— Либо подписываешь добровольно, либо мы признаем тебя недееспособной. Выбирай.
— Вы... вы не можете так...
— Ещё как можем, — молодая женщина улыбнулась. — У нас уже всё готово. Давай, мать, не тяни.
Глава 1. УЛЬТИМАТУМ
Черный SUV плавно катил по асфальту, оставляя позади стеклянные высотки нового микрорайона и въезжая в тенистые, обшарпанные улицы центра. Здесь еще стояли «сталинки» с толстыми стенами и высокими окнами, помнившие другую эпоху. Для Светланы эти кварталы были символом безнадежного захолустья, дырой, которую давно пора расчистить под что-то стоящее. Для Виктора — болезненным напоминанием о детстве и о матери, которую он сейчас вез «на заклание».
Он сидел за рулем, сжав пальцы на руле до белизны. В салоне пахло дорогим парфюмом жены и новым кожаным салоном. Запах успеха, который он так отчаянно пытался сохранить.
— Смотри, не размягчись, — голос Светланы был ровным, без единой нотки сомнения. Она смотрела в окно, будто составляя каталог недвижимости, подлежащей сносу. — Ты знаешь, в какой долговом яме мы сидим? Ипотека, кредиты, алименты трем твоим «ангелочкам»... У меня свои трое на шее. Мы задыхаемся, Витя.
— Я знаю, Свет, — он вздохнул. — Просто... ей уже семьдесят три. Это ее дом. Всю жизнь там.
— Дом? — Светлана фыркнула, поворачиваясь к нему. Ее холодные, красивые глаза сверкнули. — Это халупа, Витя. Две комнаты в развалюхе, но в черте города. За них дают хорошие деньги. Очень хорошие. А она одна. Что ей там делать? Пыль глотать да по покойникам убиваться?
— Она там читает, цветы выращивает... — слабо попытался возразить Виктор.
— Читает! — Светлана язвительно рассмеялась. — Вот и пусть почитает брошюру дома престарелых «Осень жизни». Там и бассейн, и врачи, и общество. Куда лучше, чем одной в этой склепе торчать. Мы же не на помойку ее выкидываем. Мы предлагаем ей цивилизованный вариант.
Она положила руку ему на колено, и ее голос стал шелковым, опасным.
— Детка, посчитай. Мы продаем ее квартиру. Гасим все наши долги. На остатки можем купить (сделать первый взнос) за тот самый таунхаус в «Зеленой Долине», о которой я мечтаю. Там место для всех детей, для нас. Нормальная жизнь, а не это выживание. Ты хочешь дать своим детям нормальную жизнь?
«Своим детям». У Виктора заныло в висках. У него было трое детей от трех разных женщин, и он видел их раз в месяц, отстегивая почти половину зарплаты на алименты. Он их любил, конечно. Но они были частью проблемы, гирями на его ногах. А дети Светланы... они жили с ними, требовали, кричали, и он чувствовал себя вечным должником и в своем же доме.
— Я хочу, — тихо сказал он. — Просто... я не знаю, как это ей преподнести.
— А я знаю, — Светлана достала из своей дизайнерской сумки аккуратную папку. — Я все документы приготовила. Договор купли-продажи уже составлен, нужно только ее подпись. Анкета в дом престарелых — тоже. Там очередь, но я договорилась, мы можем «ускорить» процесс за отдельную плату. Мы сегодня просто поговорим с ней. По-семейному. Обрисуем перспективы.
«По-семейному». Виктору стало дурно. Он представил лицо матери — доброе, с морщинками у глаз, которые появлялись, когда она улыбалась. Она всегда его защищала. После каждого развала семьи он приезжал к ней, и она его кормила, утешала, давала денег. А теперь он вез к ней палача с папкой документов.
— Может, не сегодня? — попытался он оттянуть неизбежное. — Подождать немного...
— ЖДАТЬ? — ее шелковый голос снова стал стальным. — Витя, ты в курсе, что через месяц просрочка по ипотеке? Алименты Машке я в прошлый раз из своих сбережений доплачивала! У нас нет времени ждать, пока она сама решит отойти в мир иной в своей берлоге! Мы предлагаем ей райские условия по сравнению с тем, что есть!
Она помолчала, давая словам впитаться.
— Ладно, — сдался он, чувствуя, как по спине ползет холодный пот. — Пусть будет по-твоему.
— Умничка, — Светлана удовлетворенно улыбнулась и снова уткнулась в телефон, листая каталог мебели для своего будущего таунхауса.
Виктор сглотнул ком в горле. Он подъезжал к знакомому с детства дому. Его сердце бешено колотилось. Он был за рулем мощной машины, успешным мужчиной по меркам мира, но в этот момент он чувствовал себя маленьким, испуганным мальчиком, который вот-вот предаст самое святое, что у него было.
Он заглушил двигатель и несколько секунд сидел, глядя на подъезд, из которого вот-вот должна была выйти его мать, чтобы купить хлеба. Простая, мирная жизнь, которую они сейчас пришли разрушить.
— Ну что, пошли? — Светлана уже вышла из машины, поправляя пальто. В ее руках была та самая роковая папка. — Не тяни, Витя. Чем быстрее, тем менее болезненно.
Он глубоко вздохнул и потянулся за дверной ручкой. У него не было выхода. Как всегда.
Они поднимались по лестнице, пахнущей старым деревом и лавандой — мать всегда клала в шкафы саше с сушёной лавандой. Каждый шаг отдавался в висках Виктора тяжёлым стуком. Он вспомнил, как в детстве носился по этим пролётам, как мама кричала ему вслед: «Витенька, осторожнее, не упади!»
— В лифте ехать лень? — бросила Светлана, морща идеальный нос. — Дохнуть нечем. Надо же, до сих пор живут без консьержа и мусоропровода.
Виктор ничего не ответил. Он уже стоял на площадке перед знакомой дверью, обитой дерматином. За ней — целый мир, который ему предстояло разрушить.
Дверь открылась, не дожидаясь звонка, словно Анна Петровна чувствовала их приближение.
— Витенька! Светочка! — её лицо озарилось такой искренней, безотчётной радостью, что у Виктора ёкнуло сердце. Она была в старом, но аккуратном домашнем халате, в руках — тряпочка для пыли. — Заходите, родные, проходите! Я как раз чай ставлю.
Она засуетилась, пытаясь помочь им снять верхнюю одежду. Её руки, тонкие и жилистые, дрожали от волнения — редкие гости, тем более сын.
Светлана прошла в гостиную, окинув её критическим взглядом. Комната была заставлена старомодной, но добротной мебелью, на стенах — книжные полки до потолка, заставленные книгами в потрёпанных переплётах. На этажерке — семейные фотографии: Виктор в детстве, он с отцом, молодые родители. Воздух был наполнен ароматом свежезаваренного чая и печенья.
— Ну как вы? Как дети? — напевала Анна Петровна, расставляя на столе чашки с тонкими, почти прозрачными боками — сервиз, доставшийся от бабушки. — Машенька как, в школе адаптировалась? А Артём, аппендицит его больше не беспокоит?
— Всё нормально, — отрезала Светлана, опускаясь на диван и кладя папку рядом с собой на подушку. — Тяжело, конечно. Дети — это дорогое удовольствие. Трое своих, плюешь Витькины алименты... Денег не хватает катастрофически.
Анна Петровна замерла с заварным чайником в руке.
— Ой, бедные вы мои... — прошептала она. — Витя, может, тебе помочь? У меня там немного есть, с пенсии скопила...
— Мам, не надо, — Виктор сел напротив, не в силах смотреть ей в глаза. Он уставился на узор на скатерти.
— Нет, Анна Петровна, вам нечем помогать, — Светлана улыбнулась холодной, деловой улыбкой. — Ваши копейки — это капля в море. Нам нужен фундаментальный подход. Мы как раз приехали с вами серьёзно поговорить. О будущем.
— О будущем? — женщина села на краешек стула, наивно и с надеждой глядя на них. — Что-то случилось?
— В общем-то, да, — Светлана открыла папку. — Ситуация критическая. Мы с Виктором на грани. Ипотека, долги... Мы можем потерять всё. Но мы нашли выход. И он... он касается и вас.
Анна Петровна смотрела на неё, не понимая. Виктор чувствовал, как по его спине ползут мурашки. Он видел, как блестят глаза жены — глаза хищницы, учуявшей лёгкую добычу.
— Видите ли, — Светлана вынула несколько цветных брошюр и положила их на стол перед свекровью. На глянцевых обложках улыбались ухоженные пожилые люди в беседках, у бассейнов, за занятиями йогой. «Дом престарелых «Осень жизни». Комфорт и забота 24/7».
— Мы нашли для вас прекрасное место. Это не просто дом престарелых, это — резиденция. Вам там будет намного лучше, чем здесь одной. Постоянный уход, медицинское наблюдение, общение...
Анна Петровна побледнела. Она смотрела то на брошюры, то на лицо сына.
— Я... я не понимаю. Зачем? Я здорова. Я сама справляюсь.
— Пока справляетесь, — парировала Светлана. — А завтра? Упадёте, сломаете шейку бедра — и кто поможет? Мы? У нас своих забот полно. Это — цивилизованное решение. А эта ваша... халупа... — она с лёгким презрением обвела взглядом комнату, — она нам нужна. Мы её продадим, рассчитаемся с долгами и начнём, наконец, нормально жить. Это же логично?
В комнате повисла тяжёлая, звенящая тишина. Анна Петровна смотрела на Виктора, ища в его глазах поддержки, отрицания, хоть чего-то. Но он сидел, сгорбившись, и молчал. Её взгляд медленно потух. Радость от нежданного визита сменилась леденящим душу ужасом.
— Вы... вы хотите... продать мой дом? — прошептала она, и голос её дрогнул. — И сдать меня... в этот...?
— Не «сдать», а «устроить», — поправила Светлана, доставая документы. — Вот, я всё уже подготовила. Договор купли-продажи. Ваше заявление в дом престарелых. Осталось только подписать. Давайте, мать, не тяните. Собирайтесь. У нас нет времени на раскачку.
Она протянула Анне Петровне ручку.
Старушка отшатнулась, будто от огня. Слёзы, которые она сдерживала, хлынули ручьём, оставляя мокрые следы на её морщинистых щеках. Она смотрела на сына, на этого взрослого, чужого мужчину, в котором с трудом узнавала своего мальчика.
— Витя... — вырвалось у неё сдавленно. — Сынок... Это правда? Ты... ты этого хочешь?
Виктор поднял на неё глаза. Он видел её боль, её предательство, и ему хотелось провалиться сквозь землю. Но он видел и холодный взгляд Светланы, сжимавшей папку. Он видел долги, алименты, ипотеку. Свой комфорт. Свой покой.
Он опустил голову и тихо, почти беззвучно, выдохнул:
— Мама... послушай Свету. Она права. Это... это лучший выход... для всех.
В ту же секунду в квартире повисла оглушительная тишина, разорванная лишь сдавленным всхлипом Анны Петровны. Её мир, её маленькая вселенная, состоящая из памяти о муже, книг и любви к единственному сыну, рухнула в одночасье. И виновником был он — её Витенька, ради которого она жила и дышала.
Глава 2. СЛЕЗЫ И МОЛЧАНИЕ
Дверь закрылась за ними с тихим, но окончательным щелчком. Звук отъезжающего автомобиля за окном прозвучал как похоронный марш. Анна Петровна сидела за столом, не двигаясь. Перед ней стояли три нетронутых чашки, остывший заварочный чайник и яркие, лживые брошюры, улыбающиеся старики с которых казались теперь зловещими гримасами.
Она медленно протянула руку и взяла один из листов. «Комфорт и забота 24/7». Её пальцы, тонкие и трясущиеся, сжали бумагу, смяли её в комок и отшвырнули прочь. Потом второй. Третий. Она сгребла все брошюры в кучу и с силой бросила их на пол. Жест был несвойственен ей, рождённый отчаянием и дикой, щемящей болью.
Слёзы текли по её лицу беззвучно, оставляя солёные дорожки на коже. Она не рыдала. Она просто плакала, тихо и безнадёжно, как плачут над самой страшной, непоправимой утратой.
«Собирайтесь». Слово звенело в ушах, холодное и бездушное, как приказ надзирателя.
Она подняла глаза и обвела взглядом комнату. Её «халупа». Каждый сантиметр здесь был пропитан памятью. Вот кресло, в котором любил сидеть её муж, Михаил. Он умер здесь, тихо, во сне, держа её за руку. Вот книжная полка, которую они собирали вместе, книга за книгой. «Мастер и Маргарита» с его пометками на полях. Детские стихи, которые она читала Вите. Вот фотография на этажерке — ей тридцать, Михаил сорок, а между ними, на руках у отца, маленький Витя, два года, смотрит в камеру с беззубой улыбкой.
Она вспомнила тот день, когда они въезжали в эту квартиру. Молодые, счастливые, полные надежд. Это была их крепость. Они пережили здесь всё — и радости, и потери. Смерть родителей, тяжёлую болезнь Михаила, все жизненные бури. Эти стены были немыми свидетелями их любви.
А потом... потом осталась она одна. И вся её жизнь сузилась до этих двух комнат и до сына. Её Витенька. Её единственный смысл.
Она вспомнила, как он, семилетний, прибежал с разбитой коленкой, и она дула на ссадину, целовала её и говорила: «Всё пройдёт, сыночек, мама с тобой». Как он, пятнадцатилетний, принёс первую двойку по математике и плакал у неё на плече от стыда. Как она откладывала с пенсии, чтобы купить ему первый деловой костюм для собеседования.
А потом пошли жены. Первая, Леночка, добрая, но слабая. Он ушёл от неё, когда та была на пятом месяце. Анна Петровна помогала Леночке тайком, приносила продукты, сидела с маленькой Машенькой. Потом вторая, Катя — взбалмошная, истеричная. Третья... Четвёртая... Она теряла счет. И после каждой неудачи он приезжал сюда, к ней. И она его кормила, слушала, утешала, прощала. Она давала ему деньги, чтобы рассчитаться с долгами, оставшимися после разводов. Она отдавала свои сбережения, чтобы помочь с алиментами.
Она всегда верила, что он остепенится. Что найдёт свою дорогу. Что он, в глубине души, хороший, добрый мальчик. А оказалось... она растила чудовище. Чудовище в дорогом костюме, которое привезло к ней свою молодую жену, чтобы сдать её в утиль, как надоевшую старую вещь.
«Лучший выход для всех». Его слова жгли её изнутри, как раскалённое железо. Значит, для него она была обузой. Проблемой, которую нужно решить. Её любовь, её забота, её жизнь — всё это не имело никакого значения в его новом, «успешном» мире.
Она встала и, пошатываясь, подошла к окну. За ним был её двор — старые липы, скамейка, где она летом читала, детская площадка, где когда-то играл Витя. Это был её мир. Маленький, но её. И его у неё хотели отнять. Ради таунхауса в «Зеленой Долине». Ради ипотеки. Ради спокойной жизни её сына и его стервозной жены.
Вдруг в тишине раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Сердце Анны Петровны ёкнуло. Вернулись? Передумали? Может, Витя одумался?
Она, почти бегом, бросилась к двери и распахнула её.
На пороге стояла Лидия Степановна, её соседка. Невысокая, кряжистая старушка с цепким, умным взглядом и вечной папиросой в руке (курила она, разумеется, только на лестнице).
— Аннушка, а чего это у тебя морда такая заплаканная? — сразу, без предисловий, спросила она, входя внутрь. Её острый взгляд сразу заметил смятые брошюры на полу и нетронутый чай. — Гости были? Небось, сынок благодарный нагрянул?
Анна Петровна не выдержала. Всё, что она держала в себе, вырвалось наружу. Она, рыдая, опустилась на стул и стала рассказывать, захлёбываясь словами и слезами, о визите, о доме престарелых, о документах, о том, как её Витя молчал и смотрел в пол.
Лидия Степановна слушала, не перебивая. Её лицо становилось всё мрачнее. Когда Анна закончила, соседка хлопнула ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули.
— Ах, сволочи! Ах, твари подлые! — её хриплый голос гремел в маленькой комнате. — Да как они смеют! Ты, дурища, слушай меня сейчас внимательно! Ты им ничего не подпишешь! Ни-че-го! Поняла?
— Но они... они в долгах... им тяжело... — попыталась найти оправдание Анна Петровна, по старой, губительной привычке.
— А тебе легко? — отрезала Лидия. — Ты на них всю жизнь положила, а они тебя, старую, на помойку выбросить хотят! Это не сын, Анна! Это пиявка! И та молодая стерва, что с ним, — она вообще гадюка. Ты думаешь, они тебя в элитный пансионат определят? Да они сдадут тебя в первую попавшуюся дыру за три копейки, лишь бы поскорее квартиру с рук сбыть! Ты там сдохнешь в одиночестве за полгода!
Жестокие, грубые слова Лидии были, как ушат ледяной воды. Но они отрезвляли. Они возвращали к реальности.
— Что же мне делать? — прошептала Анна Петровна, в ужасе глядя на подругу.
— Выгонять их к чёртовой матери! — категорично заявила Лидия. — Завтра же меняй замки! А лучше — сегодня! И чтоб нога их здесь не была! Пусть свои долги сами разгребают, а не на старуху-мать взваливают. Ты им не обязана. Ты всё уже отдала. Теперь ты должна себе. Поняла? Себе!
Анна Петровна смотрела на смятые брошюры на полу, на фотографию улыбающегося Вити, на свои дрожащие руки. Горе медленно, очень медленно, начало сменяться чем-то другим. Ещё робким, ещё неуверенным. Но уже не безнадёжным. Гневом. Оскорблённой, растоптанной материнской любовью, которая начинала превращаться в силу.
— Поняла, — тихо, но уже твёрже сказала она. — Я... я подумаю.
— Не думай, а делай! — напутствовала её Лидия, закуривая на пороге. — А то сама виновата будешь. Распустила их, как сопливых детей.
Дверь закрылась. Анна Петровна осталась одна. Но теперь одиночество было другим. Оно было наполнено не только болью, но и тихим, холодным решением. Она подошла, подняла с пола смятый комок брошюры и донесла его до мусорного ведра. Выбросила.
Потом подошла к этажерке и повернула к стене фотографию в красивой рамке — ту самую, где счастливая молодая семья. Смотреть на неё сейчас было невыносимо.
«Ты должна себе», — эхом звучали в ушах слова Лидии.
Впервые за долгие-долгие годы она задумалась об этом. Что она хочет? Чего хочет Анна Петровна, а не мать Виктора. Ответа не было. Он потерялся где-то в дебрях лет, жертв и бесконечного чувства долга перед сыном. Но теперь у неё не было выбора. Ей предстояло его найти. Или погибнуть.
Глава 3. ОСАДА
Прошла неделя. Семь дней тревожного затишья, в течение которых Анна Петровна жила, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Она не меняла замки, как советовала Лидия, но мысленно готовилась к новой атаке. И она не заставила себя ждать.
В субботу утром дверь распахнулась без предупреждения. На пороге стояла Светлана, а behind her, как орда варваров, толкались её трое детей.
— Мы в гости, Анна Петровна! — слащаво прокричала Светлана, входя в квартиру и снимая пальто, которое бросила на вешалку. — Решили скрасить ваше одиночество. Ребята, разувайтесь и проходите!
Максим, пятнадцатилетний детина в накладных наушниках, просто грубо столкнул с себя кроссовки и прошёл в гостиную, уставившись в телефон. Десятилетняя Кира и восьмилетняя Арина скинули обувь и тут же разбежались по квартире с любопытными, хищными взглядами.
— Ой, какие смешные штучки! — завизжала Арина, хватая с полки хрустальную балеринку — сувенир, который Анне Петровне привёз когда-то Михаил из Праги.
— Осторожно! — вскрикнула Анна Петровна, но было поздно. Девочка уже крутила статуэтку в руках.
— Можно поиграть? — уже не спрашивая, а констатируя, сказала Кира, тыча пальцем в старинное бюро с множеством маленьких ящичков.
— Нет, детки, там... там ничего интересного, — заволновалась Анна Петровна, чувствуя, как её маленькая крепость подвергается вторжению.
— Пусть поиграют, — равнодушно бросила Светлана, устраиваясь на диване и доставая телефон. — Чем бы дитя ни тешилось. А вы, Анна Петровна, не хотите ли нам чайку сделать? И что-нибудь вкусненькое. Дети проголодались с дороги.
Анна Петровна, подавленная и растерянная, поплелась на кухню. Она слышала, как в гостиной хлопали ящики, слышала хихиканье и топот. Её сердце сжималось от боли. Это был не визит. Это была демонстрация силы. Осада.
Когда она вернулась с подносом, на котором стоял чайник и тарелка с домашним печеньем, картина была удручающей. Кира расковыривала что-то на столе перочинным ножиком, Арина устроила «домик» под столом, накрывшись дорогой вязаной скатертью. Максим развалился в кресле Михаила, закинув ноги на пуфик.
— Дети, за стол! Идите, бабушка вас угощает, — скомандовала Светлана, не отрываясь от экрана.
Дети налетели на печенье, как саранча. Крошки летели во все стороны. Арина пролила чай на скатерть.
— Ой, — безучастно сказала девочка.
— Ничего страшного, — отозвалась Светлана. — Зато весело.
Анна Петровна молчала, сжимая в коленях кулаки. Она наблюдала, как уничтожается её мир, её память, её покой. Это было пыткой.
— Бабуля, а дай денег на новый скин, — вдруг потребовал Максим, достав один наушник. — У меня на карме не хватает.
— Какие деньги, милый... — растерялась Анна Петровна.
— Ну, ты же пенсию получаешь! — наставительно сказала Кира. — Дай ему. Ему надо.
— Детям нельзя отказывать, Анна Петровна, — вставила Светлана, наконец подняв глаза. — Они же впечатлительные. Могут травму получить.
В этот момент Арина, выбегая из-за стола, зацепилась за провод настольной лампы. Лампа с грохотом полетела на пол, и абажур разбился.
Воцарилась тишина. Анна Петровна в ужасе смотрела на осколки. Эту лампу выбирал Михаил.
— Ой, разбила! — снова сказала Арина, без тени сожаления.
Светлана наконец оторвалась от телефона.
— Аня! Ну что же вы за ребёнком не смотрите? — с укором сказала она свекрови. — Ребёнок мог пораниться! Ладно, не расстраивайтесь, купим вам новую, пластиковую. Она практичнее.
Анна Петровна не выдержала. Она встала и, не сказав ни слова, вышла на кухню, прислонилась к стене и закрыла лицо руками. Она не могла так больше. Это было хуже, чем прямой ультиматум. Это было медленное, методичное уничтожение.
Вечером, когда «гости» наконец уехали, оставив после себя хаос, крошки, пятна на скатерти и сломанную лампу, раздался звонок. Это был Виктор.
— Мам, привет, — его голос звучал устало. — Света сказала, вы хорошо пообщались.
Анна Петровна молчала.
— Слушай, мам... я к тебе по делу. Нужна небольшая сумма. Тридцать тысяч. До зарплаты. Надо срочно заплатить за кружок Кире, а то её выгонят, и внести платёж за машину, а то штрафы начислят.
Она стояла с трубкой у уха и смотрела на осколки абажура на полу. Её сын. Её кровь. Он даже не спросил, как она, не извинился за поведение своих новых «внуков». Ему снова были нужны только деньги.
— У меня нет денег, Витя, — тихо сказала она.
— Как это нет? — в его голосе послышалось раздражение. — Ты же всегда находила! Мам, это очень важно! Я потом отдам!
«Потом». Он всегда «потом» отдавал. Никогда.
— Я сказала — нет, — повторила она, и в её голосе впервые зазвучали нотки твёрдости.
На том конце провода повисло молчание.
— Ладно, — буркнул он. — Как знаешь.
Он бросил трубку.
Анна Петровна медленно опустила телефон. Она подошла к окну. На улице начинался дождь. Он стучал по стеклу, смывая пыль. Она смотрела на свои старые руки, на трясущиеся пальцы. Она чувствовала себя такой одинокой и беззащитной. Но где-то глубоко внутри, под грудой боли и страха, начинал зреть крошечный, твёрдый комок сопротивления. Они ломали её, но с каждым их визитом, с каждой грубостью, с каждой просьбой о деньгах, этот комок становился всё больше.
Осада продолжалась. Но осаждённая крепость понемногу готовилась к обороне.
Глава 4. ПРОСВЕТЛЕНИЕ
Следующая «атака» была запланированной. В воскресенье, ближе к вечеру, снова раздался звонок. На пороге стояла вся «семейка» в сборе, включая Виктора. Он стоял сзади, с виноватым и несчастным видом, избегая встречи с глазами матери.
— Мы приехали серьёзно поговорить, Анна Петровна, — заявила Светлана, проходя в гостиную. Дети, как дикие козлята, тут же разбежались по квартире. — В прошлый раз вы нас не поняли. Решили подключить Витю.
Виктор молча последовал за женой, опустив голову.
Анна Петровна стояла посреди комнаты, чувствуя, как подкашиваются ноги. Она видела, как Арина и Кира немедленно устремились к этажерке с книгами, а Максим устроился в кресле, включив на телефоне какую-то стрелялку на полную громкость.
— Витя, — тихо сказала она, обращаясь к сыну. — Уведи их. Пожалуйста.
— Мам... — он беспомощно развёл руками. — Давай просто спокойно всё обсудим.
— Обсуждать нечего! — Светлана села на диван, как хозяйка. — Факты налицо. Вы здесь одна медленно угасаете. Мы предлагаем вам комфорт и уверенность в завтрашнем дне. А вы упрямитесь. Это эгоизм, Анна Петровна. Чистой воды эгоизм.
В этот момент восьмилетняя Арина, забравшись на табурет, чтобы дотянуться до верхней полки, сгребла в охапку несколько старых фотографий в рамках.
— Ой, какие дяди и тёти смешные! — запищала она.
— Арина, положи на место! — резко сказала Анна Петровна, делая шаг вперёд.
Девочка, испугавшись резкого тона, от неожиданности выпустила фотографии из рук. Рамы с грохотом полетели на пол, стекло разбилось.
— Аня! — взвизгнула Светлана. — Что вы делаете?! Вы ребёнка пугаете!
Но Анна Петровна уже не слышала её. Её взгляд был прикован к одной из упавших фотографий. Старый, пожелтевший снимок. На нём она и Михаил, молодыe, счастливые, обнимаются на фоне этого самого дома. Они только что получили ордер на квартиру. Это была их самая первая, самая дорогая фотография здесь.
И в этот самый миг, пока она смотрела на осколки стекла, придавившие её прошлое, самый младший внук, гоняясь за сестрой, пронёсся по гостиной, задел локтем маленький столик у дивана — и он стояла там. Одна-единственная, драгоценная вещь.
Фарфоровая чашка с нежным рисунком ландышей. Её любимая чашка. Ту самую чашку Михаил подарил ей на тридцатилетие. «Чтобы пить из неё утренний кофе и думать обо мне», — сказал он тогда. И все эти долгие годы без него она так и делала. Каждое утро. Это был её маленький, священный ритуал. Её связь с ним.
Чашка с лёгким, звенящим звуком упала на паркет и разбилась. Не на крупные куски, а на десятки мелких, не подлежащих восстановлению осколков.
Время для Анны Петровны остановилось.
Звук стрелялки из телефона Максима, возмущённые крики Светланы, визг детей — всё это смешалось в оглушительный, бессмысленный гул. Она смотрела на белые черепки с голубыми цветами, разбросанные по тёмному дереву пола. Смотрела и не могла дышать.
Это была не просто чашка. Это была её любовь. Её память. Её верность. Всё, что у неё осталось от настоящей, большой жизни. И вот теперь это лежало здесь, втоптанное в грязь ногами чужих, наглых детей, под одобрительные взгляды её собственного сына.
Что-то в ней надломилось. Окончательно и бесповоротно. Вся боль, все унижения, все слёзы, которые она копила месяцы, а может, и годы, вдруг кристаллизовались в одну точку. Лёд в груди растаял, но не от тепла, а от белого, очищающего огня ярости.
Она медленно подняла голову. Слёз не было. Её глаза, обычно добрые и усталые, были сухими и горели холодным, незнакомым светом. Она обвела взглядом комнату. Светлана что-то кричала ей, тыча пальцем. Виктор пытался её успокоить. Дети бегали вокруг.
— Вон.
Слово вырвалось тихим, сиплым шёпотом, но оно прозвучало так, что все разом замолчали. Даже Максим на секунду оторвался от телефона.
— Что? — не поняла Светлана.
— ВОН! — это был уже не шёпот, а низкий, гортанный крик, полый такой глубинной, животной силы, что Светлана отшатнулась. — ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! ВСЕ! СЕЙЧАС ЖЕ!
Она выпрямилась во весь свой невысокий рост. Она не была больше жалкой, плачущей старушкой. Она была хозяйкой. Хозяйкой этой территории, которую у неё пытались отнять.
— Мама, успокойся... — начал Виктор, бледнея.
— Молчи! — она повернулась к нему, и её взгляд был подобен лезвию. — Ты для меня больше не сын. Уходи. И чтобы я вас больше никогда не видела. Никогда. Понял?
Она подошла к двери и распахнула её настежь, указывая рукой на выход.
— Вы с ума сошли! — зашипела Светлана, но в её глазах впервые промелькнул страх. Эта старуха была не такой, как прежде.
— Я сказала — ВОН! — повторила Анна Петровна, и в её голосе не осталось ни капли сомнения.
Светлана, фыркнув, схватила своих детей и, бросив на ходу «Ты об этом пожалеешь!», вышла. Виктор постоял секунду, глядя на мать потерянным, испуганным взглядом, словно ребёнок, которого только что отлучили от чего-то очень важного. Но он ничего не сказал. Развернулся и последовал за женой.
Анна Петровна захлопнула дверь и повернула ключ. Звук щелчка замка прозвучал как выстрел. Выстрел, возвестивший о конце одной жизни и начале другой.
Она прислонилась спиной к двери, тяжело дыша. Потом её взгляд снова упал на осколки фарфоровой чашки. Она подошла, медленно опустилась на колени и осторожно, дрожащими пальцами, стала собирать их. Не чтобы склеить. Этому не бывать. А чтобы выбросить. Чтобы очистить своё пространство от следов варваров.
Она плакала. Но теперь это были не слёзы жертвы. Это были слёзы прощания. Прощания с иллюзиями. С надеждой на сына. С прошлым.
Когда она поднялась с пола, в её глазах было новое выражение — твёрдое, решительное. Просветление, пришедшее через боль и разрушение, было безрадостным, но давало силу. Силу бороться. Силу защищать то, что осталось. Силу жить для себя.
Она подошла к телефону. Набрала номер Лидии Степановны.
— Лида, — сказала она, и голос её звучал устало, но твёрдо. — Ты была права. Завтра... завтра мы меняем замки.
Глава 5. НЕОЖИДАННЫЙ СОЮЗНИК
На следующий день, едва открылись магазины, Анна Петровна в сопровождении Лидии Степановны отправилась покупать новый замок. Лидия бодро вышагивала впереди, раздавая советы и бросая гневные взгляды на прохожих, как будто каждый из них был потенциальным сообщником Виктора и Светланы.
— Вот этот, с сувальдным механизмом, — тыкала она пальцем в витрине. — Его вскрыть сложнее. И чтоб три ключа! Один тебе, один мне на всякий пожарный, а третий — под кирпич. Чтобы эти хамы ни под каким видом не вломились!
Анна Петровна молча кивала. Её решимость, вспыхнувшая вчера таким ярким пламенем, сегодня немного поугасла, сменившись тяжёлой, давящей усталостью. Она чувствовала себя так, будто её избили. Всё тело ныло, а в душе была пустота.
Вернувшись домой, они вызвали слесаря. Пока тот с грохотом менял механизм, Анна Петровна сидела на кухне и смотрела в окно. Старый замок, выброшенный в мусорное ведро, казался ей символом её прежней жизни — жизни, в которой дверь была всегда открыта для сына. Теперь она захлопнулась. Навсегда.
— Вот и отлично! — Лидия Степановна, проводив слесаря, повертела в руках новый блестящий ключ. — Теперь спи спокойно. Как армия за крепостной стеной.
Но спокойно спать не получалось. Тихое, но навязчивое чувство страха не отпускало. А что, если они подадут в суд? Могут ли они признать её недееспособной? У неё не было никаких знаний, чтобы противостоять этому. Одного замка было мало. Нужна была настоящая защита. Правовая.
— Нужно к юристу, — сказала она вслух, когда Лидия собиралась уходить.
— Юристу? — та приподняла бровь. — А деньги на юриста есть? Эти стервятники все карманы обчистили.
— Я... я найду, — сжала кулаки Анна Петровна. — Я продам что-нибудь. Серебряную ложку. Или книгу какую-нибудь старую.
Она провела бессонную ночь, листая телефонный справочник и выискивая адреса юридических консультаций. Большинство из них находились в центре, в стеклянных бизнес-центрах, которые пугали её своим бездушным блеском.
На следующее утро, нарядившись в своё лучшее платье и пальто, она с тяжёлым сердцем отправилась в первую попавшуюся контору с вывеской «Правовая защита». Приём вёл молодой парень в дорогом костюме, который, едва выслушав её сбивчивый рассказ, начал сыпать цифрами: «Составление искового заявления — от десяти тысяч, представительство в суде — от пятидесяти...»
У Анны Петровны закружилась голова. Таких денег у неё не было. Она вышла на улицу, чувствуя себя совершенно разбитой. Система, призванная защищать, оказывалась недоступной для таких, как она.
Она уже собралась идти домой, когда её взгляд упал на скромную вывеску на соседнем старом здании: «Центр социальной поддержки населения. Бесплатная юридическая помощь».
Последняя надежда.
Внутри пахло дешёвым кофе и старыми бумагами. В небольшом зале сидело несколько пожилых людей. Анна Петровна записалась в очередь и стала ждать, нервно теребя ручки своей сумки.
— Анна Петровна Малахова? — наконец вызвали её. — Проходите в третий кабинет.
В кабинете за простым столом сидел молодой человек лет тридцати пяти. Он был без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами. У него были усталые, но умные и внимательные глаза.
— Здравствуйте, — он улыбнулся. — Алексей. Садитесь, пожалуйста. Расскажите, чем могу помочь.
И она снова начала свой рассказ. О сыне. О невестке. О доме престарелых. О разбитой чашке. На этот раз она говорила более спокойно, но Алексей слушал её так intently, так вникая в каждое слово, что к концу рассказа у неё снова выступили слёзы на глазах — на этот раз не от отчаяния, а от того, что её наконец-то услышали.
Когда она закончила, Алексей откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.
— Мерзкая история, — сказал он просто. — К сожалению, типичная. Анна Петровна, вы не должны ничего бояться. С юридической точки зрения они абсолютно бесправны. Вы — единственная и полноправная собственница квартиры.
Он начал объяснять ей её права, говоря простым, понятным языком. Он рассказал, что они не могут выселить её без её согласия, не могут признать недееспособной без серьёзных медицинских оснований, не могут навязать ей опеку.
— Но... они могут подать в суд? — робко спросила она.
— Могут, — кивнул Алексей. — Но они его проиграют. И я вам это гарантирую. Чтобы вы чувствовали себя спокойнее, мы можем составить несколько документов. Во-первых, завещание.
Анна Петровна вздрогнула.
— Завещание? Но... на кого? У меня же... — она хотела сказать «никого», но запнулась.
— Завещание — это не только про то, кому что оставить, — мягко сказал Алексей. — Это ваш последний прижизненный приказ. Вы можете завещать свою квартиру кому угодно — государству, библиотеке, приюту для животных. И тем самым раз и навсегда закрыть вопрос с любыми притязаниями сына. Это самый мощный инструмент в вашей ситуации.
Идея была ошеломляющей. Завещать квартиру не сыну... Она никогда об этом не думала.
— А во-вторых, — продолжал Алексей, — мы составим нотариально заверенный отказ от каких-либо имущественных претензий со стороны вашего сына. Вы ему этот отказ не отдадите. Он будет храниться у вас. Просто чтобы вы знали — он у вас есть. Это ваша психологическая броня.
Он достал блокнот и стал записывать за ней, как за клиенткой, платящей тысячи долларов в час.
— Я... я не смогу вам заплатить, — прошептала она, сгорая от стыда.
Алексей посмотрел на неё, и в его глазах она увидела не жалость, а уважение.
— Анна Петровна, я здесь для того, чтобы помогать таким, как вы. Бесплатно. Считайте, что это моя личная борьба с несправедливостью.
Он назначил ей встречу на послезавтра, чтобы подготовить все документы, и проводил её до выхода.
Анна Петровна шла домой по-другому. Плечи её были расправлены. В руке она сжимала его визитку. «Алексей Сорокин, юрист». Всего два часа назад она была одинокой, загнанной старухой. Теперь у неё появился союзник. Не просто юрист, а человек, который встал на её сторону.
Впервые за многие недели она почувствовала, что не одна. Что у неё есть не только стены и замок, но и закон. И человек, который знает, как этот закон использовать для защиты. Это чувство было почти таким же крепким, как новый замок на двери. И гораздо более надёжным.
Глава 6. БИТВА ЗА "ХАЛУПУ"
Прошло три дня. Три дня относительного спокойствия, за которые Анна Петровна успела встретиться с Алексеем и подписать все подготовленные им документы. Завещание, по которому её квартира после смерти отходила городской библиотеке на создание мемориального фонда имени её мужа, учителя литературы Михаила Малахова. И тот самый отказ от претензий, лежавший теперь в её комоде, как талисман.
Она уже начала верить, что буря миновала. Что Виктор и Светлана, получив столь решительный отпор, оставят её в покое.
Она ошиблась.
Вечером в дверь снова принялись лупить. Не звонок, а именно лупить — кулаком, с силой, от которой дребезжала вся конструкция.
— Анна Петровна! Открывайте! Я знаю, что вы дома! — это был голос Светланы, срывающийся на крик.
Сердце Анны Петровны ушло в пятки. Она подошла к двери, не открывая цепочку.
— Уходите, Светлана. Мне нечего вам сказать.
— А мне есть что вам сказать! Открывайте, или я буду ломиться, и соседи вызовут полицию!
Анна Петровна глубоко вздохнула, вспомнила слова Алексея — «Вы в своем праве» — и открыла дверь, оставив цепочку.
Светлана стояла на площадке одна. Её лицо было искажено злобой, макияж плыл.
— Вы что себе позволяете?! — она начала сразу на повышенных тонах. — Вы моего мужа по телефону оскорбляете? Вы ему говорите, что он вам не сын?! Да кто вы такая, старая карга?!
— Я его мать, — тихо, но чётко сказала Анна Петровна. — И я имею право не хотеть его видеть после того, что он сделал.
— Ах, мать! — Светлана язвительно рассмеялась. — Мать, которая готова оставить своего единственного сына в долгах и нищете! Которая сидит в трёх комнатах одна, как собака, и не хочет помочь! Вы эгоистка, Анна Петровна! Вы больная, жадная эгоистка!
— У меня две комнаты, — поправила её Анна Петровна. Её собственное спокойствие удивляло её саму. — И я не обязана решать финансовые проблемы своего взрослого сына, созданные им самим.
— Обязана! — взвизгнула Светлана. — Вы ему всю жизнь должны! Он ваш сын! Вы его родили — вот и отвечайте! А вместо этого вы тут с юристами тайком снюхиваетесь! Я всё знаю! Вам мало того, что вы ему жизнь испортили, так вы теперь ещё и квартиру у него из-под носа хотите увести!
Анна Петровна смотрела на неё и думала, как жестоко искажено всё в голове у этой женщины. Как перевёрнуты с ног на голову все понятия о долге, любви и семье.
— Я не отнимаю у него квартиру, Светлана. Я защищаю свой дом. От вас.
— Ваш дом? — Светлана с силой дёрнула дверь, но цепочка не поддалась. — Это дом вашего сына! Его наследство! И он ему нужен! Нужен сейчас! Вы понимаете? Мы не можем ждать, пока вы тут протянете ноги!
Эти слова, такие откровенно жестокие, наконец вывели Анну Петровну из равновесия.
— Чтобы вы скорее протянули ноги, вы имеете в виду? — её голос задрожал. — Чтобы поскорее заселиться сюда со своей бандой?
— А что? — Светлана в упор смотрела на неё через щель в двери. — Это будет лучшее применение этой развалюхе, чем служить склепом для одной сумасшедшей старухи! Отдайте документы на квартиру. Сейчас же. Я знаю, они у вас здесь.
— Нет, — сказала Анна Петровна.
— Я не уйду, пока вы не отдадите! — Светлана упёрлась руками в косяки. — Я буду здесь стоять! Я буду кричать! Я всем соседям расскажу, какая вы ненормальная!
В этот момент из соседней квартиры вышла Лидия Степановна. Она была в старом халате и с кухонным полотенцем в руках.
— А это что за концерт в нашем благородном заведении? — громко спросила она. — Кто это тут старуху-пенсионерку терроризирует? А ну, отойди от двери, рожа наглая!
Светлана обернулась к ней с ненавистью.
— Не ваше дело, старуха! Идите свои сопли жуйте!
— Ах, не моё дело? — Лидия Степановна подошла вплотную. — А то, что ты тут мою подругу, инвалида, оскорбляешь и домогаешься — это моё дело! Я уже полицию вызвала. И участкового. Пусть разберутся, кто тут права качает. И про алименты твоему муженьку расскажу, которые он не платит, пока на новую машину копит!
Светлана побледнела. Крики — криками, но официальные органы — это уже серьёзно.
— Вы... вы все с ума посходили! — выдохнула она, но её уверенность заметно пошатнулась.
— Это вы с ума сошли, милочка, если думаете, что можно приехать и отжать у старухи квартиру, — парировала Лидия. — Вон, видишь, камера у соседа напротив? Всё записано. И твои крики, и твои угрозы. Так что советую убраться подобру-поздорову, пока тебя не повязали за хулиганство.
Светлана снова повернулась к Анне Петровне. Её взгляд был полон такой лютой ненависти, что та невольно отступила на шаг.
— Вы пожалеете об этом, — прошипела она ледяным шёпотом. — Клянусь, вы пожалеете. Мы с Витей найдем способ. Мы вас в психушку упрячем, сумасшедшую вы нашу.
Она развернулась и, громко топая каблуками, побежала вниз по лестнице.
Анна Петровна захлопнула дверь и прислонилась к ней, дрожа всем телом. Лидия Степановна вошла к ней.
— Ну что, напугала стерва? — спросила она, обнимая подругу за плечи.
— Она сказала... они упрячут меня в психушку, — прошептала Анна Петровна, и старый страх снова подступил к горлу.
— Не упрячут, — твердо сказала Лидия. — Для этого нужно решение суда. И комиссии. А у тебя уже есть юрист. И мы, соседи, все за тебя заступимся. Покажем, что ты в своём уме. Так что не бойся.
Анна Петровна кивнула, пытаясь успокоить дрожь в руках. Битва была выиграна. Но война, она чувствовала, ещё не закончилась. Угрозы Светланы висели в воздухе, как ядовитый туман. Но теперь она знала, что у неё есть не только стены. У неё есть оружие. И люди, готовые это оружие применить.
Глава 7. МАТЕРИНСКИЙ КАПИТАЛ
Угроза Светланы оказалась не пустым звуком. Через неделю Анне Петровне пришло официальное письмо — уведомление о возбуждении дела в суде о признании её недееспособной. К заявлению были приложены «свидетельские показания» Виктора и Светланы, которые в красках описывали «странности» в поведении пожилой женщины: «неадекватная агрессия», «мания преследования», «неспособность самостоятельно обслуживать себя и распоряжаться имуществом».
Анна Петровна сидела на кухне с этим листком в руках и чувствовала, как мир снова уплывает из-под ног. Это было страшнее прямого нападения. Это была холодная, бюрократическая машина, призванная растоптать её волю.
Но на этот раз паника длилась недолго. Она достала из комода визитку Алексея.
Он отреагировал мгновенно. «Это предсказуемый ход, Анна Петровна. Не волнуйтесь. Мы дадим им бой».
И они дали.
Суд был коротким и унизительным — но не для Анны Петровны, а для её сына. Алексей привёл в зал Лидию Степановну и ещё двух соседей, которые единогласно засвидетельствовали полную вменяемость и адекватность Анны Петровны. Он предоставил суду заключение независимого психиатра, которого нанял за свой счёт. А когда судья спросил Виктора, на каком основании он требует ограничения прав матери, тот, краснея и бледнея, мог только бормотать что-то о «её плохом влиянии на детей» и «нежелании помочь семье».
Судья, пожилая женщина с строгим, умным лицом, выслушав обе стороны, вынесла решение немедленно: «В удовлетворении исковых требований отказать. Заявителю Волкову В.М. разъяснить недопустимость злоупотребления правом».
Виктор выбежал из зала суда, не глядя на мать. Это был конец. Окончательный и бесповоротный.
После суда жизнь Анны Петровны медленно, но верно начала обретать новые очертания. Страх отступил, сменившись горьким, но чистым чувством освобождения. Она больше не ждала звонков, не вздрагивала от стука в дверь. Она жила.
Она стала больше читать, записалась в библиотеку, куда завещала свою квартиру, и подружилась с молодыми библиотекарями, которым с удовольствием рассказывала о старых книгах. Она возобновила своё давнее увлечение — вышивку. Её квартира постепенно переставала быть склепом памяти, снова становясь жилым пространством — её пространством.
Однажды вечером раздался звонок. Сердце её на мгновение ёкнуло по старой привычке, но она взяла себя в руки. На пороге стоял Алексей, но не один. С ним была молодая женщина с добрыми глазами и маленький мальчик лет пяти.
— Анна Петровна, это моя жена, Катя, и сын, Серёжа, — улыбнулся Алексей. — Мы просто были в районе и решили заглянуть.
Катя протянула ей коробку домашних пирожков. Серёжа, прячась за отца, с любопытством разглядывал старушку.
Анна Петровна, растерявшись, пригласила их внутрь. Они пили чай, разговаривали о чём-то простом и добром. Серёжа, освоившись, с благоговейным интересом разглядывал её вышивки и старые книги, трогая их аккуратно, спрашивая: «А это что?»
Она смотрела на них — на счастливую, нормальную семью — и в её душе что-то таяло. Она не чувствовала себя чужой или лишней. Она чувствовала себя... нужной. Как бабушка.
С тех пор визиты Алексея и его семьи стали регулярными. Они помогали ей по дому с тяжёлыми делами, чинили протекающий кран, привозили продукты. А она, в свою очередь, пекла для них пироги, читала Серёже сказки, рассказывала Кате истории из своей молодости. Они стали её семьёй. Не по крови, а по духу.
Однажды, сидя за вечерним чаем, Алексей сказал:
— Анна Петровна, вы знаете, мы с Катей подумываем о втором ребёнке. Но наша квартира маловата... И мы увидели объявление о продаже квартиры в этом же доме, этажом выше. Это бы решило все наши проблемы.
Анна Петровна посмотрела на него, потом на Серёжу, который увлечённо собирал пазл на её ковре, и на Катю, которая с нежностью смотрела на сына. И её осенило. Осенило простой и гениальной мыслью.
— Зачем вам покупать, — тихо сказала она. — Переезжайте ко мне.
Они смотрели на неё в полном недоумении.
— У меня две большие комнаты, — продолжала она. — Я могу переехать в меньшую. А вы с детьми займёте большую. У нас будет общая кухня, общая гостиная. Вы будете мне помогать, а я... а я буду помогать вам с детьми. Я буду присматривать за ними, когда вы на работе. Я буду... как бабушка.
Она боялась, что они откажутся, что сочтут её предложение странным или навязчивым. Но Алексей и Катя переглянулись, и в их глазах вспыхнула не жалость, а радость.
— Вы уверены? — осторожно спросила Катя.
— Никогда в жизни не был так уверен, — ответила Анна Петровна, и это была правда.
Эпилог
Прошло два года. В старой «сталинке», в квартире Анны Петровны, теперь жило пять человек. Она в своей светлой комнате с книгами и вышивками. Алексей, Катя, семилетний Серёжа и годовалая Лидочка — в соседней, просторной.
Шум, гам, детский смех и топот маленьких ножек наполнили квартиру новой жизнью. Это был не хаос захватчиков, а живая, любящая суета. Анна Петровна была её центром. Няней, советчицей, хранительницей очага. Она водила Серёжу в школу, гуляла с коляской Лиды, готовила для всей семьи свои знаменитые пироги.
Её «материнский капитал», который она когда-то вложила в единственного сына, оказался растрачен впустую. Но сейчас, в её семьдесят пять лет, жизнь дала ей второй шанс. Она вложила свою любовь, свою заботу и свою мудрость в чужую, но такую родную семью. И получила взамен в сто раз больше — уважение, заботу и ту самую семью, о которой всегда мечтала.
Однажды весенним днём она сидела на скамейке в своём дворе, наблюдая, как Серёжа катается на велосипеде, а Катя катит коляску со спящей Лидой. К ним подошла Лидия Степановна.
— Ну что, Аннушка, — сказала она, присаживаясь рядом. — Продала свою «халупу»?
Анна Петровна посмотрела на играющих детей, на свою молодую «невестку», на окно своей квартиры, и улыбнулась такой светлой, мирной улыбкой, какой не улыбалась много-много лет.
— Нет, Лида. Не продала. Я в неё, оказывается, вселила новую жизнь. И она стала самым ценным моим капиталом
Читайте и другие наши истории по ссылкам:
Если не трудно, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК и ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Она будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)