Глава 4. Голос Пустоты
Синяя тетрадь стала для Артема окном в параллельную вселенную, существовавшую прямо здесь, в складках знакомой реальности. Упражнения, записанные рукой наставника Веры, напоминали одновременно медитативные практики и суровую школу выживания. Он учился не просто «слышать» тишину, а деконструировать ее.
Сначала это приводило только к усилению боли. Он сидел в своей комнате, пытаясь выделить из оглушительного хаоса «голос покоя» — тот самый фундаментальный, тяжелый слой. Но его мозг, привыкший считывать все и сразу, выдавал лишь кашу из световых вспышек и тактильных кошмаров. Он бросал тетрадь в отчаянии, чувствуя себя идиотом, играющим в шамана.
Но однажды утром, когда за окном бушевала гроза, случилось прорыв. Громовые раскаты обычно были для него агонией — ослепительные белые вспышки, сменяющиеся ощущением, будто по его костям бьют молотом. Он сидел, сжавшись в комок, и вдруг, сквозь боль, вспомнил слова из дневника: «Не сопротивляйся потоку. Стань его частью. Раздели его на составляющие».
Вместо того чтобы пытаться заткнуть уши и закрыть глаза, Артем распахнул свое восприятие навстречу буре. Он перестал бороться. И тогда, сквозь оглушительный рев, он уловил нечто иное. Паузу. Короткий, невесомый миг абсолютной тишины между громовыми раскатами. В этом миге не было ничего. Ни света, ни звука, ни ощущений. Это был «голос пустоты» — чистый, безжизненный, леденящий. И в своем абсолютном ничтожестве он был прекрасен. Это была не боль, а отсутствие всего, включая боль.
Когда гроза утихла, Артем сидел на полу, дрожа от пережитого катарсиса. Он не победил шум. Он принял его и нашел в его сердцевине тишину. Это был первый, крошечный шаг к контролю.
Следующим вечером он пришел к Вере не как к спасительнице, а как ученик к учителю. Он молча положил синюю тетрадь на стол и сказал:
— Я понял, что такое «голос пустоты».
Она внимательно посмотрела на него, оценивая, и кивнула, словно увидела в его глазах нечто новое.
— Тогда пора идти дальше. Теория — это хорошо. Но пора увидеть врага в лицо.
— Врага?
— Источник давления. То, что пытается разорвать тишину. Ты сказал, что здесь было кладбище. Старообрядческое. Староверы — люди сильной, несломленной веры. Но также и великой скорби. Их предсмертные мысли, их обиды на мир, отринувший их... все это могло оставить глубокий шрам.
Она подошла к окну и указала на темный массив леса за домами.
— Энергетический след ведет туда. В самую чащу. Туда, где, по старым картам, и находился центр погоста.
Сердце Артема упало. Выйти за пределы этого дома, этой дороги? Окунуться в мир диких, неконтролируемых звуков без ее защитного поля?
— Я... я не смогу. Там, без тебя...
— Я буду с тобой, — ее голос не допускал возражений. — Мое поле будет прикрывать тебя. Но не полностью. Тебе придется использовать то, чему ты начал учиться. Это будет проверка.
Они вышли в сумерки. Воздух был свежим и влажным после грозы. Первые шаги за калитку были пыткой. Каждый звук — шелест листьев, писк ночной птицы, отдаленный лай собаки — впивался в его сознание зазубренными крючками. Он шагал, стиснув зубы, чувствуя, как пот стекает по вискам.
Но затем он ощутил это. Легкое, едва заметное поле спокойствия, исходящее от Веры. Оно не поглощало звуки, а как бы «причесывало» их, сглаживая острые углы. Это была не стена, а фильтр. И он вспомнил про «голос пустоты» — тот островок покоя внутри бури. Он начал искать эти мгновения тишины между звуками, цепляться за них, как утопающий за соломинку. И это помогло. Боль не исчезла, но отступила на второй план, превратившись в терпимый фон.
Они углубились в лес. Под ногами хрустели ветки, и этот звук отзывался в нем колючими шариками, но он пропускал их сквозь себя, концентрируясь на ритме шагов и на ровном, спокойном дыхании Веры впереди.
Вера шла уверенно, словно ведомая невидимым лучом. Вскоре они вышли на небольшую поляну. Никаких следов могил или оград не было видно. Лишь странный, почти идеально круглый участок земли, на котором не росло ни травы, ни кустов. Земля здесь была темной, влажной и... безжизненной.
— Здесь, — тихо сказала Вера, останавливаясь на краю круга.
Артем почувствовал это сразу. Даже без ее помощи. Давление, которое он ощущал в ее доме, здесь было осязаемым, как физическая стена. Воздух гудел низкочастотным, не слышимым, но ощутимым вибрацией, которая заставляла сжиматься внутренности.
— Закрой глаза, — приказала Вера. — И скажи, что ты чувствуешь. Не думай, просто описывай образы.
Артем повиновался. Он погрузился в темноту, отключив зрение, чтобы обострить свое проклятое восприятие.
И тогда он увидел.
Это не был единый звук. Это была река. Широкая, черная, медленная река, сочащаяся из-под земли прямо в центре круга. Но она состояла не из воды, а из густого, как деготь, отчаяния. В ней плавали обрывки молитв на церковнославянском, искаженные горем лица, ощущение леденящей тоски и невыразимой обиды. Эта река не звучала — она скреблась. Скреблась о край реальности, пытаясь прорваться наружу. Это и был тот самый «шрам», незаживающая рана на теле мира.
— Я... вижу реку, — с трудом выговорил он. — Черную. Из... из боли.
— Опиши деталь. Есть ли в ней что-то, что выделяется? Узел? Сгусток?
Артем сосредоточился, заставив себя смотреть в эту мучительную картину. И он разглядел. В самом центре черного потока pulsровала одна точка. Более темная, более плотная. Из нее исходил не звук, а команда. Призыв. Древний, настойчивый, полный гнева и скорби.
— Есть. Точка. Как сердце. Оно... зовет. Кто-то зовет. Тот, кто не смог уйти до конца.
Вера тяжело вздохнула.
— Ядро. Причина разрыва. Чья-то неприкаянная воля, прикованная к этому месту. Она питает эту рану и не дает ей затянуться.
Артем открыл глаза, отшатнувшись от видения. Ему было физически плохо.
— И что мы можем сделать? Мы не можем... перезахоронить его. Мы даже не знаем, кто это.
— Мы не можем стереть шрам. Но мы можем... перевязать его. Изолировать ядро от внешнего мира. Для этого нужно будет войти в контакт. Ты должен был стать моими глазами и ушами, Артем. Только ты можешь точно определить, куда направить силу.
Он с ужасом посмотрел на черный круг. Войти в контакт с этой трясиной отчаяния? Его разорвет на части.
— Я не смогу. Это слишком...
— Ты смог найти тишину внутри грома, — перебила она его. Ее глаза горели в сумерках. — Твое проклятие — это ключ. Ты чувствуешь боль этого места так, как не чувствую ее я. Ты понимаешь ее природу. Без тебя я буду действовать вслепую и могу только усугубить разрыв.
Он посмотрел на черную реку своего восприятия, на пульсирующее болью сердце в ее центре. И затем посмотрел на Веру. На ее усталое, но непоколебимое лицо. Она несла этот груз одна. Все эти годы. А он просил у нее убежища.
Он сделал глубокий вдох, вдыхая запах влажной земли и древней печали.
— Хорошо. Что мне делать?
— Сейчас ничего. Сегодня мы только разведали. Теперь мы знаем врага. Теперь нам нужен план. И тебе нужна практика.
Они молча вернулись обратно. На этот раз Артем почти не обращал внимания на звуки леса. Его сознание было заполнено черной, сочащейся рекой и одиноким, страдающим голосом в ее центре.
Он понимал теперь, что тишина — это не покой. Это поле боя. И ему, Хранителю с проклятым даром, предстояло на него выйти. Не как жертве, а как воину.