Ключ застрял в замке с третьего раза. Пальцы замёрзли так, что я почти не чувствовала металл. Январский ветер бил в спину, задувая снег под куртку. Дверь наконец поддалась, и я шагнула в тёплый подъезд бабушкиной многоэтажки. Точнее, теперь уже моей. Пахло чем-то знакомым – смесь старых батарей и соседского борща. Поднимаясь на четвёртый этаж, я всё ещё не верила, что всё это реально происходит.
Бабушка умерла полгода назад. Тихо, во сне. Я не успела приехать попрощаться – работала на ферме, телефон разрядился, а когда добралась до зарядки, было уже поздно. Теперь вот стою перед дверью её квартиры с завещанием в сумке и каким-то странным ощущением в груди. Будто она сейчас откроет, улыбнётся и скажет: «Танечка, заходи, я пирожки испекла».
Но вместо бабушки на пороге возникла тётя Люда. Младшая сестра мамы, полная женщина с крашеными рыжими волосами и лицом, перекошенным от злости.
– Вот ещё! – выпалила она, даже не поздоровавшись. – Нашлась! Думаешь, приперлась сюда и всё твоё?
Я моргнула, не сразу сообразив, что происходит.
– Здравствуйте, тётя Люда. Я просто хотела...
– Знаю я, чего ты хотела! – Она перегородила дверной проём своим внушительным телом. – Сидела там, в своей дыре, корову доила, а теперь за халявой приехала!
За её спиной появилась ещё одна фигура – двоюродная сестра Настя. Высокая, тощая, с накрашенными ярко-красными губами. Я видела её последний раз лет пять назад, на мамином юбилее. Тогда она весь вечер говорила по телефону и демонстративно морщилась, когда речь заходила о деревне.
– Мам, может, пустим её хотя бы? – протянула Настя скучающим голосом. – На лестнице холодно.
– Пустить? Чтобы она тут обосновалась? – Люда скрестила руки на груди. – Ага, щас! Мать моя всю жизнь эту квартиру обихаживала, а достаться должна какой-то... деревенской замарашке!
Я сжала ручку сумки. Внутри что-то медленно закипало, но я старалась держать себя в руках.
– У меня есть завещание, – сказала я как можно спокойнее. – Нотариально заверенное. Бабушка оставила квартиру мне.
– Завещание! – Люда расхохоталась так громко, что из соседней квартиры высунулась любопытная старушка. – Да знаем мы про твоё завещание! Думаешь, мы тут идиоты? Мать была не в себе, когда писала! Старая совсем стала, ничего не соображала!
– Бабушка прекрасно всё соображала, – возразила я, чувствуя, как горячая волна поднимается от живота к горлу. – Она сама к нотариусу пошла, сама всё решила.
– Потому что ты её обработала! – взвизгнула Настя, встав рядом с матерью. – Приезжала сюда, слёзки пускала, жалостливые истории рассказывала! А мы-то думали, внучка просто в гости приходит!
Я не приезжала часто. Раз в полгода, может. Работа, хозяйство, времени катастрофически не хватало. Но когда приезжала, проводила с бабушкой целые дни. Мы разговаривали обо всём, готовили вместе, гуляли по городу. Она была единственным человеком, который никогда не осуждал меня за то, что я не рвусь в мегаполис, что живу в деревне и работаю руками.
– Я её не обрабатывала, – сказала я тише. – Я просто была рядом.
– Рядом! – передразнила Люда. – А где ты была, когда маме плохо становилось? Где ты была, когда ей уколы надо было делать? Я вот тут была! Каждый день приходила, еду приносила, за докторами бегала!
– Вы приходили раз в неделю, – спокойно сказала я. – Бабушка мне рассказывала. И еду приносили не вы, а соседка дядя Боря помогал.
Лицо Люды налилось красным.
– Ты... ты как смеешь! – Она сделала шаг вперёд, и я почувствовала запах её приторных духов. – Выйди отсюда немедленно! Убирайся обратно в свою глушь, пока я милицию не вызвала!
– Полицию, – машинально поправила я. – И вызывайте. У меня все документы в порядке.
Настя достала телефон и начала что-то набирать, нервно постукивая длинными ногтями по экрану. Люда продолжала стоять в дверях, её грудь вздымалась от негодования. Я представила, как выгляжу со стороны: девчонка в старой куртке с налипшим снегом, с потрескавшимися от мороза губами, в резиновых сапогах. Наверное, и правда похожа на замарашку из их высокомерного городского мира.
Но квартира была моей. Бабушка хотела, чтобы она досталась мне. Она сказала это в последний наш разговор по телефону: «Танюш, ты единственная, кто не бросил меня. Не ради денег приезжала, не ради квартиры. Просто потому что любишь. И я хочу, чтобы у тебя было своё место. Не для продажи, а для жизни».
– Слушайте, – начала я, но Люда меня перебила.
– Нет, ты слушай! – Она ткнула пальцем мне в грудь. – Мы этого так не оставим! Мы будем судиться, понятно? Найдём хороших адвокатов, докажем, что мать была невменяемой! У меня есть справки, есть свидетели!
– Какие справки? – удивилась я.
– От психиатра! – триумфально выпалила Настя. – Мы уже всё узнали! Бабушка в прошлом году лежала в больнице с депрессией, принимала таблетки! Значит, была психически нестабильна!
Я вспомнила тот период. Бабушка действительно сильно грустила после смерти дедушки. Врач прописал ей лёгкие антидепрессанты. Это нормально. Это не значит, что она была невменяемой.
– Депрессия не делает человека недееспособным, – сказала я. – И завещание она писала через полгода после той истории.
– Вот именно! – подхватила Люда. – Значит, последствия остались! Она всё ещё была под влиянием! А ты этим воспользовалась, маленькая змея!
Лифт внизу загудел. Кто-то поднимался. Я молилась, чтобы это были соседи, которые могли бы подтвердить, что бабушка была в здравом уме. Или нотариус. Или полиция. Кто угодно, лишь бы эта абсурдная сцена прекратилась.
Дверь лифта открылась, и на площадку вышел мужчина лет сорока в дорогом пальто.
Он окинул нас быстрым взглядом – Люду в дверном проёме, Настю с телефоном, меня с сумкой на плече. Лицо у него было усталое, но внимательное.
– Что здесь происходит? – спросил он негромко.
– А вас что касается? – огрызнулась Люда, но в голосе появилась неуверенность.
– Юрий Платонович Карелин, адвокат, – представился мужчина, доставая из кармана визитку. – Представлял интересы Евгении Фёдоровны Соколовой. Вашей матери, если не ошибаюсь.
Люда побледнела. Настя спрятала телефон.
– Бабушка наняла адвоката? – переспросила я.
– Не совсем так, – улыбнулся Карелин. – Евгения Фёдоровна была моей соседкой. Мы часто беседовали на кухне, она угощала меня пирогами. Когда она решила составить завещание, попросила меня присутствовать при его оформлении. Я был свидетелем. И могу подтвердить, что на тот момент она находилась в полном здравии, отлично понимала свои действия и последствия.
– Вы... вы же сосед, – пролепетала Настя. – Вас подкупили!
Карелин рассмеялся.
– Подкупили пирогами с вишней? Пожалуй, да. Но в суде это вряд ли будет считаться взяткой. – Он повернулся ко мне. – Таня, верно? Евгения Фёдоровна много о вас рассказывала. Проходите, не стойте на холоде.
Люда отступила, словно её толкнули. Я переступила порог квартиры и сразу почувствовала запах бабушкиного дома – лаванды и старых книг. Карелин последовал за мной. Настя и Люда столпились в прихожей, явно не зная, что делать дальше.
– Вы не имеете права здесь находиться! – попыталась возмутиться Люда, но голос дрожал.
– По закону, имею, – спокойно ответил адвокат. – Я свидетель и консультант наследника. А вот вы... – он окинул взглядом Настю, которая явно успела разложить на кухне свои вещи, – вы, судя по всему, заняли чужую жилплощадь без разрешения владельца.
– Какого владельца? – взвилась Настя. – Это квартира моей бабушки!
– Была, – поправил Карелин. – Теперь она принадлежит Татьяне. По завещанию. Переход права собственности оформлен вчера. У вас есть документы на эту квартиру?
Молчание. Люда переглянулась с дочерью. Я прислонилась к стене, всё ещё не веря в происходящее. Неужели это правда? Неужели бабушка всё предусмотрела?
– Мы родственники! – выкрикнула Люда. – Мы имеем право!
– Право навещать, возможно, – согласился Карелин. – Но не право занимать квартиру и препятствовать законному владельцу. – Он повернулся ко мне. – Таня, если хотите, я могу помочь вам официально попросить этих дам покинуть помещение. Или можете дать им время собрать вещи самостоятельно.
Я посмотрела на тётю Люду. Она стояла, опустив плечи, и вдруг показалась мне очень старой и усталой. Настя сверлила меня взглядом, полным ненависти, но я видела в её глазах и страх. Они действительно рассчитывали на эту квартиру. Наверное, даже планы строили.
– Сколько вам нужно времени? – спросила я тихо.
– Нам не нужно твоё время! – рявкнула Настя, но Люда схватила её за руку.
– Два дня, – сказала она хрипло. – Дай нам два дня. Тут вещи мамины, надо разобрать, упаковать...
– Вещи Евгении Фёдоровны тоже входят в наследство, – заметил Карелин. – Если, конечно, Таня не решит иначе.
Я кивнула.
– Берите, что хотите. Фотографии, посуду, одежду. Мне не нужны её вещи. Мне нужна просто... – я замолчала, не зная, как объяснить. – Просто квартира. Место.
– Как великодушно, – процедила Настя, но Люда дёрнула её сильнее.
– Спасибо, – выдавила тётя. – Мы... мы завтра придём. Заберём самое необходимое.
Они ушли быстро, почти убежали. Настя на прощание хлопнула дверью так, что задрожала люстра в коридоре. Карелин снял пальто и повесил на вешалку.
– Чай будете? – предложил он. – Я знаю, где Евгения Фёдоровна хранила заварку.
Мы сидели на кухне, и я впервые за несколько часов почувствовала, что могу выдохнуть. За окном метель разошлась не на шутку, снег залеплял стекло белыми хлопьями. Карелин разлил чай по бабушкиным чашкам – тем самым, с розочками, из которых мы пили, когда я была маленькой.
– Они вернутся? – спросила я. – С судом, с адвокатами?
– Попытаются, – кивнул Карелин. – Но шансов у них немного. Завещание составлено по всем правилам, есть медицинская справка о дееспособности, есть свидетели. Евгения Фёдоровна знала, что делала.
– Почему она вам рассказывала обо мне?
Он улыбнулся.
– Потому что гордилась. Говорила, что вы единственная, кто не стыдится своей жизни. Не притворяетесь кем-то другим. Работаете, не боитесь грязи под ногтями. Она очень переживала, что вы одна в той деревне, без поддержки.
Я отпила чай. Он был горячий и сладкий, совсем как бабушкин.
– Я не одна, – сказала я. – У меня там друзья, работа. Я люблю это место.
– Знаю, – кивнул Карелин. – Она знала. Но хотела, чтобы у вас был выбор. Чтобы вы могли приехать сюда, если захотите. Или сдавать квартиру и получать доход. Или продать, если понадобятся деньги. Главное – чтобы вы были свободны.
Свобода. Я посмотрела в окно, на кружащий снег, на огни города внизу. Свобода выбирать, куда идти. Что делать. Кем быть.
– Спасибо, – прошептала я.
– Не мне, – Карелин поднялся. – Ей. Она всё продумала. Даже попросила меня присмотреть за вами первое время. На случай, если родственники будут давить.
Он ушёл через полчаса, оставив свою визитку и номер телефона. Я осталась одна в бабушкиной квартире. Теперь моей.
Я бродила по комнатам, включая свет в каждой. Гостиная с потёртым диваном, на котором мы смотрели старые фильмы. Спальня с широкой кроватью и вязаными покрывалами. Маленький балкон, где бабушка выращивала герань. Всё было таким знакомым и одновременно чужим.
На столе в гостиной лежала стопка фотографий. Люда с Настей явно начали разбирать вещи, но не успели закончить. Я взяла верхнюю карточку – бабушка с дедушкой на фоне моря, оба молодые, счастливые. Потом фото мамы в школьной форме. Потом я, лет пяти, с косичками и в платье в горошек.
Под фотографиями обнаружился конверт. Старый, жёлтый, с моим именем на лицевой стороне. Бабушкин почерк, крупный и неровный. Я открыла его дрожащими пальцами.
"Танюша, моя хорошая. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Не плачь, милая. Я прожила долгую жизнь и устала. Хочу, чтобы ты знала – эта квартира всегда была для тебя. С того самого дня, как ты приехала ко мне после школы, вся в слезах, и сказала, что не хочешь быть как все. Что хочешь жить по-своему. Помнишь? Тебе было шестнадцать. Ты боялась, что мама не поймёт, что все будут смеяться. А я сказала тебе тогда: живи, как хочешь. Только честно. Только не обманывая себя.
Ты послушалась. Уехала в деревню, хотя все крутили пальцем у виска. Работаешь на земле, растишь овощи, ухаживаешь за животными. И счастлива. Я вижу это каждый раз, когда ты приезжаешь. У тебя глаза светятся. Не то что у Люды с её вечными жалобами. Не то что у Насти, которая гонится за чужой жизнью из телеграмма.
Эта квартира – не клетка, Танюш. Это запасной аэродром. Вдруг захочешь в город вернуться. Вдруг жизнь повернётся так, что деревня станет тесной. Или просто захочешь иметь своё место здесь. Приезжай, живи, делай что хочешь. Это теперь твой дом. Один из домов.
Люда будет скандалить. Она всегда завидовала твоей маме, а теперь завидует тебе. Не злись на неё. Она несчастная. Всю жизнь пыталась доказать всем, какая она правильная, а внутри пусто. Настя такая же. Яблоко от яблони.
Живи, Танечка. Не бойся. Делай ошибки, исправляй их, люби, работай, смейся. Я буду рядом. Всегда.
Твоя бабушка."
Слёзы капали на бумагу, размывая чернила. Я сидела на полу, прижимая письмо к груди, и впервые по-настоящему поняла – бабушки больше нет. Не будет её голоса в телефоне, не будет встреч на этой кухне, не будет её тёплых рук на моих плечах.
Но было письмо. Была квартира. Была её любовь, которая никуда не делась.
Я встала, умыла лицо в ванной, посмотрела на своё отражение в зеркале. Красные глаза, растрёпанные волосы, бледное лицо. Деревенщина, как сказала Люда. И пусть. Я такая. И мне нравится такой быть.
Телефон завибрировал. Сообщение от Ромки, соседа по деревне: "Танька, как там с квартирой? Твои коровы скучают. Приезжай скорее, а то Зорька молоко давать отказывается без тебя".
Я улыбнулась. Да, я вернусь. Обязательно вернусь. Но теперь у меня есть выбор. Могу остаться там. Могу приехать сюда. Могу делать что угодно.
Свобода. Самый ценный подарок.
Я написала Ромке: "Через три дня буду. Передай Зорьке, что она драматичная корова и отлично это знает". Потом заварила себе ещё чай, достала из сумки бутерброды и села у окна. Снег за стеклом кружил и кружил, укрывая город белым одеялом.
Квартира была тёплой и тихой. Где-то за стеной играла музыка, этажом выше кто-то смеялся. Жизнь шла своим чередом.
А у меня теперь было два дома. И это было правильно.
Спасибо, бабушка. Спасибо за всё.