Однако больше всего рэндианский миф о Джоне Голте напоминает не Ар-Фаразона и не Саурона, а бывшего хозяина второго — «бога» падших нуменорцев-«атлантов», «Мелькора, Дарителя Свободы», «Восставшего в мощи». Любые взаимоотношения с окружающими он рассматривает как сделку, отрицая бескорыстный дар как явление. Возьмём, например, его диалог с Унголиантой — духом тьмы, содействующим ему в уничтожении Древ Валар:
«И Мелькор искал ее, и принял вновь тот облик, что носил как тиран Утумно: Темного Владыки, высокого и ужасного <...> «Выходи!» - воскликнул он. «Трижды глупа ты: бежать от меня в первый раз, чахнуть здесь от голода, когда можно полакомиться на несказанном пиру, и сторониться меня, Приносящего Дары, твоей единственной надежды! Выходи и узри! Я принес тебе залог грядущего изобилия». Но Унголиантэ не ответила, забившись глубже в скальную расщелину. Тогда Мелькор взъярился, ибо он спешил, рассчитав время до мига. «Выходи!» - вскричал он. «Ты нужна мне, и я не потерплю отказа. Или ты будешь служить мне, или я похороню тебя здесь под черной скалой и ты обратишься в ничто». Тогда внезапно поднял он руку с двумя сияющими камнями. Зелеными были они и в этом бессветном месте отражали ужасный свет его глаз, будто голодный хищник пришел сюда в поисках добычи. Так опытный Вор соблазнял новичка.
Медленно выползла Унголиантэ; но когда она подобралась ближе, Мелькор убрал приманку. «Нет, нет», — молвил он. — Я принес тебе эти эльфийские сласти не из любви или жалости; а лишь для того, чтобы напитать тебя силой, когда ты согласишься выполнить мое повеление». «Что за повеление, Господин?» — спросила она, пожирая самоцветы глазами» («Поздняя Квента Сильмариллион»).
Любые взаимоотношения для Мелькора это акт транзакции по принципу «ты мне — я тебе» (он называет себя «Приносящим Дары», но истинный дар — бескорыстен); он прямо заявляет Унголианте, что не испытывает к ней никакой симпатии или сострадания; она нужна ему исключительно для исполнения собственных эгоистических целей, да и сама Унголианта относится к нему аналогичным образом — ср. с озвученным Джоном Голтом принципом «Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня».
Правда, он прибегает к насилию и угрозам, что в теории противоречит философии Айн Рэнд… но идеально соответствует поведению её же «атлантов» на практике — причем если насилие против «паразитов» в целом оправдывается по принципу «они первые начали», то в сцене запугивания Айви Старнс со стороны Дэгни Таггарт она делает это, чтобы узнать нужную ей информацию, а сама Айви её безопасности никак не угрожает.
Особенно интересен тот факт, что, вступая в сделку с Мелькором, Унголианта становится его слугой и называет его «господином» (ср. у Рэнд с постоянными заявлениями о том, что низшие должны не просто не покушаться на собственность «атлантов», но и непременно признавать их заслуги перед миром). По тому же принципу строится и взаимодействие Мелькора с людьми в толкиновской истории грехопадения, «Легенде Аданэль»:
«И наступил день, когда свет Солнца вдруг начал тускнеть, и наконец погас, и великая тень пала на мир, и все звери и птицы были в ужасе. И тогда он явился снова, как яркое пламя в темноте.
Мы пали ниц. И тогда он сказал:
— Есть еще среди вас такие, кто внемлет Голосу Тьмы, и оттого Она приближается. Выбирайте же! Кто будет вашим Владыкой — Тьма или Я? Если вы не примете Меня как Владыку и не поклянетесь служить Мне, Я уйду и оставлю вас; ибо есть у меня иные царства и иные жилища, и я не нуждаюсь ни в Земле, ни в вас.
Тогда в страхе сказали мы, как велел он:
— Ты наш Владыка, и Тебе одному мы будем служить. Мы отречемся от Голоса, и не станем более внимать ему».
Мелькор позиционирует «Тьму» как угрозу для человечества, следствие его заблуждений (результат следования Голосу Эру, Бога), как Джон Голт позиционирует крушение американского общества как следствие «паразитической» доктрины альтруизма — но, на самом деле, накрывшая мир тьма, как прямо подразумевается автором, является результатом действий самого Мелькора (как катастрофа, охватившая мир в «Атланте», срежиссирована самим Голтом). Доказательством необходимости «атлантов» для мира становится вызванное ими же бедствие. Предлагаемый Мелькором выбор, как и в случае Джона Голта, не является истинно-свободным, а представляет из себя манипуляцию по принципу «или следование мне, или всеобщая гибель» — причем Мелькор, как и Голт, прямо говорит о том, что он-де прекрасно проживет без людей, а вот они без него якобы не смогут спастись. При этом, подобно Голту, людей он рассматривает как «паразитов», которым он сам ничего не должен:
«Тогда мы стали еще больше бояться Тьмы, ибо думали, что это Голос Мрака, что лежит за звездами. И мы начали умирать в ужасе и в муках, страшась уйти во Тьму. Тогда мы воззвали к своему Повелителю, моля спасти нас от смерти, но он не ответил. Но когда мы все собрались в Доме и преклонились долу, он наконец явился, могучий и величественный, но лицо его было жестоким и гордым.
— Теперь вы Мои и должны исполнять Мою волю, — сказал он. — Что Мне до того, что иные из вас умирают и отправляются насытить собою Тьму? Иначе бы вас расплодилось слишком много, и вы расползлись бы по всей Земле, как вши» («Легенда Аданэль»).
Что интересно, в «Атланте» «паразитов» также сравнивают с насекомыми и конкретно вшами. Ср. с замечанием Толкина о мировоззрении Мелькора, рассматривающего себя как «творца», а эльфов и людей как «ничтожеств», неспособных, по его мнению, к творческому преобразованию окружающего мира: «Эльфов, тем более — Людей, он презирал за их "слабость", то есть недостаток физической силы или власти над "веществом"» («Преображенные Мифы»). Такова же характеристика и избранные Мелькором слуг — «самых сильных и самых жестоких», презирающих слабых (всех остальных) и убеждённых в том, что они представляют из себя высших существ по сравнению с ними:
«Но иных он стал привечать: самых сильных и самых жестоких, и тех, кто чаще всего бывал в Доме. Им он давал дары и знания, которые они хранили в тайне; и они стали могущественными и гордыми, и поработили нас, так что мы не ведали отдыха средь трудов и горестей» («Легенда Аданэль»). В этот момент наступает прозрение обманутых: «Тогда восстали иные средь нас, и в отчаянии сказали во всеуслышание:
— Теперь-то мы знаем, кто лгал нам, и кто хотел поглотить нас. То был не первый Голос. Это Повелитель, которого мы признали; он-то и есть Мрак. И не пришел он из него, как говорил нам, но живет в нем» («Легенда Аданэль»).
«Джон Голт», презирающий слабых, опять оказался тираном. Какая неожиданность! Толкин пишет о Мелькоре: «Так от величия через высокомерие он пришел к презрению ко всему, кроме себя самого: дух разрушающий и безжалостный» («Сильмариллион»). Разве это не подходит эта характеристика к Голту, презирающему всех, кроме себя — и абсолютно неотличимых от него «атлантов», в мировоззренческом плане представляющих полную его копию (у рэндианских «атлантов», по моим наблюдениям, вообще не возникает никаких конфликтов, кроме чисто тактических разногласий по вопросу о том, как лучше противостоять «паразитам»)? А безжалостность к тому, что они считают злом, вообще составляет, по Айн Рэнд, едва ли не главную положительную черту «атлантов» (а порок — жалость). Толкин пишет об отношении Мелькора и его приверженцев к эльфам и людям:
«Падшие, такие, как Мелькор/Моргот и его приверженцы (среди которых одним из главных был Саурон), увидели в них идеальный материал для подданных и рабов, для которых они могли бы стать повелителями и «богами», завидуя Детям и втайне их ненавидя» (Письмо 212).
Джон Голт и другие «атланты» не просто уходят от «паразитов» и даже не просто борются с ними, разрушая их мир — они, по сути, требуют, чтобы «паразиты» признали их онтологическое превосходство над ними и право «атлантов» их презирать. Кстати говоря, подобная патологическая зависимость от признания тех, кого ты якобы превосходишь, обнажает ложность идеала Айн Рэнд — но об этом речь пойдет чуть позже.
Власть истерлингов из народа Ульдора — людей-предателей, переметнувшихся на сторону Моргота в Битве Бессчётных Слёз — тоже основана на презрении к «паразитам» и «иждивенцам», которым предоставлено умирать от голода: «Всех жителей родной земли Хурина, способных к работе или годных хоть на что-нибудь, угнали в плен, даже юных дев и отроков, а стариков перебили или уморили голодом» («Дети Хурина»). Ср. с характеристикой предводителя истерлингов, захвативших Дор-Ломин, земли народа Хадора: «Лорган неплохо кормил свой рабочий скот, пока тот был молод и мог трудиться» («Неоконченные предания Нуменора и Средиземья»).
Общество Валар и эльфов, описанное Толкином, во всём противоположено обществу Мелькора и его слуг — оно основано не на эгоистичной сделке (причем неравноправной, учитывая манеру подобных Мелькору вести дела), а на даре и взаимной любви. Возьмём описание Аулэ, Валы, сферой интересов которого являются ремёсла и искусства:
«Мелькор же воспылал к нему ревностью, ибо Аулэ более других был схож с ним и в помыслах, и в могуществе <...> Оба они, однако, жаждали дать бытие собственным творениям – новым и неожиданным, что не приходили на ум их собратьям, и обоим отрадно было услышать похвалу своему искусству. Но Аулэ остался верным Эру, и все, что делал, отдавал на его суд, и не завидовал трудам остальных, но сам охотно делился советом и искал совета других» («Сильмариллион»). Аулэ пытается создать разумных существ, гномов, потому, что «так страстно желал Аулэ прихода Детей, мечтая обрести учеников, которых мог бы он наставлять своим ремеслам и знанию своему, что не склонен он был дожидаться исполнения замыслов Илуватара» («Сильмариллион»).
То же самое относится и к ученикам Аулэ среди эльфов — нолдор: «Аулэ же предпочитал нолдор; и сам Аулэ, и его народ часто приходили к ним. Великие знания и искусство обрели нолдор, но не иссякала их неуемная жажда новых знаний, и вскоре во многом превзошли они своих учителей <...> И так случилось, что каменщики дома Финвэ, трудясь в горных каменоломнях (ибо в радость им было возводить высокие башни), первыми нашли драгоценные кристаллы земли, и добыли их бесчисленное множество; и придумали орудия для обработки и огранки камней, и придали им многие формы. Не копили они самоцветы, но раздавали их направо и налево, работой своей умножая великолепие всего Валинора» («Сильмариллион»). Позднее нолдор помогли другому народу эльфов, тэлери, прибывшему в Валинор последним, построить себе город Альквалондэ, Лебяжью Гавань.
Нуменор эдайн тоже получают как дар от Валар.
Величайшим позором для Мелькора в его глазах становится то, что его первое падение и пленение в ходе Войны Сил происходит из-за того, что Валар вели ту войну, защищая от него эльфов (после этого призванных в Валинор, чтобы жить с Валар); из-за этого эльфы становятся особенно ему ненавистны: «В глубине души Мелькор более всего ненавидел эльдар <...> потому, что в них видел он причину выступления Валар и собственного низвержения» («Сильмариллион»). Ср. с характеристикой Мелькора и причин его морального падения в другом тексте Толкина: «Мелькор (изнутри Эа) подлинно становится злым лишь после осуществления Эа, в котором он сыграл великую и могущественную роль (и первоначально согласованную с Планом Эру). Лишь ревность к Манвэ [королю Валар] и жажда править всеми Эрухин [эльфами и людьми] свели его с ума» («Фрагменты об эльфийской реинкарнации. Нуменорская катастрофа и Конец «материальной» Арды»).
Таким образом, Валар после освобождения Мелькора, с точки зрения самого Мелькора, подвергли его жесточайшему унижению — заставили прислуживать не только Валар, но и тем самым Эрухини, которых он считает прирожденными рабами (как, к слову, Аристотель, столь ценимый Айн Рэнд, считал прирожденными рабами «варваров»):
«Перед вратами Валмара Мелькор смиренно пал к ногам Манвэ и взмолился о прощении; и клялся, что, если бы позволили ему быть лишь последним среди свободного народа Валинора, он стал бы помогать Валар во всех их трудах, главным же образом в исцелении многих ран, что нанес некогда миру <...> Но тем более старался он выказать им [тут уже речь идет не о Валар, а об эльфах Валинора] свою любовь и искать их дружбы, и предлагал он им свои познания и помощь во всех их великих начинаниях» («Сильмариллион»).
Подобно рэндовским «атлантам», Мелькор в ранних текстах Толкина совершенно искренне видит себя жертвой «паразитов»-Эрухини и покровительствующих им «тиранов»-Валар:
«Тогда посылает он вестника, требующего неприкосновенности по праву глашатая (хотя это был слуга Мандоса, отступник, совращенный Мэлько), через перевал в Валинор, и тот, стоя перед вратами Валмара, чтобы боги говорили с ним <...>
— Владыка Мэлько, повелитель всего мира от крайнего востока до внешних склонов валинорских гор, своим сородичам айнур. Ведайте, что в возмещение за многоразличные ужасные оскорбления и за долгий срок несправедливого заточения, каковые он, невзирая на высокие его кровь и положение, претерпел от ваших рук, забрал он, как то подобает ему, малую толику сокровищ нолдоли [нолдор], ваших рабов. Вельми опечален он, что убил нескольких из них, дабы они не содеяли ему вреда по злобе своих сердец. Но те святотатственные поползновения вычеркнет он из своей памяти и также все былые обиды, что вы, боги, причинили ему, забудет он настолько, дабы вновь явить свое присутствие в месте, называемом Валмар, буде прислушаетесь вы к его условиям и выполните их» («Воровство Мэлько и затмение Валинора»).
Подобно Рагнару Даннешильду, Мелькор оправдывает совершенные им грабеж и убийство «восстановлением справедливости» как наказанием «паразитов». Подобно Джону Голту и прочим «атлантам», Мелькор изображает из себя жертву «паразитической» системы, поощряющей «вторичных», и условием возобновления сотрудничества ставит безоговорочное выполнение его требований. Себя же он позиционирует как величайшего «творца»-аскета, непрестанно трудящегося, пока «паразиты» пребывают в лености и праздности. Это хорошо видно в описании падения Утумно (первоначального оплота Мелькора) и первого пленения Мелькора в ранних текстах Толкина:
«И вот, грозный Тулкас с громоподобным шумом ударил в ворота своей могучей дланью, так что загудели они, но не дрогнули. Тогда Оромэ, спешившись, поднял свой рог и вострубил столь оглушительно, что тотчас врата распахнулись, а Манвэ возвысил свой неизмеримый глас и велел Мэлько выйти.
И хотя глубоко в подземных чертогах Мэлько услышал его, но, будучи в сомнении, все же не вышел, а послал своего слугу Лангона, дабы тот передал, что "Мэлько пребывает в радости и изумлении, зря богов возле своих врат. Ныне был бы он счастлив приветствовать их, но по бедности сего пристанища не более, чем двум из них может он оказать радушный прием; и нижайше просит, дабы среди этих двоих не было ни Манвэ, ни Тулкас, ибо один заслуживает, а другой требует гостеприимства великой пышности, оказанного ценой огромных расходов. А если не будет то им по душе, то он охотно выслушал бы глашатая Манвэ, дабы ведать, о чем столь горячо мечтают боги, что пришлось им покинуть мягкие ложа и праздность Валинора ради унылого края, где он, Мэлько, скромно вершит свой труд и изнуряет себя работой"» («Оковы Мэлько»).
Затем в «Лэ о Лэйтиан» (поэтическая версия истории Берена и Лютиэн) Моргот в беседе с Лютиэн, проникшей в Ангбанд, но разоблаченной им, говорит о себе:
Но редко находим мы отдыха миг,
Наши труды тяжелы и трудны,
От безделья богов мы тут ограждены.
Интересно, что Валар в «Оковах Мэлько» побеждают Мелькора хитростью (позднее Толкин убрал этот сюжет, видимо, сочтя его недостойным добрых сил), делая вид, что готовы принять «ультиматум Голта», и получив тем самым возможность проникнуть в Утумно — разыгрывая ту самую капитуляцию, которую Джон Голт ожидает от мира, представляя, как прежнее общество рухнет и приползёт к нему и другим «атлантам» на коленях:
«Лишь гордыня Мэлько поможет нам победить его, — добавил Манвэ, — или такая битва, которая расколет землю и навлечет беду на нас всех.
Так сказал Манвэ, ибо стремился избежать сражения айнур с айнур. Затем, после того как боги решили, как поймать Мэлько на его чрезмерную спесь, они сочинили слова, якобы исходящие от самого Манвэ, и вложили их в уста Норнорэ, который спустился вниз и произнес их перед троном Мэлько.
— Знай же, — сказал он, — боги явились, дабы испросить у Мэлько прощения, ибо, видя его ужасный гнев и разрушение мира, причиненное его неистовством, они говорили один другому: "Что это, почему Мэлько сердится?", и другой отвечал первому, зря силу буйства Мэлько: "Разве он не величайший из нас? Почем же не в Валиноре живет самый могущественный из валар? Несомненно, у него есть причина для негодования. Давайте же отправимся в Утумну и упросим его переселиться в Валинор, дабы Валмар не был лишен его присутствия» («Оковы Мэлько»).
Любопытно замечание Толкина о Мелькоре: «Причина поражения Мелкора в следующем: тогда как Валар (и, в меру своих сил, Эльфы и Люди) продолжали любить "Арду Искаженную", исцелять ее и творить из нее вещи прекрасные и восхитительные, Мелкор ничего не мог сделать с Ардой, сплетенной другими; даже оставшись на ней в одиночестве, он продолжал бы буйствовать, пока не низвел бы все до состояния бесформенного Хаоса. И все равно Мелкор был бы побежден, ведь этот Хаос "существовал" бы независимо от его разума и был бы потенциальным Миром» («Преображенные Мифы»).
Джон Голт начинает свою «стачку», разрушая мир, исходя из религиозной веры в то, что он и остальные «атланты» — высшая раса, незаменимые существа, которые объективно призваны править миром. Замечу, что на практике итоги его деятельности могут быть диаметрально противоположны задуманному (в виде торжества откровенных бандитов-разрушителей, каковыми Айн Рэнд изображает и многих «паразитов»). В реальности, а не в идеологической фантазии Рэнд, скорее всего, так и было бы, но в «Атланте» воля Голта правит миром.
Сходство Джона Голта с Мелькором усиливается в ранней версии сюжета о том, как он занимался пропагандистской обработкой нолдор для разрушения общества Валинора, убеждая своих жертв, что их бескорыстное дарение самоцветов Валар является «рабством», разновидностью скрытого угнетения «лучших» «худшими» (как в философии Голта «паразиты» угнетают «атлантов», используя для этого идеологию альтруизма):
«"Вы — рабы, — говорил он, — либо, ежели вам угодно, дети, которым приказано играть в игрушки и не велено ходить далеко либо знать слишком много. Может статься, скажете вы: "Добрые времена даровали нам валар"; но попробуйте только выйти за поставленные ими пределы, и вы узнаете жестокость их сердец. Внемлите: они используют ваши умения, а красу вашу берегут как украшение своих владений. Это не любовь, но лишь себялюбивая страсть — проверьте сами. Потребуйте наследие, что предназначил вам Илуватар: весь бескрайний мир, созданный, дабы странствовать в нем, со всеми его неизведанными тайнами и всем, что воплотится в творения столь великие, каковые невозможны в этих тесных садах, заключенных между горами и окруженных непреодолимым морем» («Оковы Мэлько»).
«гномы-де [«гномы» — имя нолдор в ранних текстах Толкина, таких как «Книга Утраченных Сказаний»] осмелились при нем роптать против власти Манвэ, утверждая, что в мастерстве и красоте они, коим Илуватар судил владеть всей землей, намного превосходят валар, на которых им приходится трудиться безвозмездно» («Оковы Мэлько»).
В более поздних текстах он ещё и пытается разжечь в нолдор зависть к людям, рисуя их как конкурентов эльфов, как «паразитов», менее способных существ, поощряемых враждебной талантам «системой»: «Теперь же прошел слух среди эльфов, будто Манвэ держит их в плену для того, чтобы люди могли прийти и вытеснить их из королевств Средиземья, ибо Валар понимали: куда легче управлять этой слабой, недолго живущей расой, обманом лишая эльфов наследия Илуватара. Мало правды было в тех речах; мало преуспели Валар когда бы то ни было в том, чтобы подчинить себе волю людей; но многие нолдор поверили злобным наветам, до конца или отчасти» («Сильмариллион»).
Нолдор, в отличие от большинства нуменорцев, не стали последователями Мелькора — именно потому что, несмотря на их восстание против Валар и общую трагичность их истории (Клятва Феанора, три Убийства Родичей и гибель их королевств), они не поддались эгоизму и не пытались систематически жить за счёт других. Напротив, нолдор помогали другим — защищали от Моргота синдар, эльфов Белерианда, и стали наставниками и друзьями для эдайн, свободных от Моргота людей. Однако обращенная к ним риторика Мелькора — точный аналог риторики Голта; «паразиты» используют «атлантов» в своих целях, попутно потакая другим «паразитам», ещё более ничтожным. Он призывает их начать «стачку» и «освободиться», но действительная его цель — сделать их своими рабами.
Если же подняться с уровня социума на уровень метафизики, то корень восстания Мелькора против Эру (или даже против объективной реальности как таковой, независимо от наличия или отсутствия Эру) — желание обрести абсолютную суверенность воли по отношению как к другим разумным существам, так и к миру в целом, позиционирование себя как «индивида» в окружении «посредственностей», с которыми он не должен считаться:
«Часто странствовал он один, в пустоте, взыскуя Неугасимого Пламени, ибо распалялось в нем желание дать Бытие собственным творениям; и казалось ему, что Илуватару дела нет до Пустоты, и не давала Мелькору покоя ее праздность. Однако не обрел он Огня, ибо Огнь принадлежит Илуватару. Но в одиночестве рождались у него мысли иные, нежели у собратьев его» («Сильмариллион»).
Благородное, казалось бы, стремление к независимому творчеству в случае Мелькора — желание абсолютной власти над своим творением, которое, как я покажу далее, прорывается и у некоторых героев Рэнд, таких как Говард Рорк из «Источника».
«Мэлькор не признавал никаких аксани [нравственных законов]. Он упразднил бы (для себя) и все унати [физические законы], если бы мог. Поистине, поначалу и в дни его величайшей мощи самые губительные из всех его неистовств происходили из-за стремления устроить Эа так, чтобы не было никаких пределов и препятствий его воле. Но того он не добился. Унати остались — как постоянное напоминание о существовании Эру и Его непобедимости, о том, что помимо Мэлькора существуют иные создания (равные ему по происхождению, если не по могуществу), которых невозможно одолеть силой. Вот исток его неутихающей и неутолимой ярости» («Осанвэ-кента»).
«Атланты» Айн Рэнд в её воображении упраздняют для себя не только «аксани» альтруизма, но и — несмотря на пафосные декларации героев о своей приверженности философии, основанной на «объективной реальности» — «унати» в виде законов природы. Неоднократно подчеркивается, что их изобретения — двигатель Голта, металл Реардэна — считали невозможными (а металл Реардэна и является таким — он заявлен как сплав железа и меди, но при этом сверхлегкий и сверхпрочный, хотя сплав железа и меди трудно получить, а медь — тяжёлый металл), но они всё равно их создали вопреки общему мнению.
«Атлант» Франсиско д’Анкония буквально всемогущ — ровно в десять часов он взрывает все свои предприятия по всему миру от Америки до Сиама. По сути, «атлант» Айн Рэнд — это воплощение мифа Мелькора о себе самом, о безраздельном подчинении окружающей реальности своей воле. Если угодно, это «Мелькор, который смог».
Характерная черта наиболее «идеологических значимых» героев Айн Рэнд — это люди без каких-либо корней, «сделавшие себя сами». См. характеристику того же Джона Голта в «Атланте»: «Джон, человек, сотворивший, сделавший себя в полном смысле слова из ничего — ниоткуда, без родителей, без денег, без связей. Вообще-то он сын автомеханика с бензоколонки где-то на перекрестке дорог в Огайо, ушел из дома в двенадцать лет, чтобы самостоятельно пробиться в жизни, но мне его явление всегда представлялось в образе Минервы, богини мудрости, которая вышла из головы Юпитера взрослой и в полном вооружении…». Подобная характеристика дополнительно служит созданию образа героя, у которого нет прошлого, а значит нет долгов и обязательств — Джон Голт это саморожденный бог, который не обязан даже своим родителям. Стоит заметить (далее я затрону эту тему более подробно), что точно так же видела себя и сама Айн Рэнд.
Точно таким же образом позиционируется и Говард Рорк, гениальный архитектор из романа Айн Рэнд «Источник», который хронологически предшествовал «Атланту»: «Он припомнил все, что знал о прошлом Рорка. Отец Рорка был сталелитейщиком где-то в Огайо и умер очень давно. В документах парня не имелось ни единой записи о ближайших родственниках. Когда его об этом спрашивали, Рорк безразлично отвечал: «Вряд ли у меня есть какие-нибудь родственники. Может быть, и есть. Я не знаю». Он казался очень удивленным предположением, что у него должен быть к этому какой-то интерес. Он не нашел, да и не искал в кампусе ни одного друга и отказался вступить в землячество. Он сам заработал деньги на учебу в школе и на три года института».
«Разумный эгоист» Рорк — якобы «индивидуалист», как и Голт. Он уничтожает здание (изначально строившееся по его проекту), потому, что при его создании был искажен его первоначальный замысел (разумеется, произошло это вследствие влияния зловредного идеолога альтруизма Эллсуорта Тухи). Однако, строго говоря, он — не единственный создатель здания, максимум — один из создателей. В любом строительстве всегда кто-то выделяет на него деньги, кто-то занимается грубым физическим трудом, кто-то руководит процессом, и так далее. То есть в действительности над проектом на разных уровнях работало множество индивидов. Рорк позиционируется автором и мыслит себя как индивидуалист, но он совершенно не видит личностей в тех, чей труд он уничтожает. Истинная сущность его «индивидуализма», как и «индивидуализма» «атлантов» — это отрицание индивидуальности у «толпы», то есть всех, кроме самого «индивидуалиста» и тех, кого он милостиво признает хоть сколько-нибудь равными себе.
Именно так ведёт себя у Толкина Мелькор, который видит себя непогрешимым титаном, а свои непрерывные провалы объясняет исключительно кознями Валар и Эру (так сказать, «паразитов»), ограничивающих его «творческую свободу» по перекройке реальности: «И пока Земля была еще молода и объята пламенем, Мелькор возжелал ее и сказал прочим Валар: «Здесь будет мое королевство; объявляю Арду своею!».
Но Манвэ был братом Мелькора в помыслах Илуватара, и главным во второй теме, что породил Илуватар в противовес разладу Мелькора; и он призвал к себе многих духов, как более могущественных, так и менее, и они слетели в пространства Арды на помощь Манвэ, чтобы не помешал Мелькор завершению их трудов и Земля не увяла прежде, чем расцветет. И сказал Манвэ Мелькору: «Не получишь ты королевство сие в свой удел: ибо несправедливо это — ведь и труда других в него вложено не менее, чем твоего»» («Сильмариллион»).
«Мелькор же, напротив, страстно желал созидания, будучи неспокойного нрава и неудовлетворенным всем, что делал сам, было ли это естественным или же нет. Внутри Эа обладал он малой любовью ко всему существовавшему, вечно желая чего-то нового и неизведанного. Всё время изменял он всё созданное им же, как менял и творения иных Валар, коли был на то властен, либо уничтожал их в гневе, если не был. Хотя ум был столь скор и проникновенен, что при желании мог бы он превзойти всю братию свою в знании и понимании Эа и всего, что в ней содержится, был он нетерпелив и самонадеян (думая, что сила разума его бо́льшая, чем то было на самом деле). Чересчур поспешно он помыслил, что понял природу всех вещей или причины всех событий, потому и терпели крах все его умыслы и работы. Но не извлёк он из того мудрости и вечно обвинял в своих неудачах недобрые помыслы Валар или зависть самого Эру» («Природа Средиземья»).
Для Рорка, как и для Мелькора, всё мироздание существует исключительно как материал для его замыслов — и Айн Рэнд, к её чести, не то чтобы пытается это скрывать (видимо, считая данное качество в высшей степени похвальным). См. начало повествования «Источника»:
«Он смотрел на гранит, которому, думал он, предстоит быть расчлененным и превращенным в стены, на деревья, которые будут распилены на стропила. Он видел полосы окисленной породы и думал о железной руде под землей, переплавленная, она обретет новую жизнь, взметнувшись к небу стальными конструкциями.
Эти горы, думал он, стоят здесь для меня. Они ждут отбойного молотка, динамита и моего голоса, ждут, чтобы их раздробили, взорвали, расколотили и возродили. Они жаждут формы, которую им придадут мои руки» («Источник»).
Не менее симптоматична характеристика Рорка:
«На лице выделялись высокие скулы над худыми впалыми щеками, серые глаза, холодные и пристальные, презрительный плотно сжатый рот — рот палача или святого».
Финал пути Мелькора у Толкина — творческое бесплодие, превращение в тривиального разрушителя неживого и растлителя живого: «А Мелькору иссушали душу зависть и ненависть, пока, наконец, не настал миг, когда ничего уже не мог он создать, кроме как в насмешку над замыслами других, а мог лишь уничтожать творения собратьев» («Сильмариллион»). Финал пути Рорка и «атлантов» у Айн Рэнд — абсолютное торжество и всеобщее признание (в случае «атлантов» — ещё и уничтожение их врагов). Но реальность, как уже было отмечено, оказалась отнюдь не на стороне построений Айн Рэнд:
«Но Рэнд, если по меньшей мере основываться на ее романах, вообще не должна была привлекать к себе поклонников. Сюжетный центр ее романов — конфликт между индивидом-творцом и враждебными массами <...> Очевидно, Рэнд включала себя в число таких творцов. В интервью Майку Уоллесу она объявила себя «самым творческим из ныне живущих мыслителей». Дело было в 1957 году, когда работали Арендт, Куайн, Сартр, Камю, Лукач, Адорно, Мердок, Хайдеггер, Бовуар, Ролз, Энском и Поппер. В тот год был впервые поставлен «Конец игры» и вышли в свет «Пнин», «Доктор Живаго» и «Кот в шляпе». Два года спустя Рэнд сказала Уоллесу, «что единственным философом, который на нее повлиял» был Аристотель. В остальном — все «плод ее собственного ума». Она хвасталась своим друзьям и своему издателю в Random House, Беннету Серфу, что она «бросает вызов культурной традиции, насчитывающей две с половиной тысячи лет». Она казалась себе похожей на Рорка, говорившего: «Я ничего не получил в наследство. Я не стою у конца традиции. Я, возможно, стою у истоков какой-то новой традиции». Но рядом с ней уже стояли десятки тысяч поклонников. В 1945 году, через два года после выхода в свет, было продано 100 000 экземпляров «Источника». В 1957 году, когда был опубликован «Атлант расправил плечи», он удерживался в списке бестселлеров New York Times в течение двадцать одной недели <...>
Если бы Рэнд внимательнее читала свои произведения, она могла бы разглядеть в этом будущую иронию. Как бы ей ни нравилось сталкивать гения с массами, ее литература всегда указывала на тайное сродство между ними. В обоих наиболее знаменитых ее романах отчужденный герой получает возможность произнести длинную речь в свою защиту перед необразованной и неграмотной аудиторией. Рорк выступает перед судом присяжных, состоящим из «самых грубых лиц», который включает «водителя грузовика, каменщика, электрика, садовника и трех фабричных рабочих». Джон Голт в конце романа «Атлант расправил плечи» часами говорит по радио для миллионов слушателей. В обоих случаях героя принимают, его гениальность находит признание, отчуждение удается преодолеть. И это потому, что, как объясняет Голт, «между рациональными людьми» нет конфликта интересов, что для Рэнд является способом сказать — у всех историй счастливый конец» (Робин Кори, «Реакционный дух»).
Напомню, Мелькор у Толкина, как и Аулэ, первоначально желал восхищения и признания — но при этом он, в отличие от Аулэ, презирал окружающих, что делает эту потребность откровенно нездоровой. Подобная откровенная нездоровая mania grandiosa и в случае героев Айн Рэнд демонстрирует их откровенный нарциссизм. Напомню, потребность в постоянном восхищении, преувеличенное чувство собственной важности, фантазии о безграничном успехе, искаженность и избирательность эмпатии, нежелание подчиняться правилам, полагая их существующими лишь для «обычных», «заурядных» людей и ярость при возникновении каких-либо препятствий на пути к цели — классические признаки нарцисса; в худшем случае это сочетается с эксплуататорским поведением в межличностных отношениях, завистью и одновременно искренней убежденностью в том, что другие завидуют ему.
В случае некоторых персонажей Айн Рэнд подобный нарциссизм становится опасно близок к переходу в социопатию. Не берусь судить о том, было ли это свойственно самой Айн Рэнд как личности, но её героям и текстам — в полной степени. Конечно, защитник Айн Рэнд при желании может тут сказать, что это довод ad hominem — но в таком случае к ad hominem сводится вся философия самой же Айн Рэнд, утверждающей даже не порочность определённых идей (того же альтруизма), а порочность (причем едва ли не онтологическую, вплоть до внешнего уродства) их носителей как человеческого типа.
Подобный нарциссизм в книгах Рэнд просто зашкаливает. Как я уже отмечал, жалость к социально неблагополучным ей чужда, потому что, во-первых, альтруизм в её картине мира является злом, а, во-вторых, они «неудачники» и «сами виноваты» в своём положении. Но так же, как в «Атланте» она предлагает пожалеть «лучших людей» Европы, «вынужденных» стать уголовниками, так же и в «Источнике» она предлагает пожалеть «творца»-друга Рорка, который не может делать что хочет… обесценивая страдания всех остальных людей:
«Вот что я тебе скажу: большинство людей говорят, что им больно видеть страдания других. А мне нет. И все же одного я не могу понять. Большинство не пройдут мимо, увидев на дороге истекающего кровью человека, которого сбил водитель, трусливо скрывшийся с места происшествия. И вместе с тем большинство даже пальцем не пошевелят ради Стивена Мэллори. А разве им не известно, что если страдание можно измерить, то Стив Мэллори страдает много сильнее, чем целая рота, скошенная пулеметным огнем, когда не может исполнить те работы, которые хочет? Если кто-то хочет утолить боль всего мира, то не с Мэллори ли следовало бы начать?..».
Это классическая черта патологического нарцисса — чужие страдания для него ничего не значат, но свои страдания или страдания кого-то из числа включённых в «свои» он гипертрофирует и переживает как ужасное зло. Точно так же ведёт себя, кстати, и Мелькор у Толкина — ему совершенно не жалко тех, кого он мучает и убивает, но свое унижение перед Валар он переживает максимально болезненно, видя в нём акт вселенской несправедливости:
«Но на совете Мелкору не дана абсолютная свобода. Собрание Валар не допустило этого. Мелкор водворен в Мандос, чтобы в одиночестве размышлять о завершении своего покаяния и планах на исправление. Мелкор начинает сомневаться в правильности своего примирения с врагами и в нем вспыхивает яростное сопротивление, но, будучи на вражеской территории абсолютно изолированным от своих слуг, он не может ничего сделать. Он терпит, но исполняется еще большей ненависти (впоследствии он всегда обвинял Манвэ в вероломстве)» («Преображенные Мифы»).
Пожалуй, самый скандальный факт в философии Айн Рэнд — её эмоциональное (при рациональном осуждении его поступка как преступного) восхищение жестоким убийцей Уильямом Хикманом за равнодушие к общественному порицанию. Сторонники Айн Рэнд обычно возражают, что она одобряла не его преступную деятельность, а его независимость от социума и пренебрежение к нему — качества, которые Айн Рэнд считала необходимыми для свободной, в её понимании, личности. Показательно, что Айн Рэнд даже не подумала о том, что если её идеал, по её же мнению, наиболее полно воплощал тот, кого она сама признала дегенератом — может быть, и с самим идеалом что-то не так?
Айн Рэнд хотела написать произведение, главным героем которого должен был стать «Хикман с целью и без дегенерации» (A Hickman with a purpose. And without the degeneracy). Она, утверждавшая, что индивид должен нести ответственность за себя, писала, что Хикмана «довело» жестокое общество, не «наполнившее» его жизнь — поблажка, которую она никогда не делала «паразитам»: «But the worse he is, the worst must be the cause that drove him to this. Isn’t it significant that a society was not able to fill the life of an exceptional, intelligent boy, to give him anything to out-balance crime in his eyes? If society is horrified at his crime, it should be horrified at the crime’s ultimate cause: itself. The worse the crime — the greater its guilt. What could society answer, if that boy were to say: ‘Yes, I’m a monstrous criminal, but what are you?’». На мой взгляд, это хуже, чем эмоциональная симпатия к Хикману (которую она рационально всё же считала неверной) сама по себе — так как получается, что её культ моральной ответственности на деле лишь предлог и направлен сугубо против врагов, «паразитов».
При этом рационально она, конечно, понимала, что идеализирует Хикмана и он почти наверняка не таков, но рассуждала о том, что он мог бы быть таким, и этого якобы достаточно, чтобы признать ненависть общества к нему порочной и основанной на стадном инстинкте ненависти к самостоятельному индивиду: «I am afraid that I idealize Hickman and that he might not be this at all. In fact, he probably isn’t. But it does not make any difference. If he isn’t, he could be, and that’s enough». Она рассуждает о его «безграничной отваге и страшном чувстве юмора» (His limitless daring and his frightful sense of humor) как привлекательных чертах. В итоге оказывается, что первоисточник «суперменов» Говарда Рорка и Джона Голта — Хикман, только идеализированный в ходе его превращения в литературный архетип.
Реальный Хикман с его социопатией — как верно понимала даже сама Айн Рэнд (она выдавала себя за рационалистку, но сама понимала, что её симпатия к нему иррациональна) — был отнюдь не «суперменом», а ничтожеством, и, поняв, что его ждёт, через какое-то время начал жалко молить о пощаде (см. по ссылке). В этом плане толкиновский Мелькор как персонаж, жестокий с беспомощными, но трусливый с теми, кто сильнее его в данный конкретный момент, дважды изображавший раскаянье перед Валар, потерпев поражение от них — выглядит куда достовернее рэндианских «суперменов»-«атлантов».
Мелькора и «атлантов» роднит ещё одна примечательная черта — желание увидеть далеко не только физические, но и моральные страдания своих жертв, заставить их признать себя заслуживающими смерти ничтожествами ( в «Атланте» этот принцип реализован буквально — с Джимом Таггартом, осознающим, что он всё это время якобы стремился к саморазрушению). «Атланты» хотят доказать «паразитам», что они — несамостоятельные ничтожества, которых без «атлантов» ждёт гибель. Мотивация Моргота и его слуг в истории Турина Турамбара абсолютно аналогична — они хотят не просто довести семью Хурина до смерти, а подтолкнуть её представителей к самоуничтожению, заставить их проклясть себя. Именно так ведёт себя, к примеру, Глаурунг, Отец Драконов, с Турином и Ниэнор, представляя всю жизнь Турина как сплошную череду преступлений по описанному у Андерсена принципу «зеркала тролля»:
«И вот Глаурунг заговорил вновь, насмехаясь над Турином.
— Зло сеешь ты повсюду на пути своем, сын Хурина, — рек он. — Неблагодарный приемыш, разбойник с большой дороги, убийца друга, разлучник любящих сердец, узурпатор Нарготронда, безрассудный войсководитель, предатель родни своей. Мать и сестра твоя прозябают в рабстве в Дор-ломине, лишения и нищета — их удел. Ты разряжен, как принц, они же ходят в лохмотьях; по тебе тоскуют они, но тебе до них нет дела. То-то отрадно будет отцу твоему узнать, каков его сын; а узнает он о том всенепременно» («Дети Хурина»).
«Ибо при крике Ниниэли Глаурунг пошевелился в последний раз: дрожь пробежала по его телу, чуть приоткрыл он свои жуткие глаза, и в узких щелях блеснул лунный блик; и проговорил он, задыхаясь:
— Привет тебе, Ниэнор, дочь Хурина. Довелось нам перед смертью встретиться вновь. Обрадую тебя: ты нашла, наконец, своего брата. Узнай же ныне, каков он: ночной убийца, вероломный враг и бесчестный друг, проклятие родни своей, Турин, сын Хурина! Но худшее из его деяний ты, верно, уже ощущаешь в себе» («Дети Хурина»).
В той же манере ведёт себя и вождь истерлингов Лорган с Хурином, «освобожденным» Морготом (с целью навредить жертве ещё больше и выведать, наблюдая за ним, местоположение Гондолина), когда понимает, что Хурин всё ещё не служит Морготу:
«Услышав, что Хурин не пользуется покровительством Моргота, или отрекся от него, многие из людей Лоргана обнажили мечи, желая покончить с ним. Но Лорган удержал их, ибо был осмотрительнее и хитрее иных, и потому скорее предположил, каковы цели Владыки:
— Теперь уходи, Седая Борода, иди к своей злой судьбе, — сказал он, — Ибо это твоя гибель. Глупость, насилие и самоубийство — вот все подвиги твоих потомков! Будь проклят» («Скитания Хурина»).
Нетрудно заметить. что стремление «атлантов» доказать порочность «паразитов» даже самим же «паразитам» (и убежденность автора, что в глубине души «паразиты» сами сознают свою «порочность») — это стремление, в сущности, религиозное. У того же Моргота в его конфликте с Хурином оно основано именно на его притязаниях на статус бога или даже Бога, воля которого является единственным законом для Арды. Он говорит:
«Древнейший Король — я: Мелькор, первый и могущественнейший среди Валар; тот, кто был до сотворения мира, тот, кто создал его. Тень моего замысла лежит на Арде, и все, что только есть в ней, медленно и неуклонно подпадает под мою власть. Все, кто тебе дорог, ощутят тяжкий гнет моей мысли, точно мглистое марево Рока, и ввергнуты будут во тьму отчаяния. Куда бы ни направили они шаг, везде воспрянет зло. Когда бы ни заговорили они, слова их обернутся гибельными советами. Что бы они ни содеяли — все обратится против них же. Не будет для них надежды в смертный час, и в последний миг проклянут они и жизнь, и смерть <...>
Оставайся же здесь, — объявил ему Моргот, — и гляди на земли, где зло и отчаяние настигнут тех, кого ты предал мне в руки. Ибо ты посмел насмехаться надо мною и усомнился в могуществе Мелькора, Владыки судеб Арды» («Дети Хурина»).
«Атланты» у Айн Рэнд стремятся не просто к переустройству общества в соответствии со своими идеалами, даже сколь угодно насильственному (с поправкой на то, что это насилие будет косвенным, замаскированным или оправданным тем, что «паразиты первыми начали») — нет, они претендуют ещё на осуществление своего рода «Страшного Суда» над «паразитами», призванного доказать последним всё их ничтожество. И здесь снова обнажается присущий им комплекс бога, роднящий их с Мелькором (желающим занять место Эру как Бога — и в смысле управления миром, и в смысле поклонения окружающих) в мире Толкина — что выглядит особенно интересно в свете того, что сама Айн Рэнд религию яростно критиковала, но воспроизводит чисто религиозный мотив.
Итак, кто такой Джон Голт? Тиран-эгоманьяк с комплексом бога, выдающий себя за освободителя. Что такое «рациональный эгоизм»? Это идеология, оправдывающая нарциссизм, жестокость и лживость. Каков итог пути «атланта»? В воображаемом мире Рэнд — величие и благородство. Но в рамках реального мира такой путь, пройденный до конца, ведет к эгоцентризму, холодной жестокости, неспособности к состраданию и тирании. И в этом плане автор фэнтези Толкин, создавший историю падения Мелькора, оказался достовернее Айн Рэнд, претендующей на описание объективной реальности.
Продолжение следует...
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: