Ключ в замке провернулся с привычным щелчком. Лена устало сбросила туфли в прихожей, морщась от боли в натёртых пятках. День на работе выдался особенно изматывающим — менеджер по продажам в строительной компании, она весь день провела на ногах, показывая квартиры капризным клиентам.
Из кухни доносились голоса. Лена застыла, прислушиваясь. Знакомый тембр заставил её нахмуриться — опять она здесь. Валентина Петровна, свекровь. Женщина, которая, по мнению Лены, слишком часто появлялась в их доме.
— Опять твоя мамаша? Пусть уже домой идёт, — не сдержалась Лена, обнаружив на кухне свекровь.
Герман поднял голову от чашки с чаем. В его взгляде мелькнуло недоумение, быстро сменившееся раздражением.
— Лена, это мой дом тоже. И моя мать имеет право здесь находиться.
Валентина Петровна, невысокая полная женщина с добрыми карими глазами, неловко поднялась со стула.
— Я, пожалуй, пойду...
— СИДИТЕ, мама, — твёрдо произнёс Герман. — Никуда вы не пойдёте. Мы ещё не допили чай.
Лена фыркнула, скрестив руки на груди. В её голове всплыли рассказы старшей сестры Марины о том, как та мучается со своей свекровью — настоящей ведьмой, которая постоянно лезет в их жизнь, критикует, поучает. И хотя Валентина Петровна никогда не позволяла себе ничего подобного, Лена была убеждена — все свекрови одинаковые.
— Да сколько можно! — вспыхнула она. — Каждую неделю она здесь торчит! У неё что, своего дома нет?
Герман медленно встал из-за стола. В его движениях чувствовалась сдержанная злость.
— У мамы есть свой дом. Просто Катя уехала в Екатеринбург, Андрей в армии служит. Ей одиноко. Что плохого в том, что она навещает сына?
— Плохо то, что она ПОСТОЯННО здесь! — Лена повысила голос. — Я прихожу с работы, хочу отдохнуть в СВОЁМ доме, а тут...
— В своём? — перебил её Герман, и в его голосе прозвучали стальные нотки.
***
Атмосфера на кухне накалилась до предела. Валентина Петровна нервно теребила край скатерти, явно желая исчезнуть.
— Что значит «в своём»? — повторила Лена, сузив глаза.
Герман сделал глубокий вдох, словно собираясь с духом перед важным разговором.
— Лена, давай вспомним кое-что. Кто дал нам деньги на первоначальный взнос за эту квартиру?
— При чём тут это? — Лена почувствовала, как внутри поднимается тревога.
— При том. Мама продала свою дачу, чтобы помочь нам. Триста тысяч рублей — это были ВСЕ её сбережения на старость. И знаешь что? Доля в этой квартире официально оформлена на неё.
Лена побледнела. Об этом она старалась не думать, вытеснила из памяти неудобный факт.
— И что теперь? Она будет это вечно нам напоминать?
— Она НИКОГДА об этом не напоминала! — взорвался Герман. — НИ РАЗУ за три года! А ещё давай вспомним, кто оплатил половину нашей свадьбы? Кто каждый месяц привозит нам продукты из деревни от бабушки? Кто дал двадцать тысяч, когда твоя мама попала в больницу с инфарктом?
Каждое слово било по Лене, как пощёчина. Но признать свою неправоту она не могла — гордость не позволяла.
— Ну и что? Это не даёт ей права жить у нас!
— Она не живёт у нас! Она приходит раз в неделю на пару часов!
— Пару часов? Да она тут с утра сидит!
— Потому что я её ПОПРОСИЛ прийти! — выкрикнул Герман. — Я хотел с ней посоветоваться насчёт работы, у меня проблемы, а тебе на это наплевать!
— Какого чёрта?! При чём тут я? — Лена топнула ногой. — Ты что, без мамочки решение принять не можешь?
Валентина Петровна встала, держась за спинку стула побелевшими пальцами.
— Дети, пожалуйста, не ссорьтесь из-за меня...
— МАМА, СЯДЬТЕ! — рявкнул Герман так, что обе женщины вздрогнули.
Он повернулся к жене, и в его глазах полыхала такая злость, какой Лена никогда прежде не видела.
— Знаешь что, Лена? Я устал. Устал оправдываться за то, что люблю свою мать. Устал просить тебя быть с ней вежливой. Устал выслушивать твои претензии каждый раз, когда она приходит.
***
Лена распахнула дверь кухни с такой силой, что та ударилась о стену.
— Валентина Петровна, УБИРАЙТЕСЬ из моего дома! НЕМЕДЛЕННО!
Свекровь испуганно охнула, прижав руку к груди. Герман же медленно выпрямился, и его лицо приобрело каменное выражение.
— Что ты сказала? — тихо, почти шёпотом спросил он.
— Я сказала, пусть твоя мамаша УБИРАЕТСЯ! Надоело! Хватит! Пусть сидит у себя дома!
— Из ТВОЕГО дома? — Герман усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья. — Лена, милая, давай проясним ситуацию раз и навсегда. Это квартира МОЕЙ МАТЕРИ. Юридически. Документально. Официально. Ты здесь — НОЛЬ. Понимаешь? НОЛЬ БЕЗ ПАЛОЧКИ!
Эти слова ударили по Лене сильнее любой пощёчины. Она открыла рот, но слова застряли в горле.
— Если кому и убираться отсюда, — продолжил Герман, — так это ТЕБЕ. Ты здесь живёшь только потому, что моя мать достаточно добра и терпелива, чтобы выносить твоё хамство!
— Герман, сынок, не надо... — Валентина Петровна попыталась встать между ними.
— Нет, мама, ХВАТИТ! — отрезал он. — Я три года молчал, терпел, надеялся, что Лена образумится. Но сегодня — ВСЁ!
Он повернулся к жене, которая стояла, прислонившись к дверному косяку, бледная как полотно.
— Знаешь, что меня больше всего бесит? Ты ненавидишь мою мать только потому, что у твоей сестры плохая свекровь! Ты даже не пыталась узнать маму получше! Ты сразу записала её во враги!
— Я... я просто... — Лена запиналась, пытаясь найти слова.
— Ты просто эгоистка! — выплюнул Герман. — Тебе плевать на всех, кроме себя! На меня, на мою семью, даже на свою мать ты забила, сбежав от неё!
— НЕ СМЕЙ трогать мою мать!
— А ты НЕ СМЕЙ оскорблять мою!
Валентина Петровна тихо взяла сумку и направилась к выходу.
— Мама, стойте! — Герман бросился за ней.
— Нет, сынок, я пойду. Не хочу быть причиной вашей ссоры.
— Вы не причина, мама. Причина — это неблагодарная, злобная женщина, которую я имел глупость назвать женой!
Дверь за Валентиной Петровной тихо закрылась. Герман вернулся на кухню, где Лена всё ещё стояла в дверях.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать? — прошипела она.
— А ты как смеешь так разговаривать с моей матерью? Женщиной, которая сделала для нас больше, чем твои родители вместе взятые!
— Да пошёл ты! — выкрикнула Лена. — Маменькин сынок! Без мамочки шагу ступить не можешь!
— Знаешь что? УБИРАЙСЯ! — Герман указал на дверь. — Убирайся прямо сейчас! Иди к своей сестре, плачься ей в жилетку про злого мужа и страшную свекровь!
***
Неделя тянулась как месяц. Лена сидела в тесной квартире сестры, делила с племянниками диван и каждый день ждала, что Герман позвонит, извинится, попросит вернуться. Но телефон молчал.
Марина, её старшая сестра, сначала сочувствовала, потом начала намекать, что гостить неделю — это уже перебор. У неё своя семья, свои проблемы.
— Может, тебе стоит первой позвонить? — предложила она за завтраком в субботу.
— НИ ЗА ЧТО! — отрезала Лена. — Он должен понять, что был неправ!
— А если не поймёт?
— Поймёт. Куда он денется?
Но внутренний голос шептал, что Герман не из тех, кто легко меняет решения. За пять лет брака она хорошо изучила его характер — спокойный, уравновешенный, но если уж он взрывался, то это надолго.
В воскресенье вечером Лена не выдержала. Собрала вещи, попрощалась с сестрой и поехала домой. Всю дорогу репетировала речь — не извинения, нет, но что-то примирительное. Может, предложит компромисс — пусть свекровь приходит, но предупреждает заранее.
Ключ повернулся в замке. Квартира встретила её тишиной и полумраком. На столе в прихожей лежал белый конверт.
Лена взяла его дрожащими руками. Внутри — документы на развод и записка, написанная знакомым почерком Германа:
«Освободи квартиру до конца недели. Вещи можешь забрать в любое время, когда меня не будет дома. График моей работы тебе известен. Ключи оставь у консьержки».
Ноги подкосились. Лена тяжело опустилась на пуфик в прихожей. Неужели всё? Неужели он серьёзно?
Она прошла в гостиную. На журнальном столике лежала ещё одна бумага — договор дарения. Герман передавал свою долю в квартире матери. Теперь жильё полностью принадлежало Валентине Петровне.
Звук ключа в замке заставил её вздрогнуть. Герман вошёл, увидел её и помрачнел.
— Ты здесь.
— Герман, нам нужно поговорить...
— Нет, не нужно. Всё уже сказано.
— Ты не можешь вот так просто меня выгнать!
— Могу и выгоняю. Это квартира моей матери, забыла?
— Герман, ну давай обсудим...
— Я был у мамы, — перебил он. — У неё вчера поднялось давление до двухсот. Скорая еле откачала. Сейчас в больнице лежит.
— И что? — Лена пожала плечами. — У всех пожилых давление скачет.
Герман посмотрел на неё так, словно видел впервые.
— Даже сейчас... Даже услышав, что человек в больнице, ты не можешь проявить хоть каплю сочувствия?
— Да ну тебя к чертям собачьим! Маменькин сынок! Всю жизнь под её юбкой просидишь!
— Лучше быть маменькиным сынком, чем бессердечной тварью, — спокойно ответил Герман и прошёл в спальню.
***
Лена металась по квартире, собирая вещи. Злость, обида, страх — всё смешалось в один ядовитый коктейль эмоций. Она швыряла одежду в чемодан, разбила любимую чашку Германа, порвала их свадебное фото.
Из спальни не доносилось ни звука. Герман словно перестал существовать, отгородился стеной молчания.
— Ты ещё пожалеешь! — крикнула она, застёгивая чемодан. — Приползёшь ко мне на коленях, будешь умолять вернуться!
Дверь спальни открылась. Герман стоял на пороге — спокойный, собранный, чужой.
— Нет, Лена. Не буду. Знаешь почему? Потому что я наконец понял — мы с тобой слишком разные. Я вырос в семье, где уважают старших, где помогают друг другу, где семья — это святое. А ты... Ты даже от собственной матери сбежала, потому что она тебе «надоела со своими советами».
— Не тебе меня судить!
— Я не сужу. Я констатирую факт. Мы не подходим друг другу. И хорошо, что поняли это сейчас, а не через десять лет.
Лена подхватила чемодан, сумку, пакеты с вещами. У двери обернулась:
— Передай своей мамаше — она победила! Довольна?
— Она не с тобой воевала, Лена. Это ты воевала сама с собой. И проиграла.
Дверь захлопнулась. Лена стояла на лестничной площадке, окружённая вещами, и только сейчас в полной мере осознала произошедшее. Она потеряла всё. Мужа, который, несмотря на её выходки, любил её. Квартиру в центре города. Свекровь, которая, если подумать, действительно никогда не делала ей ничего плохого — не лезла с советами, не критиковала, не настраивала сына против жены.
Вспомнились все моменты, когда Валентина Петровна молча сносила её колкости. Когда приносила домашние пироги, а Лена демонстративно их не ела. Когда дарила подарки на праздники, а Лена принимала их с кислой миной.
Чёрт возьми, да она действительно была хорошей свекровью! Не то что монстр, терроризирующий Марину. Но Лена была так ослеплена чужим опытом, что не захотела этого видеть.
Телефон в кармане завибрировал. Мама.
— Лена, дочка, ты где? Марина сказала, ты у них неделю жила? Что случилось?
— Мама... можно я к тебе приеду?
— Конечно, дочка. Приезжай.
Лена вызвала такси. Пока ехала через весь город в спальный район, где жила её мать, думала о странной иронии судьбы. Сбежала когда-то от мамы, потому что та слишком активно лезла в её жизнь — и куда, и с кем, и почему так поздно, и когда замуж, и когда внуки. А теперь возвращается обратно.
Мать встретила её на пороге — постаревшая, уставшая, но всё такая же беспокойная.
— Господи, Леночка, что случилось? Ты вся бледная! Вы с Германом поссорились?
— Мы разводимся, мам.
— Как разводитесь? Почему? Он тебе изменил?
— Нет... Я... Это из-за его матери.
— Валентина? Но она же такая милая женщина! Помнишь, когда у меня инфаркт был, она первая примчалась, денег дала, в больницу свозила...
— МАМ! — Лена не выдержала. — Можно без этого?
Мать покачала головой, но промолчала. Провела дочь в свою маленькую двухкомнатную квартиру, где всё осталось как прежде — те же обои с розочками, тот же потёртый диван, те же фотографии на стенах.
— Будешь жить в своей комнате. Я там ничего не меняла после твоего отъезда.
Лена зашла в бывшую детскую — узкая комнатка, старая мебель, вид на стену соседнего дома. После просторной квартиры в центре это казалось клетушкой.
— Спасибо, мам.
— Не за что, доченька. Ты же знаешь, мой дом — всегда твой дом. Даже если ты от меня сбежала...
В голосе матери звучала старая обида. Лена опустилась на узкую кровать и закрыла лицо руками. История повторялась. Только теперь она была не в роли той, кто уходит, а в роли той, от кого уходят.
Где-то в больнице лежала Валентина Петровна — женщина, которая отдала им все свои сбережения, помогала чем могла, никогда не упрекала. А в квартире, купленной на её деньги, сидел Герман — мужчина, который выбрал мать вместо жены. И правильно сделал, поняла вдруг Лена.
Потому что семья — это не просто штамп в паспорте. Это уважение, благодарность, умение ценить то, что для тебя делают. А она этого так и не научилась.
Телефон зазвонил. Номер Германа. Лена поспешно ответила, надеясь...
— Забыла сказать, — голос мужа звучал отстранённо. — У мамы всё нормально, выписывают завтра. Если вдруг интересно.
— Герман, я...
— И ещё. Подумай насчёт алиментов. Я буду платить, сколько скажешь. Хоть в браке ты и работала, но всё же...
— Алименты? Герман, но мы же не имеем детей...
— Я о твоей матери. Она болеет, ей нужна помощь. Я готов помогать, как и раньше. Просто через тебя теперь.
Гудки. Он отключился. Лена уронила телефон на кровать и расплакалась. Даже сейчас, даже после всего, он думал о её матери. А она не подумала о его ни разу за все годы брака.
За окном темнело. Где-то далеко, в уютной квартире в центре, Герман, наверное, заваривал чай. Может, звонил матери, справлялся о самочувствии. А может, просто сидел в тишине и думал о том, как всё могло бы быть иначе.
Если бы Лена не была такой упрямой. Если бы не судила свекровь по чужим меркам. Если бы научилась быть благодарной.
Если бы...
Но время не повернуть вспять. И Лена осталась там, откуда когда-то сбежала — в тесной комнатке с видом на глухую стену. Одна со своей гордостью, злостью и поздним раскаянием.
А где-то в больничной палате пожилая женщина не знала, что стала причиной развода сына. И никогда не узнает — Герман слишком любил мать, чтобы огорчать её такими новостями. Скажет, что Лена уехала в длительную командировку. Потом — что встретила другого. Что угодно, только не правду.
Потому что правда была слишком горькой. И Лена, глядя в потолок детской комнаты, наконец это поняла.
Но было поздно.
Автор: Елена Стриж ©