«Атлант расправил плечи» Айн Рэнд — не слишком интересное с художественной точки зрения произведение, сводящееся к апологетике неограниченного капитализма и философии «разумного эгоизма». Герои в нем — прекрасные телесно и душевно сверхчеловеки-«атланты», злодеи — уродливые и тупые недочеловеки-«паразиты», а ключевым событием книги становится не действие, а невероятно длинная речь Джона Голта (идеального рэндианского сверхчеловека) о превосходстве «атлантов» над «паразитами». Но определённый интерес «Атлант» всё же представляет — конечно, не сам по себе, а в свете того, как Рэнд обыгрывает в нём миф об Атлантиде, волновавший многих писателей XX века (взять хотя бы «Маракотову бездну» Артура Конана Дойля или «Аэлиту» Алексея Толстого).
Образ Атлантиды у Айн Рэнд присутствует лишь как аллегория, но воплощает собой авторский идеал, земной рай: «Острова блаженных. Так тысячи лет назад называли их греки. Они полагали, что в Атлантиде в тайне от остального мира счастливо обитают души героев. Попасть туда могли лишь души храбрецов и героев, и попадали они туда не умирая, потому что уносили с собой тайну жизни. Уже тогда Атлантида была потеряна для человечества. Но греки знали, что она существует. Они пытались отыскать ее. Некоторые из них говорили, что она под землей, в самом сердце планеты. Но большинство верило, что Атлантида — остров. Сияющий остров в океане на западе. Может быть, то, что они называли Атлантидой, была Америка».
«Атлантидой» называется и созданный Джоном Голтом изолированный мирок «атлантов», живущий по принципам «разумного эгоизма» имени Айн Рэнд и надёжно ограждённый от возможности вторжения со стороны окружающих его «паразитов».
Образ Атлантиды как земного рая восходит к философским диалогам Платона («Тимей» и «Критий») — но это рай, утраченный из-за людских грехов, подозрительно напоминающих те самые «добродетели», которые проповедует в «Атланте» Рэнд. Жажда безудержного обогащения сделала атлантов жестокими завоевателями (см. диалог «Тимей»):
«На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возникло удивительное по величине и могуществу царство, чья власть простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией [Африкой] вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении [земли этрусков, будущая Тоскана]. И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще страны по эту сторону пролива».
Платон говорит о переходе атлантов от благоденствия к деградации: «Они не пьянели от роскоши, не теряли власти над собой и здравого рассудка под воздействием богатства, но, храня трезвость ума, отчетливо видели, что и это все обязано своим возрастанием общему согласию в соединении с добродетелью, но когда становится предметом забот и оказывается в чести, то и само оно идет прахом и вместе с ним гибнет добродетель <...> Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила» («Критий»).
Как видим, Платон предсказал философию Айн Рэнд более чем за два тысячелетия до её появления. В «Атланте» больше всего бросается в глаза то, что Айн Рэнд не только инвертирует платоновский миф, но ещё и дезинформирует читателя — выдавая свою интерпретацию образа Атлантиды за аутентичную древнегреческую (как мы увидим далее, она не раз поступала так). Этот трюк она проделывала не только в сфере мифологии — например, свою философию «разумного эгоизма», «объективизм», она возводила к Аристотелю, хотя именно Аристотель рассматривал человека как «общественное животное».
Однако одновременно с Айн Рэнд жил другой писатель, который тоже вдохновлялся мифом об Атлантиде — и его интерпретация развивала платоновскую традицию. Этим писателем был Джон Толкин, включивший в созданный им вымышленный мир Средиземья историю падения Нуменора. Остров Нуменор во Вторую Эпоху был населён потомками эдайн (людей, дружественных эльфам), которым Валар, «ангелы-хранители» Средиземья, даровали многовековое долголетие, крепость тела и духа, а так же мудрость в награду за помощь в войне против Моргота, «дьявола» мира Толкина. В сравнении с дикими людьми Средиземья нуменорцы были «сверхчеловеками». Однако до начала своего падения нуменорцы бескорыстно помогали людям Средиземья, делясь с ними знаниями и защищая от недобитых слуг Моргота — в духе столь презираемого Айн Рэнд и «атлантами» альтруизма:
«Случалось, что дунэдайн приставали у берегов Великих земель, и жалость охватывала их при виде пришедшего в запустение Средиземья; и правители Нуменора вновь высадились на западном побережье в те времена, что вошли в историю как Темные Годы людей, и до поры никто не посмел встать у них на пути. Ибо в те дни люди, в большинстве своем пребывая под властью Тьмы, сделались малодушны и слабы. И, придя к ним, многому стали учить их нуменорцы. Пшеницу и вино привезли они, и научили людей сеять зерно и молоть муку, обрабатывать дерево и обтесывать камень, и помогли им упорядочить ход своей жизни — насколько возможно то было в земле, где смерть приходит скоро, а радость — редкий гость.
Так люди Средиземья обрели утешение и поддержку; тут и там вдоль западного побережья глухие леса отступили вглубь материка; люди сбросили ярмо морготова детища и позабыли о страхе своем перед тьмою. И чтили они память о высоких Морских Королях, и, когда те уплыли прочь, стали звать их богами, уповая на их возвращение» («Сильмариллион»).
Падение нуменорцев у Толкина заключалось не только в недовольстве нуменорцев своей смертной природой и желания обрести бессмертие, проникнув в Валинор — но и в том, что от альтруистической помощи людям Средиземья они перешли к колониальной эксплуатации народов континента, к «разумному эгоизму» (хотя внутри себя нуменорцы оставались сплоченным сообществом — настоящий апофеоз «конкуренции» был впереди):
«Эти события произошли во времена Тар-Кирьятана Корабельщика и Тар-Атанамира, его сына; то были гордые властители, жадные до богатства; они обложили данью жителей Средиземья, и теперь охотнее брали, нежели давали <...> Вот так случилось, что в те времена нуменорцы впервые основали огромные поселения на западном побережье древних земель, ибо собственная их земля с некоторых пор казалась им тесной, и не знали они там более ни радости, ни покоя: теперь они жаждали власти над Средиземьем и его сокровищ, раз уж Запад оставался для них закрыт. Укрепленные гавани и неприступные башни возвели они; там многие и поселились. Но теперь нуменорцы являлись в Средиземье скорее как повелители и хозяева, и сборщики дани, нежели как помощники и наставники. Ветра уносили на восток могучие корабли нуменорцев, обратно же возвращались они нагруженными доверху; росли могущество и величие королей; пировали они и пили, и рядились в золото и серебро» («Сильмариллион»).
К слову, в «Атланте» Айн Рэнд действует такой персонаж, как Рагнар Даннешильд — пират, грабящий корабли с гуманитарной помощью, отправленной из Америки бедствующим народам Евразии. Обосновывает он это тем, что подобная помощь оказывается «паразитами» за счет «ограбления» «атлантов». Однако по сути Даннешильд занимается тем же самым, чем у Толкина занимались Люди Короля (нуменорцы, отказавшиеся от дружбы с Валар и эльфами, встав на путь завоевательных войн) — обогащением за счет континента. Правда, обогащение это не прямое, а косвенное, при посредничестве местных преступников, представленных Айн Рэнд в качестве «жертв режима» — так что, в отличие от толкиновских Людей Короля, к угнетению Рагнар добавляет ещё и лицемерие, не неся вдобавок никакой ответственности за те народы, которые грабит — опять же, в отличие от Людей Короля:
«Я продаю грузы, захваченные мною, особым клиентам в этой стране, и они платят мне золотом. Я продаю подобные грузы контрабандистам и воротилам черного рынка в народных республиках Европы. Вы знаете условия жизни в этих республиках? Поскольку производство и торговля, а не насилие объявлены преступлениями, лучшим людям Европы осталось одно: превратиться в преступников. Погонщики рабов в этих республиках держатся у власти благодаря подачкам их коллег — бандитов из стран, которые еще не до конца истощены, таких, как наша. Я не допускаю, чтобы эти подачки до них дошли. Я продаю товары европейским преступникам по самым высоким, какие только возможны, ценам и заставляю их платить золотом. Золото — объективная ценность и средство сохранения богатства и будущего. В Европе никому не разрешено владеть золотом, кроме тех друзей человечества с кнутом в руках, которые утверждают, что тратят его на благо своих жертв. Таково золото, которое добывают мои клиенты-контрабандисты, чтобы платить мне. Каким образом добывают? Да таким же, как я добываю товары».
Обратите внимание, что Айн Рэнд, проповедуя идею, что страдания бедных не дают им морального права требовать помощь и жалость (а в случае «паразитов» постулируется, что их альтруизм — следствие «ненависти к жизни», из чего нетрудно сделать вывод, что и в их уничтожении — прямыми или косвенными средствами — нет ничего плохого), устами Даннешильда требует жалости к людям, которым «пришлось» стать преступными воротилами и которые «добывают» золото тем же способом, что и Даннешильд (и даже без «благородного» повода, как у Рагнара), то есть при помощи грабежа и убийств. Выходит, что эгоистичный грабитель лучше «альтруистичного» просто по факту своего эгоизма (для сравнения, немногих «атлантов», сотрудничающих с государством, книга жестко осуждает). Сам Даннешильд собственными устами противопоставляет себя Робину Гуду — он грабит помощь, отправляемую бедным (народам Европы) и отдаёт награбленное богатым.
Но вернёмся к Толкину. Моральное падение нуменорцев достигает апогея после того, как на их остров прибывает Саурон — в качестве пленника Ар-Фаразона, последнего короля Нуменора; Люди Короля, светские империалисты, превращаются в Черных Нуменорцев, адептов изуверского культа Моргота. Стремясь погубить нуменорцев, подтолкнув их к войне с Валар, Саурон проповедует среди них мировоззрение, чем-то напоминающее картину мира Айн Рэнд с точки зрения любых внешних авторитетов (в данном конкретном случае — религиозных), хоть как-то ограничивающих «атлантов» в их деятельности:
«Ибо теперь, подчинив себе слух людей, Саурон при помощи бессчетных доводов опровергал все, чему прежде учили Валар, и внушал людям, будто в мире – и на востоке, и даже на западе – есть еще немало земель и морей, надо лишь завоевать их; там победителей ждут несметные богатства. А если в итоге итогов нуменорцы доберутся до самого края этих земель и морей — там за пределами всего сущего лежит Древняя Тьма. «Из нее создан был мир. Ибо поклонения достойна только Тьма, а Властелин ее может сотворить новые миры в дар своим слугам, так что могуществу их не будет предела».
И вопросил Ар-Фаразон: «Кто — Властелин Тьмы?»
И тогда за закрытыми дверями Саурон ответствовал королю и солгал, говоря: «Это — тот, чьего имени не называют ныне, ибо Валар обманули вас касательно него и провозгласили имя Эру — призрака, коего сами же измыслили в безумии своем, тщась обратить людей в своих рабов. Ибо Валар — оракулы этого Эру, и вещает он лишь то, что угодно им. Но тот, кто господин над ними, еще возьмет верх и избавит вас от этого призрака; имя же ему — Мелькор, Властелин Всего Сущего, Даритель Свободы; и он сделает вас сильнее Валар».
Тогда Ар-Фаразон стал поклоняться Тьме и Мелькору, Властелину ее — сперва втайне, но очень скоро и открыто, на глазах у своего народа; и большинство его подданных последовали примеру короля» («Сильмариллион»).
Последствия поклонения «Дарителю Свободы» — «свободы», понимаемой как эгоизм, как свобода от «оков» альтруизма, позволяющая стать сильнее «паразитов», с его помощью поработивших «атлантов» — вполне закономерны; максимальное обострение социального антагонизма и саморазрушение общества. Однако «лучшие люди» тогдашнего Нуменора, местные «атланты», обогащаются за счет внедрённых Сауроном технических новинок и усиления эксплуатации народов колоний, и потому не видят приближающейся катастрофы:
«В те дни люди взялись за оружие и убивали друг друга по ничтожному поводу; теперь легко впадали они в гнев, и Саурон, или же те, кого он привлек на свою службу, бродили по острову, настраивая людей друг против друга — так, что народ роптал против короля и правителей, и любого, владеющего чем-то, чего им самим недостало; и те, что стояли у власти, жестоко мстили.
Тем не менее долгое время нуменорцам казалось, что народ их процветает; и если счастливее они не становились, то умножилась их сила, а богатые разбогатели еще больше. Ибо, воспользовавшись помощью и советами Саурона, они умножили свое достояние, и научились создавать машины и строить корабли мощнее прежних. Во всеоружии плавали они к берегам Средиземья, однако теперь являлись нуменорцы отнюдь не как дарители и даже не как правители, но как безжалостные захватчики. Они преследовали жителей Средиземья, отбирали их добро, обращали людей в рабов, а многих предавали жестокой смерти на своих алтарях» («Сильмариллион»).
Важно оговорить, что созданный Сауроном культ «Мелькора, Подателя Свободы» у нуменорцев времён Ар-Фаразона — это нетипичная религия, хотя и использующая религиозные приёмы манипуляции аудиторией. Если для дикарей Средиземья Мелькор и Саурон — объекты благоговейного страха, священного трепета, то в случае падших нуменорцев возникает такое впечатление, что Мелькор был для них скорее примером для подражания, тем, кто не стесняется «брать своё», а поклонялись они ему из корыстного расчёта на обретение бессмертия, основанного на принципе «услуга за услугу», столь ценимом «рациональными» персонажами Айн Рэнд, отвергающими альтруизм:
«С тех пор на алтаре не гас огонь, и дым курился, не переставая, ибо могущество Саурона росло день ото дня, и в храме этом лилась кровь, пытали пленников и вершились великие злодеяния: люди приносили жертвы Мелькору, надеясь, что тот избавит их от смерти» («Сильмариллион»). Если убрать фантастический элемент, то это не столько религия, сколько поклонение «сильной личности» как образцу, чей modus operandi ты воспроизводишь.
Сама Айн Рэнд, разумеется, декларировала, что её философия «разумного эгоизма» отрицает насилие, не считая самообороны (хотя, на практике, в почти любой войне обе стороны утверждают, что их враги «первыми начали», что делает понятие «самообороны» весьма расплывчатым на практике) — и, тем более, грабеж. Впрочем, на примере Рагнара Даннешильда мы видим, что «самообороной» может оказаться и сотрудничество с международной преступностью (а сами преступники — «жертвами системы»).
Другой «атлант», нефтепромышленник Уайет, поджигает свои нефтяные вышки, что в реальности не могло бы закончиться ничем иным, кроме как катастрофой с массовой гибелью из-за последствий вспыхнувшего пожара множества невинных людей, и даже бизнес других «атлантов» может от этого пострадать. «Атлант» Дэгни Таггарт, управляющая железнодорожным путём, добивается от Айви Старнс нужной информации с помощью угроз.
Однако есть и более яркие примеры — например, Айн Рэнд оправдывала захват колонистами индейских земель на том основании, что индейцы вели кочевой образ жизни и якобы не знали частной собственности (сейчас это утверждение ставят под сомнение даже некоторые единомышленники Айн Рэнд). Итак, как видим, оправдание для завоевательной политики — когда она станет необходимой — всегда может найтись, даже самое нелепое.
Кстати, об индейцах. Один из «атлантов», Генри Реардэн, рассуждает о том, что День Благодарения — «праздник, придуманный созидателями», однако, как видим, Айн Рэнд отвергает на практике не только религиозное содержание этого праздника, но и благодарность как вполне светскую идею (пуритане, праздновавшие День Благодарения, выжили в том числе благодаря сотрудничеству с местными индейцами). Такое же отрицание благодарности как идеи есть и в истории падения Нуменора — нуменорцы получили очень много от Валар и эльфов, но, в конечном итоге, решили, что Саурон и Моргот дадут больше.
Возьмём также биографию Себастьяна д’Анкония, предка одного из главных героев «Атланта» — Франсиско д’Анконии. Род д’Анкония со времен испанского завоевания Америки занимался разработкой медных месторождений Андских гор. Себастьян д’Анкония позиционируется как self-made man, бежавший в Америку от Инквизиции: «Фамильный герб Д’Анкония, прикрепленный над входом, светился, словно маяк, отражая лучи палящего солнца, в то время как Себастьян Д’Анкония разрабатывал свой первый медный рудник. Долгие годы он вместе с дезертировавшими из армии солдатами, беглыми заключенными и полуголодными индейцами с рассвета до заката долбил киркой скалы. Спустя пятнадцать лет Себастьян Д’Анкония послал за любимой, которая по-прежнему ждала его. Приехав, она увидела серебряный фамильный герб Д’Анкония над входом в мраморный замок, увидела сады огромного поместья, а вдали — горы и медные карьеры».
В действительности разработка андских рудников в испанской Латинской Америке велась при помощи государственной системы принудительного труда, известной как мита и унаследованной испанцами от Инкской империи, которую сторонники «свободного рынка», между прочим, нередко характеризуют как «тоталитарную» или даже «социалистическую». Существуй Себастьян д’Анкония в реальности, он тоже должен был бы прибегать к системе подневольного труда, иначе не смог бы конкурировать в тех условиях с другими производителями. «Таланты, сделавшие себя сами и без насилия над другими людьми», в подобной системе невозможны. Да и как д’Анкония смог бы вообще создать своё предприятие в Андах, если бы не испанское завоевание бывшей Инкской империи?
Вообще осуждение насилия и угнетения в рамках философии Айн Рэнд, проповедующей примат эгоистических интересов и необходимость альтруизма, проблематично само по себе. Например, на вопрос о том, не будет ли освобождение рабов для рабовладельца в рамках соответствующей этической системы «аморальным» поступком, идущим против его эгоистических интересов, они отвечают, что, мол, держать рабов опасно для жизни:
«Vegard Martinsen, on the other hand, argues that one should get out of slave ownership or a criminal family as soon as possible. For example: Slave rebellions occurs occasionally, this is something we know from history. In other words, your slaves can kill you tomorrow».
Наивность этого ответа поражает. «Рабы могут восстать и убить вас, поэтому держать рабов нерационально». А если бы они не могли восстать и убить хозяина — держать их было бы рационально? Крупные восстания рабов в прошлом встречались не так уж часто (в основном в поздней Римской республике на плантациях Вест-Индии и в других подобных им местах, где эксплуатация рабов принимала особенно бесчеловечные формы) и возникали в периоды нестабильности системы, так что рабовладение было не так уж и опасно для среднего обывателя. Жизнь в рабовладельческих и иных обществах прошлого была сопряжена и с множеством других неизбежных рисков. Наконец, адепты Айн Рэнд рассуждают так, как будто можно рационально предсказать абсолютно все риски будущего — хотя идейно близкие им авторы вроде Людвига фон Мизеса и Фридриха фон Хайека критиковали социализм именно за веру в возможность планирования будущего (здесь же предполагается, что планировать будет не целый Госплан, а всего лишь один-единственный индивид).
Ещё более поучительна биография Натаниэля (или Нэта) Таггарта, предка другой важной героини «Атланта» — Дэгни Таггарт: «О нем ходило множество слухов. Поговаривали даже, что в одном из западных штатов он убил местного законодателя, который пытался аннулировать предоставленную ему концессию в то время, как его железная дорога была наполовину проложена через территорию штата <...>
Затем он предоставил собственную жену в залог за займ, полученный от одного миллионера, который ненавидел его, но восхищался красотой его жены. Он выплатил всю сумму в срок, сохранив таким образом право на жену. Эта сделка была заключена с ее согласия» (видимо, согласие жены для автора хоть что-то меняет в этой грязной истории!).
Если смотреть на персонажей вроде Себастьяна д’Анкония и Натаниэля Таггарта в критическом ключе — отличаются ли они от толкиновских Чёрных Нуменорцев чем-либо, кроме хорошего пиара (впрочем, не уверен, что нуменорец, даже сколь угодно падший, поставил бы в заклад собственную жену)? Разве их философия, в конечном итоге, сущностно отличается от той, которую Саурон проповедовал Ар-Фаразону, толкая к походу на Валинор?
«Валар владеют землею, над которой не властна смерть, и лгут они тебе, говоря о ней, и прячут ее от посторонних глаз, ибо скупы и опасаются, что Короли Людей отвоюют у них царство бессмертия и станут править миром вместо них. Бесспорно, дар вечной жизни пристал не всем, но тем только, кто достоин подобного дара, могучим и гордым потомкам знатного рода — однако справедливо ли, что отнят этот дар у того, кому принадлежит он по праву, у короля из королей, у Ар-Фаразона, могущественнейшего из сынов Земли, с кем сравниться может разве что один Манвэ, да и то вряд ли? Но великие короли не признают отказов и сами берут то, что принадлежит им» («Сильмариллион»).
Вообще видно, что Айн Рэнд, как бы она ни стремилась это замаскировать, так и не смогла избавиться от юношеского увлечения Ницше и его учением о «сверхчеловеке». Тот же Рагнар Даннешильд прямым текстом сравнивается с викингом — как прямо («лицо Даннешильда более чем красиво, оно обладало завораживающим совершенством: суровые, гордые черты, надменный рот викинга»), так и косвенно («Говорят, он прячется в одном из фиордов Норвегии, где ни Бог, ни человек его не отыщут. В средние века там прятались викинги»). Хотя, казалось бы, в рамках философии Айн Рэнд викинги это грабители, а не «творцы».
Но, в конце концов, как в своё время писал Гёте — «разбой, торговля иль война — не всё ль равно? Их цель одна» («Фауст»). Идеи Ницше подспудно прорываются у Айн Рэнд. Между тем, у Толкина в истории Нуменора губительность ницшеанства (по крайней мере, в его вульгаризированном понимании) убедительно показана как на коллективном (комплекс расового превосходства нуменорцев, напоминающий практики колониализма и фашизма), так и на индивидуальном (рост внутреннего социального антагонизма) уровне.
Саурон, проповедуя эту идеологию, надеется, что нуменорцы погибнут в войне с Валар: «смеялся Враг своим мыслям, предвкушая, что теперь станет творить он в мире, навсегда избавившись от эдайн» («Сильмариллион»). По иронии судьбы, Джон Голт, организующий «забастовку атлантов» (которые, напомню, не только сами бегут из общества, но и разрушают экономику США через саботаж и теракты; в реальности это потребовало бы чудовищного насилия, что у Айн Рэнд, конечно, остаётся за кадром), делает то же самое, что и Саурон — запускает процесс самоуничтожения того общества, в котором живет, проповедуя эгоизм. Они похожи даже по роду занятий — оба являются не только искусными демагогами, но и гениальными изобретателями (Саурон совместно с эльфами Эрегиона создаёт Кольца Власти, а Джон Голт — двигатель, черпающий из атмосферы статическое электричество). Разница лишь в том, что Саурон у Толкина является злодеем, а Голт у Айн Рэнд представлен в качестве борца за свободу. Впрочем, даже этим сходство дело отнюдь не ограничивается.
Джон Голт у Айн Рэнд предстаёт как мессианская или псевдомессианская фигура, низвергающая власть «паразитов» и передающая «благую весть» философии объективизма. Его личность изначально окружена самыми невероятными слухами, о которых речь пойдет чуть позже. Лейтмотив «Атланта» — риторический вопрос «Кто такой Джон Голт?», создающий атмосферу загадочности. Но атмосфера загадочности в ранних, черновых версиях истории падения Нуменора окружает и фигуру Саурона:
«И вот явился Саурон. Давно слышали мы слухи о нем от моряков, что возвращались с Востока. Говорили разное: что он — король, превосходящий могуществом короля Нуменора; что он — один из Могуществ [Валар], или отпрыск их, поставленный править Средиземьем. А кое-кто говорил, что это злой дух, быть может, вернувшийся Моргот; но над такими мы смеялись» («Утраченный Путь»).
«И в то время случилось, что Сур (которого гномы называли Ту) явился в Нумэнор в обличии огромной птицы и проповедовал послание избавления, предсказывая второе пришествие Моргота» (первоначальный набросок «Падения Нуменора»).
Появление Саурона в Нуменоре в версии «Утраченного Пути» (позднее отброшенной) обставлено невероятно им с максимальной степенью театрализованности — как и положено искуснейшему из манипуляторов в истории Средиземья:
«Внезапно море забушевало, вздыбилось горой и покатилось на землю. Корабли подняло на волне и выбросило далеко на сушу, и они остались лежать посреди полей. И на том корабле, что был заброшен дальше всех и стоял на холме, был человек, или некто в образе человека, но ростом выше любого нуменорца. Он поднялся на скалу и сказал:
— Я сделал это, дабы показать свою силу. Ибо я — Саурон могучий, слуга Сильного, — (о нем он говорил недомолвками). — Я пришел. Возрадуйтесь, люди Нуменора, ибо я нареку твоего [SIC! — перев.] короля своим королем, и мир покорится руке его».
Но и финальная сцена «Атланта» столь же пафосна:
«— Путь свободен, — сказал Галт. — Мы возвращаемся в наш мир.
Он поднял руку и начертал над безлюдной землей знак доллара».
Особая ирония в том, что сам Саурон не разделял ту философию, которую проповедовал нуменорцам, чтобы их погубить — его идеалом было не общество конкурирующих друг с другом индивидов, а неограниченная монархия с ним в качестве короля-бога: «В Сауроне еще были остатки добрых намерений, с которых он начинал: его достоинство (и причина падения) в том, что он любил порядок и согласование, и не терпел путаницы и бесполезных ссор <….> Но, как и у других умов такого рода, Сауронова любовь (а позднее — простое понимание) к другим индивидуальностям была слабее. И хотя (из стремления к добру, или из рациональных мотивов) все эти планы, приказы и организации были направлены на добро для обитателей Арды (пусть даже включающее в себя право Саурона быть их верховным Властелином), "замыслы" его одинокого разума стали единственной целью его воли, "вещью в себе". Но способность Саурона соблазнять души и даже ставить их себе на службу, была остатком того, что его первоначальное желание "править" действительно предусматривало хорошее благосостояние (особенно материальное) его "подданных"» («Преображенные Мифы»). «Мелькор, Даритель Свободы» для Саурона, а во многом и для нуменорских элит оказался лишь прикрытием.
С другой стороны, разве многие вполне искренние либертарианцы, заявляющие, что защищают свободу во всех её проявлениях (включая политическую свободу), не выражали симпатии к политическим деятелям-автократам вроде Ли Куан Ю или Аугусто Пиночета, которые — как к ним не относись — уж точно не были приверженцами политических свобод, да и неограниченного (laissez-faire) капитализма при соответствующих режимах тоже никогда не было? Равно как и апеллируют к «Атланту» как критике «паразитов» далеко не обязательно люди, всецело разделяющие философию Айн Рэнд.
Интерес представляют две легенды о Джоне Голте, являющиеся аллегорией его истории.
Первая: «Джон Галт был миллионером. Он был сказочно богат. Однажды ночью, пересекая на своей яхте просторы Атлантики, он попал в страшный шторм. Тогда-то он и нашел ее. В глубине океана он увидел остров, который затонул, став недосягаемым для людей. Он увидел сиявшие на дне океана башни Атлантиды. Это было зрелище, однажды взглянув на которое, человеку больше не хотелось видеть остальной мир. Джон Галт затопил свой корабль и пошел ко дну вместе со всей командой. Они сделали это добровольно».
Толкиновские нуменорцы тоже «затопили свой корабль» (погубили собственный мир), развязав самоубийственную войну с высшими силами, но сделали это не добровольно (в смысле осознанности своих действий и их результата), а вследствие манипуляций Саурона — ожидая вовсе не «затопления корабля», а, напротив, вечной жизни, богоподобного могущества и власти над миром; Саурон же не разделил их судьбу, а спасся в Средиземье и возобновил строительство собственной мировой империи, Мордора. Да и реальный Джон Голт «отправил ко дну» вовсе не свой «корабль», а «корабль» паразитов — против их воли.
Ср. с картиной Альбрехта Дюрера «Торжествующий Антихрист восседает на днище корабля дураков, перевернувшегося в результате его происков», иллюстрацией к сатире Себастьяна Бранта «Корабль дураков», где перевернутый корабль дураков становится для Антихриста (в христианской традиции воплощающего собой не просто абстрактное зло, а зло, неразрывно связанное с обманом как явлением) аналогом трона; параллель с Сауроном очевидна, но столь же подходит на эту роль — вопреки авторской идеализации — и Джон Голт.
Вторая: «Я знаю, кто такой Джон Галт <...> Путешественник и первооткрыватель. Величайший в мире. Человек, который нашел источник вечной молодости <...> Джон Галт искал его долгие годы. Он переплыл моря, пересек пустыни, спускался на много миль под землю, в заброшенные шахты и рудники. Он нашел источник на вершине горы. Ему понадобилось десять лет, чтобы взобраться на нее. Он переломал все кости, содрал всю кожу с рук, лишился всего — дома, имени, любви. Но он все-таки взобрался на эту гору. Джон Галт нашел источник вечной молодости, который хотел подарить людям. Но он так и не вернулся к ним <...> Потому что обнаружил, что этот источник нельзя перенести к людям».
Этот сюжет (скрытый посыл которого, по-видимому, в том, что помощь «паразитам» невозможна и аморальна) удивительно напоминает сюжет из «Утраченного Пути» (ранней версии истории падения Нуменора), в котором в падшем Нуменоре с подачи Саурона искажают историю Эарендиля (самоотверженного героя, который рискнул жизнью, чтобы заставить Валар выступить на войну с Морготом для освобождения эльфов и людей Средиземья), превращая её из истории самопожертвования мессианской фигуры в историю амбициозного завоевателя, стремящегося к власти над миром:
«— А теперь люди говорят, что это предание переделали эрессейцы [эльфы], а они — рабы богов [Валар]; что на самом деле Эарендель был отважный путешественник, и он указал нам путь, а Владыки за это взяли его в плен; и оттого его дело поневоле осталось незавершенным. И потому наш король, сын [потомок] Эаренделя, должен исполнить его. Они хотят сделать то, что давным–давно осталось несделанным <...> Завоевать новые королевства для нашей расы, чтобы на этом многолюдном острове, где все дороги исхожены и все деревья и травинки наперечет, дышалось вольготнее. Обрести свободу, стать хозяевами мира».
Ар-Фаразон, уверовавший вместе с последовавшими за ним Людьми Короля в этот миф, становится тем самым «Джоном Голтом, затопившим свой корабль» в тщетных поисках «источника вечной молодости» (который он хотел перенести не к «людям» вообще, а к избранным) — в то время как Саурон оказывается «настоящим» Джоном Голтом, который и организовал это кораблекрушение, подтолкнув своих жертв в нужную сторону, пока Ар-Фаразон воображал себя «сверхчеловеком», призванным править миром, квинтэссенцией всех достоинств «атланта» (таким у Айн Рэнд изображен Голт). Ср. с характеристикой Фаразона, которая дана в «Примечании относительно брака Фаразона и Мириэль»:
«Он [Ар-Фаразон] был наделен великой красотой, и силой/статью подобен первым королям, а в юности и разумением походил на эдайн древности, хотя, как выяснилось впоследствии, когда развратили его советы отца и людская хвала, силой воли наделен он был щедрее, нежели мудростью».
Имя Ар-Фаразона на эльфийском языке квенья — Тар-Калион, «Сын Света». Это имя очевидным образом отсылает к Эарендилю, прародителю нуменорских королей — хотя на квенья его имя означает «любящий море», это вымышленное имя отсылает к реальному древнеанглийскому имени со значением «несущий свет» (кроме того, «звезда моря» — название Венеры). «Люцифером», «Утренней Звездой», может называться и дьявол, и Иисус Христос (Откр. 22:16), к образу которого отсылает Эарендиль в силу своих мессианских черт.
Но Алкаром, «Сияющим», в «Утраченном Пути» Саурон называет Мелькора-Моргота. Фаразон, биологический потомок Эарендиля, уподобляется другому «Сияющему», Мелькору — если Эарендиль был готов умереть для спасения мира, то Фаразон был готов начать войну, потенциально способную уничтожить мир (подобно «стачке» Джона Голта у Айн Рэнд), чтобы обрести бессмертие и богоподобное могущество, как Мелькор, «Даритель Свободы», был готов уничтожить весь мир, если не получится навязать ему свою волю. Приняв проповедуемую Сауроном философию, Фаразон становится антиподом своего биологического предка (чью историю Саурон искажает, как Айн Рэнд искажает оригинальную историю Атлантиды) и подражает основоположнику этой философии.
Симптоматичный характер носит и трансформация в «Атланте» мифа о Фаэтоне (хотя на этот раз Айн Рэнд хотя бы признаёт, что модифицирует миф, а не излагает его во всей полноте), осуществленная ещё одним «атлантом» (хотя и второстепенным), композитором Ричардом Халлеем: «Ему было сорок три года, шло первое представление «Фаэтона» — оперы, которую он написал в двадцать четыре года. Он перекроил древний греческий миф согласно собственному разумению и цели: Фаэтон, юный сын Гелиоса, укравший солнечную колесницу отца, чтобы в самоуверенном порыве провезти Солнце по небу, не погиб, как случилось в мифе; в опере Халлея Фаэтон добился желаемой цели».
Здесь Рэнд, конечно, демонстрирует непонимание духа античной трагедии, которую заменяет слащавым хэппи-эндом (любопытно, кстати, что в интерпретации мифа «атлантами» Фаэтон не выпросил колесницу у отца, а именно украл). Но симптоматично не это само по себе, а вера в безоговорочное торжество воли «сильной личности», верящей, что сможет всецело подчинить объективные процессы собственной воле и дирижировать историей. Когда Джон Голт полагает, что «стачкой» добьётся желаемого, а не чего-то прямо противоположного — он демонстрирует именно эту веру. Думаю, толкиновскому Ар-Фаразону реинтерпретация «атлантами» мифа о Фаэтоне («Блистающем») тоже понравилась бы.
Саморазрушение нуменорского общества проявлялось ещё и в том, что в Нуменоре рождалось всё меньше детей, да и то рождались они в основном среди Верных (противников Саурона и друзей эльфов) — так, о Менельдиле, третьем по счету из королей Гондора, известно, что «Как сказано в неопубликованных анналах, повествующих о наследниках Элендиля, Менельдиль был четвертым из детей Анариона. Он появился на свет в 3318 году Второй эпохи и был последним человеком, рожденным в Нуменоре» («Неоконченные предания Нуменора и Средиземья»). Нуменор погиб в следующем, 3319 году после рождения Менельдиля, то есть деторождение в нём практически прекратилось. В браке Ар-Фаразона и его королевы, Тар-Мириэль, тоже не было детей — даже в той версии, где их союз был основан на взаимной любви (см. «Примечание относительно брака Фаразона и Мириэль»).
В обществе, где всецело господствует эгоизм, у большей части населения уже нет стимулов или возможности размножаться. Интересно, что и у Айн Рэнд большинство «атлантов» (Дэгни Таггарт, Генри Реардэн, Франциско д’Анкония, Джон Голт) бездетно, несмотря на свои частые сексуальные связи (у Реардэна не было детей, даже когда он был женат) — хотя деторождение возможно и вне церковного брака. Это вполне логично с точки зрения отвергающей альтруизм философии Айн Рэнд, ведь в рамках эгоистической картины мира забота о детях (как минимум — в краткосрочной перспективе) не окупается, особенно в современном обществе, где у главы семьи нет безраздельной власти над потомством.
Столь же показательно, что женщины-матери — например, мать Генри Реардэна из «Атланта» и мать Питера Китинг из романа Айн Рэнд «Источник» — нередко изображены как абьюзивные тираны. Правда, среди «атлантов» Джона Голта показана мать двоих детей, но это третьестепенный персонаж, исключение из общего правила.
Таким образом, на примере Нуменора-«Атлантиды» Толкин поставил своего рода воображаемый эксперимент — а что, если философию эгоизма, подобную ницшеанской или рэндианской, примет целое общество? Его ответ — это общество погубит само себя, даже если будет населено всамделишними «атлантами», сверхчеловеками-созидателями; более того — для них-то подобная идеология и окажется особенно губительной.
А «Джон Голт» окажется или обманщиком, или главной жертвой его обмана, возомнившей себя сверхчеловеком. Не случайно Толкин вводит прямую отсылку к мифу об Атлантиде, упоминая, что погибший Нуменор был назван потомками нуменорцев «Аталантэ» — «Падшая» (Fallen), и под падением явно имеется в виду и падение нравственное.
Напоследок любопытно вновь рассмотреть мифологическую образность, используемую Айн Рэнд в её версии мифа об Атлантиде. Дело в том, что она обращается к образу не только атлантов во множественном числе, но и Атланта — титана, держащего небо:
«— Мистер Реардэн, — произнес Франциско торжественно спокойным тоном, — если бы вы увидели атланта, держащего на своих плечах мир, увидели, как кровь течет по его груди, ноги его подгибаются и руки дрожат, а он из последних сил пытается удержать мир, и чем мощнее усилие, тем тяжелее мир давит на его плечи, — что бы вы ему предложили?».
«Они распоряжаются нашей энергией, ибо у них нет своей, продуктами нашего труда, ибо сами они не способны производить <...> Но на сей раз не хватит. Жертвы объявили забастовку. Атлант расправил плечи».
Айн Рэнд инвертирует не только оригинальный платоновский миф об Атлантиде, но и древнегреческий миф об Атланте. Во-первых, он держит не мир, а небосвод. А во-вторых, эта его роль — вовсе не самоотверженный подвиг «творца», «создающего блага» для «неблагодарных паразитов», а наказание, наложенное на него богами-олимпийцами за участие в титаномахии на стороне Кроноса (царя титанов, поедавшего собственных детей).
Кроме того, Атлант приходится дедом по материнской линии Гермесу, богу торговли (этот символизм от Айн Рэнд, по-видимому, ускользнул). Однако Гермес — не только бог торговли, но и бог обмана и воровства (его «карьера» началась с того, что он обворовал своего брата Аполлона, украв его стадо коров). Были у этого бога и зловещие черты, поскольку он как психопомп, проводник душ на тот свет, был связан с подземным миром, Аидом.
Что особенно иронично, аналогом античного Гермеса-Меркурия в германо-скандинавской мифологии являлся хитроумный трикстер-некромант Один (ему и планете Гермеса, Меркурию, даже посвящен один и тот же день недели — среда), повелитель воинства мертвецов-эйнхериев. Они оба, как и Джон Голт, искусные ораторы; Гермес — бог красноречия, а Один «асов часто в речах побеждал» («Речи Вафтруднира»). А Саурон у Толкина является именно «тёмной» реализацией одинического архетипа. Более того — Саурон у Толкина при помощи Колец Власти дарует своим союзникам и слугам из числа гномов и людей далеко не только власть и магическое могущество, но и богатство:
«Гномы пользовались своими кольцами только для того, чтобы умножить богатства, но гнев и всепоглощающая жажда золота вспыхнули в их сердцах, и великим злом обернулось это впоследствии, на благо Саурону <...> Завлечь в сети людей оказалось легче. Те, кто пользовался Девятью Кольцами, в дни жизни обрели немалую власть: то были могущественные короли, чародеи и воины древних времен. Слава и несметные богатства достались им в удел; но погибелью обернулись они» («Сильмариллион»).
То есть через цепочку мифологических ассоциаций образ «творца-коммерсанта» у Рэнд оказывается прямо связан с универсальным для западной культуры архетипом чёрного мага-обманщика, использованным Толкином для создания Саурона.
Особенно забавно писать всё это после появления одиозного сериала «Властелин Колец: Кольца Власти» (грубо извращающего оригинальное творчество Толкина) от Amazon, в котором в одной из серий первого сезона Халбранд — талантливый кузнец из Средиземья, попавший в Нуменор — не может работать по специальности в Нуменоре из-за того, что все нуменорские кузнецы обязаны состоять в гильдии (читай — профсоюзе, поскольку Amazon печально известен своей жёсткой антипрофсоюзной политикой).
Это классический рэндианский сюжет как он есть: гениальный творец, скованный глупыми ограничениями коллективистского социума, «атлант», страдающий от «паразитов». Позднее Халбранд, как Генри Реардэн у Айн Рэнд для создания рельс, создаёт суперсплав — на основе мифрила, используемый для создания Колец Власти (эльфы Эрегиона, с которыми он работал, видимо, идиоты и о существовании сплавов узнали только от него).
Ирония в том, что тем самым «ущемлённым атлантом» Халбрандом оказывается... Саурон, главный антагонист Второй Эпохи, принятие философии которого ведёт Нуменор к угнетению других народов, саморазрушению и гибели. В итоге Amazon невольно создал сатиру на самих себя и на мировоззрение a la Айн Рэнд: «Представьте себе сериал, где талантливый одиночка борется с профсоюзами. И этим одиночкой у нас будет Саурон». Впрочем, возможно, это ещё и подсознательное сочувствие носителю той же философии жизни, что и у создателей сериала? Тогда остаётся лишь порадоваться тому, что дело обошлось без многочасовой речи, как это было у Айн Рэнд в «Атланте».
Или всё впереди?
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно:
