На следующее утро атмосфера за завтраком была напряженной. Сережа ковырял ложкой в тарелке с овсянкой, не поднимая глаз. Костя, обычно такой шумный, сидел непривычно тихо.
— Ребята, — начал Алексей, откладывая свою чашку кофе. — Сегодня поедете к дедушке на дачу. Погостите там недельку.
Сережа медленно поднял на отца испуганный взгляд.
— На неделю? — его голос дрогнул. — Но… у меня же занятие в субботу. Сольфеджио.
— Пропустишь одно, ничего страшного, — сказал Алексей, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. — На даче хорошо, воздух свежий.
— А я свою футболку возьму? — тихо спросил Костя, глядя на отца умоляющими глазами. — Розовую, с единорогом?
Алексей почувствовал, как у него заныло под ложечкой.
— Конечно, возьмешь, — твердо сказал он. — Бери все, что захочешь.
— Дед опять будет ругаться? — Сережа съежился еще сильнее.
Алексей глубоко вздохнул. Он подошел к столу и присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне.
— Слушайте меня оба, — он посмотрел то на одного, то на другого сына. — Дедушка… он другой. Он воспитывался по-другому. И он считает, что помогает вам стать сильными. Но я хочу, чтобы вы запомнили самое главное. То, что вы любите музыку, то, что вам нравятся яркие цвета — это часть вас. И это хорошо. Это не делает вас слабыми. Наоборот. Оставаться собой, когда тебя пытаются изменить, — это и есть настоящая сила. Понимаете?
Сережа медленно кивнул, но в его глазах читалось сомнение. Костя нахмурился, обдумывая слова отца.
— То есть, если дед будет говорить, что пианино — это для девочек, он неправ? — уточнил младший.
— Неправ, — абсолютно серьезно подтвердил Алексей. — Так же, как неправ тот, кто говорит, что розовый — не мужской цвет. Цвета не бывают мужскими или женскими. А музыка и вовсе живет в сердце. Не важно, чье это сердце — мальчика или девочки.
Он обнял обоих, чувствуя, как мелко дрожат их худенькие плечики.
— Пройдет всего неделя. Я буду звонить каждый день. И если вам будет совсем плохо, вы сразу говорите деду, что хотите домой, и он позвонит мне. Договорились?
— Договорились, — без особой веры прошептал Сережа.
— Ладно, — вздохнул Костя, смотря на свою недоеденную кашу.
Алексей поднялся. Он видел, что его слова не слишком их утешили. Они ехали на фронт. И он, их главный защитник, добровольно отправлял их в тыл врага. Чувство вины легло на его плечи тяжелым, неподъемным грузом.
***
Дача Виктора Петровича встретила мальчиков гробовой тишиной, пахнущей древесной пылью и прошлым веком. Небольшой бревенчатый дом с темными, почти не пропускающими свет окнами, стоял посреди ухоженного, но безрадостного участка. Ни ярких цветов, ни смешных садовых гномиков — только ровные грядки с зелеными побегами, поленница дров, сложенная с геометрической точностью, и сарай с тускло поблескивавшим на солнце замком.
Виктор Петрович, уже переодетый в застиранный тренировочный костюм, ждал их на крыльце, положив на перила свои рабочие, шершавые ладони.
— Ну что, мужчины, — произнес он, без улыбки окидывая внуков оценивающим взглядом. — Отдохнули с дороги? Хватит. Теперь за дело. Первым делом — распаковка. Покажу, где ваша койка.
Комната, куда он их привел, была крошечной, с двумя узкими железными кроватями, застеленными колючими серыми одеялами. На стене висел ковер с оленем, смотрящим в туманную даль. Воздух был спертым и холодным.
Пока Сережа и Костя нерешительно ставили свои рюкзаки, Виктор Петрович подошел к ним.
— Давайте-ка, посмотрим, что вы с собой приволокли, — он взял рюкзак Кости и, не спрашивая разрешения, расстегнул молнию.
Первой на свет божий, ярким розовым пятном, была извлечена злополучная футболка с единорогом.
— Ага, — хмыкнул дед. — Это мы сейчас исправим.
Он сложил ее и сунул под матрас своей кровати в соседней комнате.
— На даче работать будем, а не наряжаться. Одежда у меня для вас есть.
Затем его взгляд упал на продолговатый футляр в руках у Сережи.
— Это что еще?
— Клавиши… — тихо проговорил Сережа, прижимая футляр к груди. — Электронное пианино. Папа разрешил взять, чтобы не забыть программу.
Лицо Виктора Петровича исказилось гримасой брезгливости.
— Не забыть? Да ты ее здесь, брат, как раз вспомнишь, что такое настоящий труд. Отнеси в сарай. Там и полежит. Места тут мало.
— Но дедушка… — голос Сережи дрогнул.
— Я сказал, в сарай! — рявкнул Виктор Петрович, и его голос, громовый и не допускающий возражений, заставил мальчика вздрогнуть и беспомощно посмотреть на брата.
Костя сжал кулаки, его щеки покраснели от нахлынувшей ярости и обиды.
— Это наше! Папа разрешил!
— А здесь я главный! — отрезал дед. — Пока вы у меня в гостях, вы живете по моим правилам. И правило первое — никакого балабольства. Правило второе — работа. Поняли?
Мальчики молчали. Сережа, сгорбившись, поплелся к сараю с своим футляром, ощущая, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Костя остался стоять, его маленькое тело напряглось, как струна.
***
Неделя превратилась в однообразный, изматывающий маршрут. Подъем в семь. Холодный завтрашний чай с сухарями. Работа на огороде — полоть, таскать воду. Потом — колка дров. Виктор Петрович заставлял Сережу, несмотря на его худобу и неловкость, держать тяжелую колоду, а сам с ожесточением бил по ней топором, так что щепки летели во все стороны.
— Держи крепче! Не дрейфь! — кричал он, и Сережа стискивал зубы, чувствуя, как дрожат его руки.
Костя, которому доставалось носить поленья к поленнице, сначала бунтовал.
— Я не хочу! Я устал!
— Мужчины не устают! Мужчины делают! — был неизменный ответ.
Обед. Молчание за столом, прерываемое лишь звоном ложек и наставлениями деда. «Ложку держи крепче». «Не чавкай». «Сиди ровно». После обеда — «мужской отдых»: Виктор Петрович мог часами рассказывать им о том, как правильно красить забор или чинить проводку. Мальчики слушали, уставившись в одну точку, их мысли были далеко — в своей комнате, с ноутбуком, с музыкой, с яркими красками.
Вечером, изможденные, они падали на жесткие кровати. Сережа лежал и смотрел в потолок, мысленно перебирая гаммы, боясь, что пальцы отвыкнут от клавиш. Костя, обычно засыпавший мгновенно, ворочался и вздыхал. Его розовая футболка так и оставалась под матрасом, символ конфискованной радости.
Однажды вечером, когда Виктор Петрович ушел в баню, Костя не выдержал. Он подошел к Сереже.
— Сереж, я больше не могу. Мне скучно. Дед злой. Я хочу домой.
— Папа сказал, неделю, — безжизненно ответил Сережа, глядя в стену.
— А я не хочу неделю! — прошептал Костя, и в его голосе послышались слезы. — Я хочу играть на барабане. Хочу свою футболку.
Он подошел к двери в комнату деда и приоткрыл ее. На стуле лежала его розовая футболка. Костя схватил ее, прижал к лицу, вдыхая знакомый, домашний запах стирального порошка. Это пахло мамой, папой, безопасностью.
В этот момент дверь распахнулась. На пороге стоял Виктор Петрович, красный от пара, с полотенцем через плечо. Его взгляд упал на смятую розовую ткань в руках у внука.
— Так-так, — медленно произнес он. Его голос прозвучал тихо, и от этого стало еще страшнее. — Не послушание. Тайком шариться по моим вещам. Это что за безобразие?
— Это мое! — крикнул Костя, отступая назад и зажимая футболку за спиной. — Верните!
— Я сказал, здесь это не носить! — прогремел дед и сделал шаг вперед. — И ты будешь делать так, как я говорю! Понял?
— Нет! — заливаясь слезами, закричал Костя. — Вы плохой! Я вас ненавижу!
Виктор Петрович остолбенел на секунду, а затем его лицо исказилось чистой, неподдельной яростью. Он выхватил футболку из рук мальчика.
— Будешь слушаться старших! — он потряс розовой тряпкой перед самым носом Кости. — А это… это дрянь!
Он развернулся и, не глядя, швырнул футболку в топившуюся печь. Яркая ткань на мгновение прилипла к раскаленным углям, почернела и вспыхнула коротким, жалким пламенем.
В комнате повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь треском углей и сдавленным всхлипом Кости. Мальчик смотрел на печь широко раскрытыми, полными ужаса и непонимания глазами. Он не плакал. Он онемел от горя.
Сережа, наблюдавший за этой сценой, застыл у своей кровати. Он видел, как сгорела не просто футболка. Сгорела маленькая, но такая важная частичка его брата. Частичка их мира, который так ненавидел дед.
Костя медленно поднял на Виктора Петровича взгляд. В его глазах не было ни страха, ни злости. Только пустота.
— Я хочу домой, — произнес он совершенно бесцветным, взрослым голосом. — Позвоните папе. Сейчас же.
Виктор Петрович, все еще тяжело дыша, смотрел на внука. Он, кажется, ожидал истерики, криков, но не этой ледяной, отчужденной тишины. Он что-то пробормотал, махнул рукой и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Сережа подошел к брату и молча обнял его. Костя стоял не двигаясь, глядя на дверцу печи, за которой догорали последние угольки его розового единорога.
***
Спустя час Алексей уже мчался по темной загородной трассе, сжимая руль так, что кости на пальцах белели. Телефонный звонок Кости, его сдавленный, мертвый голос: «Пап, забери нас. Пожалуйста. Он сжег мою футболку» — отозвался в висках оглушающей пульсацией. Казалось, он чувствовал запах гари, запах сожженного детского счастья.
Он даже не постучал. Резко толкнул калитку, которая с визгом распахнулась, ударившись о столб, и большими шагами прошел к дому. Дверь была не заперта.
В гостиной, у печи, на жестком диване сидели его сыновья. Сережа, обняв брата за плечи, смотрел в пол. Костя был бледен и необычайно спокоен. Это спокойствие было страшнее любых слез. Напротив, в своем кресле, как монумент, восседал Виктор Петрович. Он пытался придать себе вид уверенности, но нервное подрагивание его руки, лежавшей на колене, выдавало его.
— Пап! — Костя сорвался с места и вцепился в отца, спрятав лицо в его куртке. Тельце его мелко и часто дрожало.
Алексей одной рукой обнял его, другой привлек к себе Сережу. Он не сводил глаз с тестя. Глаза его были темными и абсолютно холодными.
— Объяснитесь, — тихо произнес Алексей. Тишина в комнате была звенящей, густой.
— Объясню! — Виктор Петрович поднялся, пытаясь вернуть себе утраченные позиции грубым напором. — Объясню, как невоспитанному мальчишке! Твой сын! — он ткнул пальцем в сторону Кости, — хамил, не слушался, тайком лазил по моим вещам! Я сюда не баловаться их пригласил, а работать! Мужчинами растить! А они…
— Он сжег мою футболку, — без интонации, глядя куда-то мимо деда, проговорил Костя. — Бросил в печку. Она сгорела.
Слова повисли в воздухе, как приговор. Алексей почувствовал, как по его спине пробежала ледяная волна. Он медленно перевел взгляд на печь, на затемненную дверцу, и ему представилось это маленькое, яркое пламя, пожирающее розовую ткань, пожирающее часть души его ребенка.
— Вы… сожгли его вещь? — голос Алексея был тихим и очень опасным. Он аккуратно отстранил детей, поставив их за свою спину, как за щит. — Вы сожгли то, что он любит?
— А что, эту дрянь надо было на алтарь положить? — взорвался Виктор Петрович, его лицо снова покраснело. — Он должен понимать, что можно, а что нет! Я ему показываю, как мир устроен! Жестко! А ты со своими замашками…
— ХВАТИТ!
Грохот собственного голоса оглушил самого Алексея. Он не кричал, он ревел. Вся накопившаяся за месяцы, за годы, ярость, все унижения, вся боль за детей вырвалась наружу одним-единственным словом. Стекла в окнах задребезжали.
— Хватит! — повторил он, уже тише, но с невероятной силой. Он шагнул к тестю, и тот, неожиданно для себя, отступил на шаг. — Вы что, в своем уме? Вы что тут, в своем проклятом сарае, с детьми делаете? Вы не растить их пытаетесь, вы ломаете! Ломаете, как сломали кого-то когда-то вас!
— Меня? Меня никто не ломал! — закричал Виктор Петрович, но в его крике послышались нотки паники. — Меня жизнь сделала мужчиной! А не сопляком, в розовом платьице!
— Какой мужчиной? — Алексей язвительно, с нескрываемым презрением окинул его взглядом. — Мужчиной, который самоутверждается на восьмилетних детях? Которая сжигает их футболки? Это сила? Это мужество? Это трусость, Виктор Петрович! Гнусная, старческая трусость!
Он был безжалостен. Он видел, как под этими словами старик съеживался, как гасла его ярость, уступая место чему-то растерянному и жалкому.
— Ты ничего не понимаешь! — пробормотал тесть, отворачиваясь. — Они должны быть сильными… Мир жесток…
— Да что вы в них ломаете-то?! — Алексей снова крикнул, в отчаянии вскинув руки. Он уже не обращался к тестю, он взывал к небу, к стенам, ко всему миру. — Чего вам не хватает?! Какого такого ужасного, больного места в душе, что вы готовы уничтожить все светлое, что в них есть?!
Виктор Петрович замер. Он стоял, опустив голову, его могучие плечи внезапно ссутулились. Он смотрел на пол, на свои рабочие ботинки. В комнате было слышно, как завывает ветер за окном и как учащенно дышит Костя, все еще вцепившись в спину отца.
Когда он заговорил, его голос был тихим, хриплым и совершенно разбитым. Словно из глубины десятилетий до них донесся стон.
— Мой отец… — он начал и замолчал, сглотнув ком в горле. — Он… он мне гитару сжег на костре…
Алексей застыл. Слова, прозвучавшие как эхо из прошлого, на мгновение лишили его дара речи.
— Что? — только и смог он выдохнуть.
Виктор Петрович не поднимал глаз. Он говорил в пол, в свое прошлое.
— Мне было шестнадцать. Я стихи писал. И музыку к ним. Глупый, романтичный дурень… А он… он был фронтовик. Железный. Он нашел мои тетрадки. И гитару. Выволок все во двор, на глазах у всей улицы… Разжег костер. И бросил. Сказал… — голос старика сорвался. Он сжал кулаки, пытаясь взять себя в руки. — Сказал: «Будь мужиком, а не девкой. Стыд на всю семью». Гитара трещала… струны лопались… Я смотрел и… и плакать не смел. Он сказал: «Первая слеза — получишь в морду».
Виктор Петрович поднял наконец взгляд на Алексея. И в этих глазах, всегда таких жестких и колючих, теперь стояла неприкрытая, животная боль. Боль мальчишки, у которого на глазах сожгли его мечту.
— Он сломал меня тогда, — прошептал он. — Навсегда. И я… — он обвел комнату растерянным взглядом, словно впервые видя ее, видя внуков. — А я… я теперь сам… я делаю то же самое?
***
Слова повисли в воздухе, тяжелые и влажные, как будто после долгого проливного дождя. Гнев, что пылал в Алексее еще минуту назад, разом потух, оставив после себя лишь горький пепел и щемящую жалость. Он смотрел на этого сломленного старика, на его дрожащие руки и глаза, полые от осознания ужасной правды, и не находил в себе больше сил для обвинений.
Виктор Петрович стоял, не в силах поднять взгляд, его могучая стать вдруг сменилась сгорбленной беспомощностью. Он только что вывернул наизнанку свою самую старую, самую гноящуюся рану, и теперь казался совершенно пустым.
— Дед… — тихий, неуверенный голосок Кости нарушил тягостное молчание. Мальчик высунулся из-за спины отца, его лицо было размыто слезами, но в глазах уже не было ненависти, лишь детское, неподдельное недоумение. — Твой папа… он был злой?
Виктор Петрович вздрогнул, словно от удара. Он медленно перевел взгляд на внука, и в его глазах что-то дрогнуло.
— Он… — голос старика сорвался на хрип. — Он не был злой. Он был… сломан войной. И думал, что делает меня сильным.
— Но он тебе сделал больно, — констатировал Костя с безжалостной прямотой ребенка.
Слеза, мутная и тяжелая, скатилась по щеке Виктора Петровича и затерялась в щетине. Он не пытался ее смахнуть.
— Да, — прошептал он. — Очень больно.
Он посмотрел на Сережу, который молча наблюдал за всем, прижимая к груди пустой футляр от клавиш, словно ища в нем защиту. Потом его взгляд снова упал на Костю.
— Прости меня, Костя, — выдохнул он, и эти слова, казалось, стоили ему невероятных усилий. — Я… я не хотел…
Он не договорил. Не смог. Признать, что не хотел причинять боль, было бы ложью. Он хотел. Он искренне верил, что это во благо.
Алексей наблюдал за этой сценой, и ком в горле не давал ему сделать вдох. Он видел не монстра, не противника, а израненного человека, который всю жизнь носил в себе шрамы, нанесенные собственным отцом, и бессознательно, с тупым упорством, копировал эту модель, пытаясь будто бы «исправить» в внуках ту боль, что когда-то причинили ему.
— Виктор Петрович, — тихо сказал Алексей. Гнев в его голосе растаял, осталась лишь усталость и грусть. — Вам нужна помощь. Не детям. Вам. Пока вы не залатаете свои дыры, вы будете делать больно всем вокруг. И нам. И им. — он кивнул на сыновей.
Тесть молча кивнул, уставившись в пол. Спорить он больше не мог. Да и не хотел.
— Поедем домой, — Алексей положил руки на плечи сыновьям и мягко повернул их к выходу.
Они молча собрали свои вещи. Сережа зашел в сарай и забрал свой футляр. Костя, пошарив взглядом по комнате, нашел свою куртку, но розовую футболку искать даже не стал. Она осталась там, в пепелище, символ сгоревшей иллюзии, что все можно исправить силой.
Они вышли на улицу. Ночной воздух был холодным и чистым. Алексей усадил детей в машину, пристегнул. Перед тем как сесть самому, он обернулся. Виктор Петрович стоял на крыльце, одинокий и постаревший за один вечер, и смотрел им вслед. Алексей встретился с ним взглядом, но ничего не сказал. Не было слов, которые могли бы что-то изменить сейчас.
Он сел за руль, завел двигатель и тронулся с места. В зеркале заднего вида дача Виктора Петровича медленно уменьшалась, превращаясь в темное пятно среди деревьев.
В машине царила тишина. Не враждебная, а уставшая, примиренная. Сережа прислонился головой к стеклу и закрыл глаза. Костя вертел в руках какую-то игрушку, найденную в кармане.
Алексей смотрел на дорогу, убегающую вперед в свете фар, и думал. Он думал о цепи. О цепи обид, жестокости и непонимания, что тянется из поколения в поколение. Его дед сломал его тестя. Его тесть попытался сломать его сыновей. И сегодня, возможно, им удалось остановить это колесо. Ненадолго. Всего на один вечер. Не сломать цепь, но ослабить одно звено.
Он не испытывал триумфа. Не было и прощения. Была лишь тяжелая, взрослая ответственность. Ответственность за то, чтобы его сыновья, когда вырастут, не несли в себе призраков сожженных гитар и розовых футболок. Чтобы их сила рождалась не из страха и боли, а из любви и принятия.
Он посмотрел в зеркало на их усталые, спокойные лица. Они ехали домой. В свое хрупкое, но отвоеванное сегодня пространство любви. И это был не конец войны. Но это была важная, выстраданная победа.
Первую часть всегда можно прочитать по ссылке:
У нас есть и другие рассказы, с которыми можно ознакомиться по ссылкам:
У нас к вам, дорогие наши читатели, есть небольшая просьба: оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы быть в курсе последних новостей. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)