Недавно в очереди на кассе супермаркета я стал свидетелем сцены, от которой у меня, как у историка, профессионально заныли зубы. Двое мужчин, явно работяги, обсуждали третьего — своего начальника. И в потоке отборного русского мата, описывающего его жадность и скотство, прозвучало слово, которое они использовали как финальный, самый уничижительный приговор: «Да либерал он, чего с него взять». Не вор, не дурак, не подлец. Либерал. В современной России это звучало как диагноз, не подлежащий обжалованию, как клеймо прокаженного, которого нужно гнать палками за городские стены.
Я стоял, смотрел на ленту с продуктами и думал о том, какую удивительную, чудовищную петлю сделала наша история. Как термин, который двести лет назад означал надежду на достоинство и право, превратился в грязную тряпку, о которую вытирают ноги все кому не лень — от телеведущих в дорогих пиджаках до мужиков в спецовках. И знаете, самое скверное в этом то, что я прекрасно понимаю, почему это произошло. Здесь нет никакой загадки, только холодная логика исторических травм и грубых ошибок.
Давайте честно, без лозунгов. Если вы откроете учебник политологии — тот самый, пыльный, который никто не читает, — вы увидите там стерильное определение. Либерализм — это про свободу личности. Про то, что человек важнее государства. Про то, что закон один для всех, будь ты плотник или губернатор. Звучит красиво, верно? В теории это про независимые суды, про то, что вашу лавку не отожмут силовики, и про то, что вы можете говорить, что думаете, не ожидая стука в дверь.
У нас в России эта история началась не вчера и не в девяносто первом. Корни уходят глубоко, еще к Петру Алексеевичу, который, сам того не желая, прорубил окно не только для голландских сюртуков, но и для идей. А уж в девятнадцатом веке у нас были такие умы, как Борис Чичерин или Константин Кавелин. Это были не крикливые популисты, а серьезные бородатые мужики, профессора, государственники, которые пытались объяснить царям: если не дать человеку прав, если не развивать гражданскую свободу, империя просто сгниет изнутри или взорвется. Они мечтали о «правовом порядке», о том, чтобы русский человек перестал быть винтиком. Их, конечно, слушали вполуха, а потом и вовсе заткнули. Большевики закатали эти идеи в бетон на семьдесят лет, сделав слово «либерализм» синонимом буржуазной гнили.
Но настоящая драма, тот самый перелом, который и привел к ненависти в очереди супермаркета, случился на нашей с вами памяти.
В девяностые годы слово «либерал» вытащили из нафталина. И кто его поднял на знамя? Те, кого мы называем реформаторами. Гайдар, Чубайс, вся эта команда «молодых экономистов». И вот тут произошла подмена понятий, за которую мы расплачиваемся до сих пор. Для западного мира либерализм — это Джон Локк и права человека. Для жителя Рязани или Омска образца 1994 года либерал — это тот, кто отпустил цены, обесценил вклады и сказал: «Выживайте как хотите, рынок порешает».
Я помню это время. Я помню этот воздух, пропитанный растерянностью и дешевым спиртом. Людям обещали свободу, как в Европе, а дали шоковую терапию. И в массовом сознании намертво спаялись две вещи: демократические ценности и нищета. «Либерал» стал синонимом человека, который, прикрываясь красивыми словами о свободе, грабит страну и отдает заводы за бесценок своим друзьям. Народ, который привык к патернализму, к тому, что государство — это строгий, но кормящий отец, вдруг оказался на улице. И кто был виноват? Ну конечно, те, кто называл себя либералами.
Мы, историки, любим искать причины в экономике, но тут дело тоньше. Тут психология. Почему их ненавидят сейчас, спустя тридцать лет, когда магазины полны, а на улицах не стреляют?
Потому что образ закрепился. Либерал в представлении глубинного народа — это всегда «чужак». Это человек, который смотрит на Запад. Пока Иван Иваныч пытается собрать ребенка в школу на скромную зарплату, условный либеральный деятель рассуждает о европейских ценностях, толерантности и правах меньшинств. И Иван Иваныч чувствует не просто несогласие, он чувствует высокомерие. Ему кажется, что эти люди считают его быдлом, что они ненавидят саму «русскую суть», наши традиции, нашу, пусть и кривую, но свою коллективную душу.
В России, где община и «мы» всегда были важнее, чем «я», индивидуализм воспринимается как эгоизм. Когда либерал говорит: «Мои права, моя свобода», русский человек слышит: «Мне плевать на вас всех, я сам по себе». Это культурный разрыв, который невозможно зашить парой лекций.
Конечно, власть этим воспользовалась. Грех было не воспользоваться. За последние двадцать лет государственная машина пропаганды сработала виртуозно. Она взяла этот уже существующий народный страх перед девяностыми, смешала его с неприязнью к Западу и вылепила идеальное пугало. Включите телевизор: там слово «либерал» произносят с той же интонацией, с какой говорят о предателях родины. Либерал там — это агент Госдепа, разрушитель скреп, человек, который хочет, чтобы Россия развалилась. Это очень удобная мишень. Если что-то идет не так — виноваты «либералы в правительстве» (хотя где они там, в правительстве, ау?), виновато «наследие девяностых».
Посмотрите на политическое поле. В начале двухтысячных еще были какие-то попытки: «Союз Правых Сил», «Яблоко». Где они сейчас? «Яблоко» превратилось в клуб пожилых интеллигентов, который никто не слушает, а СПС растворился в истории. Либеральная оппозиция оказалась маргинализирована, загнана в гетто интернета и кухонных разговоров. И, будем честны, они сами этому помогли. Их бесконечная грызня между собой, неумение объединиться, снобизм по отношению к собственному народу — все это сыграло на руку тем, кто хотел их уничтожить. Нельзя бороться за права народа, если ты этот народ в глубине души презираешь или боишься. А многие наши «либералы», увы, грешили именно этим — страшно далеки они были от народа, как говорили классики про декабристов. Только декабристы шли на виселицу, а нынешние предпочитают эмиграцию или уютные кафе в пределах Садового кольца.
И вот мы имеем то, что имеем. Слово-урод. Понятие-инвалид.
Но есть нюанс, о котором нельзя молчать, если мы хотим быть объективными. Ненависть к либералам — это часто защитная реакция. Это страх перед переменами. Россия — страна с тяжелой, травматичной историей. Мы боимся хаоса больше, чем несвободы. Либерализм предлагает риск: выбирай сам, отвечай сам, живи своим умом. А это страшно. Проще, когда есть сильная рука, которая и накажет, и по головке погладит, и пайку выдаст. Ненависть к либералам — это, по сути, отказ от взросления. Это желание остаться в понятном мире иерархии, где начальник всегда прав, а если не прав — то это бояре плохие, а царь хороший.
Справедливо ли это? Нет. Потому что среди тех, кого называют либералами, полно честных людей, которые просто хотят, чтобы полицейский не мог вас избить безнаказанно, а суд судил по закону, а не по звонку. Но их голоса тонут в общем гуле ненависти.
Мы оказались в ловушке. С одной стороны — власть, которая использует антилиберальную риторику как цемент для своего режима. С другой стороны — общество, обожженное диким капитализмом и отвергающее западные модели как враждебные. А посередине — само понятие свободы, которое оказалось никому не нужно, потому что его слишком долго заворачивали в грязную обертку.
И когда я слышу, как те мужики в магазине плюются словом «либерал», мне становится не по себе. Не за политиков мне обидно, черт с ними. Мне обидно за нас. Потому что, отвергая либерализм — не как партию, а как принцип ценности человеческой личности, — мы сами подписываемся под тем, что мы не граждане, а подданные. Что мы не личности, а население. И пока мы не научимся отделять гайдаровские реформы от права на справедливый суд, мы так и будем ходить по этому замкнутому кругу, проклиная тех, кто осмеливается говорить о свободе, и удивляясь, почему вокруг так душно.
История не прощает, когда путают смыслы. И сейчас мы платим высокую цену за эту путаницу, называя врагами тех, кто, возможно, единственный предлагал нам стать взрослыми.
---