— Думаешь, я не вижу, куда вы с Олесей деньги сплавляете? — Валентина Петровна швырнула на стол последнюю выписку из банка так, что чашка с остатками кофе звякнула о блюдце. — На её родителей! Вот что я думаю! А я для вас кто — последняя нищенка?
За окном метель разгулялась не на шутку. Снег прилипал к стеклу мокрыми хлопьями, и казалось, что квартира отрезана от всего мира этой белой стеной. Олеся стояла у плиты, помешивая борщ, и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой узел. Три года замужества научили её одному: когда свекровь начинает разговор с обвинений — жди бури.
— Валентина Петровна, мои родители живут в своём доме, им ничего не нужно, — тихо произнесла она, не оборачиваясь.
— Да неужели! — голос свекрови взмыл вверх. — А шубу себе новую я, значит, купить не могу! Хожу в этой драной уже пятый год! Мне, между прочим, скоро шестьдесят, юбилей! А я как нищая!
Роман вошёл в кухню как раз в этот момент. Усталость после двенадцатичасовой смены ещё читалась в его лице, но глаза сразу стали настороженными. Он знал эту интонацию матери — предвестник грозы.
— Мам, мы же говорили...
— Ничего мы не говорили! — Валентина Петровна вскочила со стула. Массивная фигура в выцветшем халате заполнила собой половину кухни. — Сынок, ну подкинь мне деньжат, шубу новую хочу себе, норковую! И юбилей будем в ресторане отмечать, заплатишь!
Олеся наконец обернулась. Свекровь стояла, упёршись руками в бока, и в её глазах плясали победные огоньки. Она знала, что сын не откажет. Никогда не отказывал.
— Мама, норковая шуба — это двести тысяч минимум, — Роман провёл рукой по лицу. — У нас сейчас таких денег нет.
— Как нет?! — свекровь шагнула к нему, ткнув пальцем в сторону Олеси. — А на её тряпки деньги находятся! Я вот что вижу: новые сапоги на ней! Курточка новая!
— Это с распродажи, три тысячи стоило, — Олеся сжала ложку так, что пальцы онемели. — И то на мою зарплату.
— На твою зарплату! — передразнила Валентина Петровна. — Двадцать тысяч в месяц — это, по-твоему, зарплата? Да мне одной пенсии больше! Я, между прочим, тридцать лет в школе директором отработала!
В воздухе запахло подгоревшим — Олеся вовремя не выключила конфорку. Она бросилась к плите, но свекровь загородила дорогу.
— Вот что я тебе скажу, милочка. Живёшь в моей квартире, в моих стенах. Я могла бы её давно продать, себе однушку купить и на остальное жить припеваючи. А так — приходится с вами тесниться!
— Мама, достаточно, — голос Романа звучал глухо. Он смотрел в пол, и Олеся вдруг поняла: он не станет её защищать. Как всегда. Как уже сотни раз.
Валентина Петровна почувствовала своё преимущество и продолжила наступление:
— Ресторан на пятьдесят человек заказать надо. Я уже всем сказала, что будем отмечать с размахом. Мои коллеги, подруги — все ждут приглашения. Или ты хочешь, чтобы я опозорилась?
— Это же ещё полтора месяца, мы с Ромой что-нибудь придумаем, — Олеся сама не верила своим словам. Придумают. Возьмут кредит. Ещё один. Уже третий за два года.
— Придумаете! — фыркнула свекровь. — Вот и придумывайте. А то у вас на всё одна отговорка: потом, как-нибудь, не сейчас. Живу я с вами третий год, и что я видела? Одни обещания!
Она развернулась и вышла из кухни, громко хлопнув дверью. В квартире стало тихо, только за окном завывала метель.
— Почему ты молчал? — Олеся не узнала собственного голоса — он звучал жёстко, отчуждённо.
Роман опустился на стул и закрыл лицо руками.
— Что я должен был сказать? Это моя мать.
— И что? Она может говорить мне всё, что угодно, а ты просто стоишь и молчишь?
— Олесь, давай не сейчас, ладно? Я устал. Смена была тяжёлая.
Олеся выключила плиту. Аппетит пропал — и у неё, и, она была уверена, у Романа тоже. В такие моменты хотелось одного: провалиться сквозь землю, исчезнуть, очнуться в другой жизни, где нет этих бесконечных претензий, унижений и невозможности что-либо изменить.
Она прошла в их комнату — маленькую, с одним окном на северную сторону. Здесь всегда было холодно, несмотря на батареи. Села на кровать, укрывшись пледом, и уставилась в окно. Снег всё падал и падал, заметая город, стирая очертания домов, превращая мир в бесформенную белую массу.
«Три года назад всё было иначе», — подумала Олеся. Роман тогда ещё снимал квартиру, работал на двух работах, мечтал о собственном деле. Его мать жила отдельно, в своей двушке, и виделись они по воскресеньям — не чаще. Всё изменилось после инсульта Валентины Петровны. Лёгкого, врачи обещали полное восстановление, но свекровь восприняла болезнь как повод перебраться к сыну. «Временно, на время реабилитации», — говорила она. Олеся тогда не возражала. Как можно было возражать?
Но временное переросло в постоянное. Валентина Петровна оправилась за месяц, но возвращаться в свою квартиру не захотела. «Мне одной страшно, вдруг повторится», — твердила она. И Роман сдался. Как всегда.
Прошел месяц
Юбилей Валентины Петровны превратился в кошмар, который Олеся запомнит до конца своих дней.
Ресторан «Иверия» встретил их приглушённым светом хрустальных люстр и ароматом дорогих духов. Гости уже расселись за длинным столом, накрытым белоснежной скатертью. Олеся огляделась и похолодела — человек шестьдесят, не меньше. Валентина Петровна обещала пятьдесят.
— Сынок, иди сюда! — свекровь маячила у стойки администратора, придерживая папку с меню. — Тут надо окончательно согласовать заказ!
Роман подошёл, и Олеся видела, как побледнело его лицо, когда он заглянул в список блюд. Свекровь заказала половину средиземноморского меню: тартар из тунца с авокадо и манго, карпаччо из лосося на кедровых орешках, осьминоги на гриле с соусом чимичурри, дорадо в соляной корке, ризотто с морепродуктами и шафраном, паста с трюфелем и белыми грибами. Закуски шли отдельным списком: брускетты с томатами черри и страчателлой, тигровые креветки в чесночном масле, тёплый салат с утиной грудкой.
— Мама, это же... Это на полмиллиона потянет, — прошептал Роман.
— Ну и что? — Валентина Петровна поправила новую норковую шубу, которую две недели назад Роман всё-таки купил в кредит. — Мне шестьдесят лет! Один раз живём! Или ты хочешь, чтобы мои подруги думали, что у тебя денег нет?
Администратор, изящная женщина лет сорока, смотрела на них с профессиональной улыбкой, но в глазах мелькало нечто похожее на сочувствие.
— С напитками тоже определились? — уточнила она.
— Да-да, — Валентина Петровна взяла список. — Просекко для начала, потом красное вино — это как его, «Амароне», шесть бутылок. Белое — «Шабли», тоже шесть. Коньяк «Хеннесси», три бутылки. И шампанское «Моэт» к торту.
Олеся почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она знала цены — в прошлой жизни, до замужества, работала в баре. «Амароне» стоило от пятнадцати тысяч за бутылку, «Моэт» — двадцать. Роман стоял бледный, сжав челюсти.
— Может, возьмём что-то попроще? — попробовала вмешаться Олеся. — Есть же другие хорошие вина...
— Другие?! — свекровь посмотрела на неё так, будто та предложила поить гостей водой из-под крана. — На моём юбилее? Чтобы все потом говорили, что у Валентины Петровны сын скряга? Ни за что!
Роман расписался в счёте. Рука дрожала.
Вечер начался тостами. Подруги Валентины Петровны, бывшие учительницы и директора школ, наперебой восхваляли юбиляршу. Одна из них, полная женщина в малиновом платье, кричала так громко, что в соседнем зале оборачивались:
— Валюша, ты — наша королева! Всю жизнь детей воспитывала, а теперь вот заслуженный отдых! И сын у тебя золотой, всё для тебя, всё!
Другая, тощая, с крашеными рыжими волосами, добавила:
— Я вот своим детям говорю: смотрите, как Роман мать уважает! Вот это сын так сын!
Олеся сидела рядом с мужем и чувствовала, как внутри разгорается что-то жгучее и злое. Роман не притронулся к еде. Он смотрел на гостей, которые уже вовсю накладывали себе карпаччо и тартары, и в его глазах читалась обречённость.
Блюда сменяли друг друга. Официанты сновали между столами, принося всё новые подносы. Осьминоги исчезали со скоростью света, дорадо разбирали с азартом, будто боялись не успеть. Женщины ахали над ризотто, мужчины требовали добавки пасты с трюфелем.
— Вкуснотища! — орала малиновая дама, размахивая вилкой. — Валюш, ты умеешь жить! Во! Вот это размах!
— А у нас на юбилее Тамары Ивановны что было? — вступила другая. — Пицца и салаты! Как в столовке! А здесь — во, класс!
Рыжая учительница допивала третий бокал просекко и уже начинала говорить невнятно:
— Роман, ты герой! Мать так любишь! Молодец, сынок, молодец!
Валентина Петровна сияла. Она переходила от стола к столу, принимая комплименты, показывая шубу, рассказывая, как сын её купил — «не пожалел денег, сразу норку взяли, самую лучшую».
Когда принесли горячее, началось настоящее светопреставление. Гости набросились на блюда с такой жадностью, будто не ели неделю. Кто-то тянулся через весь стол за креветками, опрокинув при этом бокал с вином. Красная лужа растеклась по белой скатерти, но никто не обратил внимания.
— Ещё вина! — заорал мужчина в сером костюме, размахивая пустой бутылкой. — Где там «Амароне»?!
— И коньяк давайте! — подхватила малиновая дама. — Чего мы, на поминках, что ли?!
Олеся видела, как Роман побледнел ещё сильнее. Он наклонился к ней и прошептал:
— Они выпили уже четыре бутылки «Амароне». Это шестьдесят тысяч.
— Может, попросишь маму умерить аппетиты гостей? — тихо спросила Олеся.
Роман посмотрел на мать. Та стояла в центре зала, обнимая очередную подругу, и хохотала во весь голос. Её лицо раскраснелось, глаза блестели.
— Она не остановится, — глухо сказал он. — Это её триумф.
К середине вечера гости окончательно расслабились. Кто-то пел застольные песни, кто-то танцевал между столами. Рыжая учительница рыдала на плече у Валентины Петровны, причитая:
— Валюша, как я тебя люблю! Ты — самая лучшая! Самая-самая!
Мужчина в сером костюме пытался произнести тост, но язык заплетался:
— За... за нашу... Валентину... Петровну! Она... она... во! Короче, за неё!
Малиновая дама требовала ещё коньяка, хотя уже держалась за стол, чтобы не упасть.
Олеся наблюдала за этим балаганом и чувствовала, как внутри что-то ломается. Не сгибается, не трещит — именно ломается, окончательно и бесповоротно. Роман сидел рядом, и она видела: он думает о том же самом. О кредитах, которые теперь придётся брать. О том, что эта ночь обойдётся им в несколько месяцев жизни впроголодь. О том, что его мать даже не задумается об этом.
Когда вынесли торт — трёхъярусный, украшенный золотыми розами и марципановыми фигурками, — гости взревели от восторга. Валентина Петровна задувала свечи, и все хором орали: «Поздравляем! Ура!»
Роман встал, извинился и вышел на улицу. Олеся пошла за ним. Он стоял у входа в ресторан, привалившись к холодной кирпичной стене. Мороз крепчал, снег скрипел под ногами.
— Сколько? — тихо спросила Олеся.
— Пятьсот восемьдесят тысяч, — ответил он, не поднимая глаз. — Пока. Они ещё шампанское не допили.
Олеся смотрела на мужа и вдруг поняла — сейчас или никогда. Если промолчит, если снова проглотит всё это, то так и будет до конца жизни. Они будут расплачиваться по кредитам, ютиться в маленькой комнате, слушать упрёки свекрови и медленно растворяться в этом болоте.
— Рома, хватит.
Он поднял на неё глаза. В них было столько усталости, что Олеся на мгновение дрогнула. Но только на мгновение.
— Ты слышишь меня? Хватит. Нам нужно что-то менять.
— Что я могу изменить? Это моя мать.
— И что? Она имеет право вытирать об нас ноги? Мы два года отдавали каждую копейку на её прихоти. Эта шуба, рестораны, такси, салоны красоты — всё это мы оплачивали. А что получили взамен?
Роман молчал. Снег падал на его тёмные волосы, на плечи пальто. Он выглядел старше своих тридцати двух.
— Она меня унижает каждый день, Рома. При тебе. И ты молчишь. Всегда молчишь.
— Я не знаю, что говорить, — выдохнул он. — Она такая всю жизнь. После смерти отца стала ещё хуже. Мне казалось, если я буду выполнять все её желания, она успокоится, станет добрее...
— Не станет, — жёстко сказала Олеся. — Никогда. Чем больше даёшь, тем больше она требует. Это бездонная яма.
Дверь ресторана распахнулась, и оттуда выплыла Валентина Петровна. Шуба нараспашку, лицо красное от вина и торжества.
— Вы чего тут? — она смотрела на них с подозрением. — Гости ещё не разошлись, а вы прячетесь! Неудобно получается!
— Мама, нам нужно поговорить, — Роман выпрямился.
— О чём говорить? Потом поговорим! Иди, тост произнеси, всё-таки сын!
— Нет, — он сказал это тихо, но твёрдо. — Сейчас поговорим.
Валентина Петровна застыла. Такого тона от сына она не ожидала.
— Мама, я оплачу этот вечер. Последний раз. Возьму кредит, найду деньги. Но это в последний раз.
— О чём ты? — свекровь нахмурилась.
— Ты вернёшься в свою квартиру. На следующей неделе. Мы помогли тебе после болезни, но теперь ты здорова. Ты можешь жить отдельно.
— Ты... ты выгоняешь родную мать?! — голос Валентины Петровны взлетел до визга. — Из-за этой?! Из-за неё?!
— Из-за нас, — Олеся шагнула вперёд. — Потому что мы тоже имеем право на жизнь. На свою квартиру, на свои деньги, на уважение.
— Какое уважение?! Я всю жизнь ему отдала! Одна его растила! А теперь что — выбросить, как ненужную вещь?!
— Никто тебя не выбрасывает, — Роман провёл рукой по лицу. — У тебя есть квартира, хорошая пенсия. Мы будем помогать — в разумных пределах. Но жить вместе мы больше не можем.
Валентина Петровна смотрела на сына, и в её глазах одно за другим сменялись чувства: недоумение, гнев, обида. Потом она развернулась и пошла обратно в ресторан, хлопнув дверью так, что стёкла задрожали.
Олеся взяла Романа за руку. Она была ледяной.
— Выдержишь? — спросила она.
— Не знаю, — честно ответил он. — Но попробую.
Внутри ресторана гости всё ещё гуляли. Валентина Петровна, вернувшись, изображала радость, но Олеся заметила — её руки дрожали, когда она брала бокал. Свекровь поняла: что-то изменилось. Безропотный сын вдруг обрёл голос.
Когда вечер закончился и последние гости разъехались, Роман оплатил счёт. Шестьсот двадцать три тысячи рублей. Администратор протянула чек с той же профессиональной улыбкой.
Домой ехали втроём в такси, молча. Валентина Петровна сидела отдельно, демонстративно отвернувшись к окну. За стеклом мелькали ночные улицы, укутанные снегом.
Через неделю свекровь съехала. Без скандалов — те начнутся позже, Олеся это знала. Будут слёзы, упрёки, попытки вернуть всё как было. Но сейчас, стоя посреди опустевшей гостиной, где ещё вчера громоздились вещи Валентины Петровны, Олеся впервые за три года почувствовала, что может дышать полной грудью.
Роман обнял её со спины, положил подбородок на плечо.
— Думаешь, мы справимся? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она. — Но попытаемся.
За окном всё так же шёл снег. Зима будет долгой. Кредиты тоже. Но впереди маячило что-то другое — не счастье, нет, до него ещё далеко. Но хотя бы возможность его найти.