещё ты тут ошиваешься со своими порядками!
Свекровь сняла фартук. Пальцы слегка дрожали, но голос остался ровным.
— Я не хотела мешать. Думала, помогаю.
— Помогаешь? — Алла фыркнула. — Ты контролируешь! Каждый раз, когда прихожу домой, ты уже здесь. Переставила вещи в шкафу, перемыла посуду по-своему, пересолила суп...
— Я не пересаливаю суп.
— Пересаливаешь! И кладёшь слишком много лаврушки! И вообще, кто тебя просил каждый день являться сюда?!
Наиля медленно повесила фартук на крючок. Посмотрела на кастрюлю с супом — там булькало что-то тёплое, домашнее, ненужное теперь. За окном сгущались сумерки. Декабрь в этом году выдался злым — температура не поднималась выше минус пятнадцати уже две недели.
— Арсений просил, — тихо сказала она. — Когда вы въехали в эту квартиру, он сказал: «Мам, приходи, помогай Алле. Ей одной тяжело будет обживаться».
— Два года назад это было! Два года! — Алла прислонилась к холодильнику, скрестила руки на груди. — Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? Будто я... будто я недостойна твоего драгоценного сына!
— Я никогда так не думала.
— Врёшь! Ещё как думала! Помню, как ты отреагировала, когда Арсений сказал, что женится. Лицо у тебя было такое... — Алла скривилась, изображая что-то между ужасом и разочарованием. — Типа «и это всё, на что ты способен?».
Наиля покачала головой. Воспоминания нахлынули — острые, неприятные. Да, она действительно не обрадовалась тогда. Но не потому, что Алла была плохой. Просто всё произошло слишком быстро. Они встречались три месяца, а потом Арсений пришёл и заявил: женюсь.
— Я просто волновалась за сына, — произнесла свекровь. — Любая мать волновалась бы.
— Волновалась! — передразнила Алла. — А теперь что? Решила исправить ошибку? Превратить меня в послушную невестку, которая готовит, как ты, убирает, как ты, живёт, как ты?
— Алла...
— Нет! — невестка выпрямилась, шагнула вперёд. — Хватит! Я устала притворяться, что мне всё нравится! Устала улыбаться, когда ты приходишь. Устала находить твои заметки на холодильнике — «не забудь купить молоко», «свет в ванной не выключен». Я не ребёнок!
Наиля стояла неподвижно. Что-то внутри разламывалось медленно, бесшумно. Два года она каждый день приходила сюда. Готовила, убирала, старалась быть полезной. Старалась наладить отношения с невесткой, которая всегда казалась такой закрытой, колючей.
— Почему ты раньше ничего не сказала? — спросила она.
Алла замолчала. Отвела взгляд. За окном кто-то завёл машину — мотор взревел, заглох, снова завёлся.
— Потому что Арсений хотел, чтобы мы ладили, — наконец ответила невестка. — Он так радовался, когда мы вместе чай пили или по магазинам ходили. Думал, у нас всё хорошо. А я... я просто не хотела его расстраивать.
— И решила расстроить меня?
— Ты переживёшь, — отрезала Алла. — У тебя своя жизнь есть. Свои подруги, свои дела. А я здесь застряла в этой квартире, где даже чайник не могу купить, чтобы ты не сказала: «Зачем такой дорогой?».
Наиля медленно взяла сумку, висевшую на спинке стула. Надела пальто. Руки двигались автоматически — пуговицы, шарф, перчатки. Голова гудела.
— Хорошо, — сказала она. — Я больше не приду.
— Вот и отлично!
Свекровь остановилась у двери. Обернулась. Алла стояла посреди кухни — молодая, красивая, чужая.
— Только одно скажу, — тихо произнесла Наиля. — Семья — это не про удобство. Это про терпение. Если бы ты просто сказала, я бы поняла. Но ты молчала, копила злость, а потом вылила всё разом.
— Не начинай! — вскинулась Алла. — Не надо меня учить!
Наиля кивнула. Открыла дверь. Холод ударил в лицо — злой, колючий, январский, хотя на календаре был только декабрь. Она вышла на лестничную клетку, закрыла за собой дверь.
Спускалась по ступенькам медленно, держась за перила. Ноги ватные, в глазах мутно. На первом этаже остановилась, прислонилась к стене. Достала телефон — хотела набрать Арсения, но передумала. Что скажет? «Твоя жена выгнала меня»?
Нет. Пусть сама расскажет.
Наиля вышла на улицу. Снег скрипел под ногами. Фонари ещё не зажглись, и во дворе было сумрачно, неуютно. Она шла к остановке, кутаясь в шарф, и думала о том, как быстро всё рушится. Два года строила мост к невестке, а он оказался картонным.
Прошел год
Наиля Викторовна привыкла просыпаться в маленькой комнате у сестры Зинаиды — с выцветшими обоями и видом на соседний дом. Привыкла к чужому чайнику, к чужим чашкам, к тому, что теперь она гость в собственной жизни.
— Опять не спишь? — Зинаида заглянула в комнату, кутаясь в халат. — Уже третий час ночи.
— Спала, — соврала Наиля. — Просто проснулась.
Сестра прошла на кухню, загремела чайником. Наиля слышала, как она бормочет себе под нос что-то про бессонницу и валерьянку. За окном завывал ветер — март выдался ветреным, хотя снег уже почти сошёл.
Телефон завибрировал на тумбочке. Наиля взяла его, прищурилась на экран. Арсений. Звонил уже третий раз за вечер.
Она сбросила вызов.
Сын звонил каждый день с тех пор, как узнал о ссоре. Приезжал дважды, уговаривал вернуться. Говорил, что Алла не то имела в виду, что они всё обсудят, что семья важнее обид. Наиля слушала и качала головой. Нет. Хватит.
Телефон снова завибрировал. Сообщение.
«Мам, ну пожалуйста. Алла родила. Девочку. Нам очень нужна твоя помощь».
Наиля выдохнула. Положила телефон экраном вниз. Девочка. Значит, внучка. Она представила крошечное личико, сморщенное, красное. Представила, как держит её на руках, как качает, напевая колыбельную.
Но потом вспомнила голос Аллы: «Убирайся вон отсюда!» — и ком в горле стал больше.
Алла сидела на диване, обложенная подушками, и смотрела на дочь, спящую в люльке. Малышка — назвали Евой — сопела носиком, кулачки сжаты, лицо спокойное. Такая маленькая. Такая беззащитная.
А у Аллы голова раскалывалась от недосыпа.
— Ну как она? — Арсений вошёл с кухни, в руках кружка с кофе.
— Спит наконец, — выдохнула Алла. — Всю ночь орала. Я уже не знаю, что делать.
— Может, колики?
— Не знаю! — она сорвалась на крик, потом спохватилась, понизила голос. — Я не знаю, Арсений. Я вообще ничего не знаю.
Он присел рядом, обнял за плечи. Алла прислонилась к нему, зажмурилась. Хотелось плакать, но слёз уже не было. Только усталость — такая тяжёлая, что даже дышать трудно.
— Позвони маме, — тихо сказал Арсений.
— Нет.
— Алла...
— Я сказала нет! — она отстранилась, посмотрела на него. — После того, что я ей наговорила? Ты серьёзно?
— Она поймёт. Она же бабушка теперь.
— Она меня возненавидела, — Алла потёрла лицо руками. — Видела бы ты её глаза тогда. Я... я была неправа. Но уже поздно что-то менять.
Арсений молчал. Ева всхлипнула во сне, задвигала ручками. Алла замерла, прислушалась — пронесло, малышка снова затихла.
— Мне выходить на работу через два месяца, — произнесла она. — Декретные копейки. Ипотека. Твоя зарплата одна не вытянет.
— Я найму няню.
— На что?! — Алла повысила голос. Ева дёрнулась, заныла. — Тихо, тихо, солнышко, — невестка вскочила, взяла дочь на руки, начала качать. — Спи, моя хорошая.
Арсений смотрел на них и чувствовал, как внутри всё сжимается. Жена осунулась, похудела, под глазами синяки. Волосы собраны в небрежный пучок, на футболке пятна от срыгивания. Раньше она всегда следила за собой — макияж, укладка, красивая одежда. А теперь...
— Я поговорю с мамой, — сказал он.
— Не надо.
— Надо, Алла. Хватит упрямиться.
Она не ответила. Просто стояла посреди комнаты, прижимая дочь к груди, и смотрела в окно. Там моросил дождь — серый, мелкий, бесконечный.
Наиля открыла дверь и застыла. На пороге стоял Арсений — мокрый, взъерошенный, с пакетами в руках.
— Привет, мам.
— Арсений... — она отступила, пропуская его внутрь. — Что ты здесь делаешь?
— Приехал поговорить, — он стряхнул капли с куртки, прошёл в комнату. Поставил пакеты на стол. — Привёз фотографии. Хочешь посмотреть на внучку?
Наиля замерла. Руки сами потянулись к пакету, но она остановилась.
— Не надо.
— Мам, ну пожалуйста. Посмотри хотя бы.
Он достал телефон, включил экран. На фото была девочка — крошечная, в розовой шапочке, с закрытыми глазками. Наиля смотрела и чувствовала, как внутри что-то рушится. Боже. Какая красивая.
— Её зовут Ева, — сказал Арсений. — Она похожа на тебя. У неё твой нос.
— Хватит, — Наиля отвернулась. — Зачем ты приехал?
— Потому что нам нужна твоя помощь, — он положил телефон на стол. — Алла не справляется. Она не спит, не ест. Я боюсь, что она сорвётся. Ей нужна поддержка, а я на работе с утра до вечера.
— Пусть попросит свою мать.
— Её мать в другом городе. И она с ней вообще не общается.
Наиля скрестила руки на груди. Села на край кровати. Арсений присел рядом, взял её за руку.
— Мам, я понимаю. Алла была неправа. Она сама это признаёт. Но сейчас ей плохо. Ей страшно. Она первый раз мать, она не знает, что делать.
— А я знала? — тихо спросила Наиля. — Когда ты родился, мне тоже было страшно. Но я справилась. Без чьей-то помощи.
— У тебя была бабушка.
— Два месяца, Арсений. Только два месяца. Потом я была одна.
Он замолчал. За окном дождь усилился, барабанил по подоконнику. Зинаида прошла мимо комнаты, заглянула, но ничего не сказала — просто кивнула и скрылась на кухне.
— Прости её, — попросил Арсений. — Прошу тебя. Не за неё. За Еву. Она не виновата в наших ссорах.
Наиля закрыла глаза. Представила, как входит в ту квартиру. Как Алла встречает её у порога — с виноватым лицом, с дрожащим голосом. Как они стоят друг напротив друга, и между ними — пропасть.
Сможет ли она переступить через обиду?
Наиля приехала через три дня.
Стояла у двери, держа в руках пакет с детскими вещами — распашонки, чепчики, пелёнки. Зинаида помогла выбрать, сказала: «Езжай уже, чего тянешь». Наиля нажала на звонок и услышала, как за дверью заплакал ребёнок.
Дверь открылась. Алла стояла на пороге — бледная, с красными глазами, в мятой домашней одежде. Ева орала у неё на руках, захлёбываясь криком.
— Наиля Викторовна, — выдохнула невестка.
Они смотрели друг на друга молча. Алла качала дочь, но та не успокаивалась. Плакала всё громче, лицо покраснело, кулачки сжались.
— Можно войти? — спросила свекровь.
Алла кивнула, отступила. Наиля вошла, сняла пальто, положила пакет на тумбочку. Протянула руки.
— Дай мне.
Невестка замешкалась, но передала дочь. Наиля прижала малышку к плечу, начала покачивать — медленно, ритмично. Тихо запела что-то старое, забытое. Ева всхлипнула несколько раз, потом затихла. Уткнулась носиком в шею бабушке и замолчала.
Алла стояла рядом и смотрела. Губы дрожали.
— Прости меня, — прошептала она. — Я была... я не права. Совсем.
Наиля погладила внучку по спинке. Такая тёплая, такая маленькая. Пахнет молоком и детской присыпкой.
— Ты устала, — сказала свекровь. — Иди поспи. Я с ней посижу.
— Но...
— Иди, Алла. Серьёзно.
Невестка постояла ещё немного, потом кивнула и побрела в спальню. Дверь закрылась за ней. Наиля прошла на кухню, всё так же качая Еву. Села на стул, посмотрела в маленькое личико. Девочка спала, губки приоткрыты, ресницы длинные.
— Привет, солнышко, — прошептала бабушка. — Я твоя бабушка. Прости, что не сразу пришла.
Ева сопела во сне. Наиля сидела и думала о том, как всё хрупко. Как легко разрушить, как трудно построить заново. Она злилась на Аллу год — злилась и страдала. Но сейчас, глядя на внучку, понимала: злость — это роскошь, которую семья не может себе позволить.
Через час Алла вышла из спальни — выспавшаяся, посвежевшая. Села напротив.
— Спасибо, — сказала она. — Я не знаю, что бы я делала без тебя.
— Справлялась бы, — ответила Наиля. — Но вместе проще.
Алла кивнула. Потянулась через стол, накрыла руку свекрови своей.
— Я правда сожалею. О тех словах. О всём.
— Знаю. Я тоже виновата. Слишком много лезла в вашу жизнь.
— Нет, ты просто хотела помочь. А я была дурой.
Они замолчали. Ева зашевелилась, открыла глазки — серые, ясные. Посмотрела на бабушку и вдруг улыбнулась — беззубой, кривоватой улыбкой.
— Ой, смотри! — Алла наклонилась. — Она улыбается!
Наиля улыбнулась в ответ. Погладила внучку по щёчке.
— Конечно улыбается. Она умница.
За окном март заканчивался. Снег растаял окончательно, появились первые проталины. Солнце светило ярче, день становился длиннее. Наиля смотрела на невестку и внучку и думала: вот оно, начало. Новое. Не идеальное, но настоящее.
Семья — это не про то, чтобы никогда не ссориться. Это про то, чтобы уметь прощать.
И начинать заново.