Глава 67.
Начало 1922 года
Прозвенел за окном колокольчик, и Гена вздохнул с облегчением — закончился очередной урок. Мучение, а не урок! Потому что не хотели бывшие беспризорники работать, никак не хотели. Они портили заготовки и с нарочито глупой улыбкой разводили руками: «Не получилось!», они дико хохотали и пересказывали друг другу громким голосом историю с обманом Геси, они сквернословили и обсуждали приютских девушек — у какой из них фигура приятнее. Геннадий пытался призвать их к порядку, даже кричать, но это ещё больше веселило мучителей.
Колокольчик прозвенел, и ученики с топотом и гиканьем ринулись прочь из монастырской мастерской, ставшей теперь учебным классом. Гена вздохнул, собрал брошенные инструменты, сложил их в ящики. С печалью в сердце собрал изломанные заготовки, на которые он потратил столько времени и сил, - их теперь только в печку…
Будет ли прок от таких занятий? Придумали Фрол Матвеич с начальником воспитывать детей в труде, а как их воспитывать, ежели они трудится за доброе не считают? Им бы карманы какому-нибудь буржую на вокзале обчистить или кошелёк у зазевавшейся старушки стибрить! Самому-то Фролу они подчиняются и, когда он зовёт помочь ему, никогда не отказываются. Так это Фрол, к нему людей тянет отчего-то. Отчего? Сила в нём какая-то есть. Не только телесная, а ещё и внутренняя, сила духа. Спокойно рядом с ним. Почему? Где взять такую силу? Тоска охватила душу Гены.
Ноги сами понесли его в большой класс, отдыхающий теперь от хамовитых учеников и изнывающих от безнадёжности учителей. Нет, не в класс. В Храм. Туда, где над дощатым потолком был Он, раскрывающий несчастным грешникам свои объятия.
Тихо, без скрипа, раскрылась дверь. В храме было тепло, пахло свежевымытым полом и немного сухой полынью. В узкие окна заглядывало вечернее солнце. Гена закрыл глаза и постоял немного, пытаясь утишить биение сердца.
Наверху раздался шорох. Гена насторожился: крысы? Это плохо, если здесь заведутся крысы. Прожорливые и наглые существа способны испортить жизнь всему монастырю… приюту. Они будут проникать во все кладовые и уничтожать скудные запасы продуктов. И повара до сих пор нет… Аглая со старшими девочками на кухне управляется.
Наверху опять зашуршало. Гена стремительно взлетел наверх, цепляясь за обшивку стены, открыл люк.
- Ты? — удивлённо спросил он.
- Я…
Витюшка был из мещан. Он с родителями жил когда-то в Омске, на тихой улице, обсаженной клёнами и рябинами. Осенью резные листья клёнов устилали двор, румянились кисти рябин под окнами, скакали по веткам дрозды, склёвывая терпкие ягоды. Отец служил писарем в Управлении земледелия и государственных имуществ, кроме того имел доходы, позволявшие семье жить не роскошно, но в достатке, откладывать небольшие суммы и о будущем не тревожиться. Мать посвящала себя домоустройству и воспитанию малолетнего сына, рукодельничала, музицировала, готовила вкуснейшие пироги и ароматные варенья на зиму.
Однажды в Управление приехали из Акмолинской степи просители-крестьяне, привезли холеру. Пока беда обнаружилась, успели заразиться люди, имевшие с ними общение, - слуги на постоялом дворе, приказчик из соседнего магазина, кое-кто из Управления. Заболел и отец, оформлявший для посетителей нужные бумаги. Врачи спохватились быстро, всех больных поместили в особый блок при больнице, эпидемию в город не пустили, но спасти смогли не всех. Отца похоронили без лишнего шума, обильно присыпав гр@бизнутри и снаружи известью, и молодая вдова осталась одна с малым сыном на попечении.
Средств на банковском счету хватало для безбедной жизни, и на достатке семьи уход кормильца не особенно отразился, но печаль и тоска надолго поселились в их доме. Мать по-прежнему музицировала, только мелодии теперь звучали грустные и меланхоличные, по-прежнему пекла пироги, только всякий раз вздыхала: «Вот был бы отец...».
Средства на жизнь пропали, когда рухнула Империя. Мать, чтобы купить хлеб, продавала свои украшения, ценные вещи, книги. Однажды ночью в дом ворвались какие-то люди, выстрелили в потолок для устрашения и вынесли всё, что им понравилось. Предложить перекупщикам теперь было нечего, торговать собою она не могла, а найти работу было почти невозможно. Теперь молодая вдова в кишащем военными людьми городе могла только смиренно просить подаяния. Подавали мало, голод и горе очень быстро превратили цветущую женщину в старуху.
Однажды проезжавший мимо кавалерист, срывая раздражение, затоптал её лошадью — ишь, путается под ногами, ведьма старая! Мать едва приползла домой. С неё текла к po вь, и она быстро теряла силы. Появились какие-то женщины, хлопотали возле больной, шикали на Витюшку, пытавшегося понять, откуда течёт к po вь у мамы. А когда её не стало, и тело её вынесли из дома в некрашеном грубо сколоченном ящике, эти же женщины собрали мальчишке узелок и выставили на улицу.
Так Витюшка стал беспризорником. Он боялся всего на свете — чужих людей, сверстников, военных, непогоды, злых собак, выстрелов… всего. Его жалела старуха-нищенка и иногда делилась с ним скудным подаянием, иногда ему что-нибудь подбрасывали, словно собачонке, солдаты, и он приносил добытое старухе, но та почему-то не брала, только гладила его по голове и улыбалась беззубым ртом. На улице, в подвале полуразрушенного дома, он обитал почти полтора года.
Весной 21-го его приметил суровый человек в кожаной куртке, взял его властно за руку, привёл в неприветливое здание с решётками на окнах, оказавшееся приёмником-распределителем для беспризорных. Здесь мальчишку помыли, одели в чистую одежду, накормили. Но легче ему не стало, потому что глубоко сидящий в нём страх веселил сверстников. Витюшку обижали, крепко обижали, а он ничем ответить не мог.
В монастыре он потянулся было к Фролу, но начальник строго-настрого приказал ему не ходить к старику, и остался у мальчишки единственный друг — дворовый пёс Пятнашка.
- Ты чего здесь? — Гена забрался наверх.
- Я? — растерялся Витюшка. — Ничего…
- Хорошо тебе здесь?
- Хорошо…
- Опять ребята обижали?
Витюшка обнял руками колени, спрятал лицо.
- Видишь, меня тоже обижают, - пожаловался вдруг Гена.
- За что? — мальчишка поднял голову, на глазах его блеснули слёзы.
- Не знаю.
- Фрола Матвеича не обижают. И повара не обижали, хоть и не любили. А Василь Захарыча изводят. И Петра Семёныча тоже. Марью Георгиевну не слушаются.
- Ты часто здесь бываешь?
- Нет, не очень. Боюсь, что ребята найдут это место из-за меня и станут тут пакостить, - Витюшка поднял голову, посмотрел на росписи. — А здесь так хорошо…
- Да…
- Почему здесь так тепло? Ведь печек в храме нет?
- Под храмом есть большая печь, мы с Фролом Матвеичем её топим.
- Я видел её. Только не понял, а где же у неё труба?
- Трубы нет, дымоходы есть внутри стен. Дым по ним незаметно уходит вверх и выпускается через нарочно для этого сделанные дырки. А ещё в стенах каналы проложены, по ним нагретый воздух поднимается, выходит через отдушники внутрь храма. Видишь, вот там на стене завитушка?
- Ага.
- За ней дыра. Это и есть отдушник.
Витюшка поднялся, подошёл, протянул руку к украшению:
- И правда. Тепло. А что означает вот эта картина? Почему Иисус здесь стоит на каких-то деревяшках и кому Он руки подаёт?
- Это Он выводит праведников из ада. А руки он подал Адаму и Еве. Раньше души всех людей, и праведников, и грешников, попадали в ад. А Господь, быв распят на кресте, умер и душою сошёл туда, и победил его, сломав двери его — вот эти доски, на которых Он стоит. И Он открыл людям двери в рай, чтобы все уверовавшие в Него могли после смерти туда войти.
- А мои… мама и отец… они смогли? Как ты думаешь?
- Думаю, что смогли.
- Ааа… хорошо бы. А ты почему сюда пришёл? Тебе тоже грустно?
- Грустно.
- А кого Иисус зовёт к себе? — Витюшка показал на образ под куполом.
- Нас.
- И меня?
- И тебя.
- А зачем я Ему?
- Он тебя любит.
- Меня никто не любит. Учителя, ребята…
- Ну и пусть. Зато Он любит. Видишь, Он говорит: приди в мои объятия, и я утешу тебя.
- Если бы Он мог меня защитить! — вздохнул Витюшка.
- Конечно может! Надо только поверить в это. Знаешь, что в Евангелии сказано?
- Что?
- Господь везде творил чудеса, исцелял больных, открывал глаза слепым, воскрешал мёртвых. Но только в своём родном городе Назарете Он не совершал чудес.
- А почему?
- Потому что Ему не верили. Потому что люди говорили: это же сын плотника Иосифа, что он может!
- А ты… ты веришь?
Гена вздохнул:
- Я очень хочу верить, только у меня пока не очень получается. А ты сможешь, ты молодой, у тебя получится.
Начинали спускаться сумерки, приближался вечер.
- Пойдём, Виктор, вниз, скоро стемнеет, - сказал Гена, поднимаясь. — И вот что… Ты не грусти, что нет у тебя никого. Я вот тоже один. Только у тебя, когда вырастешь, будет семья, а у меня уже никогда никого не будет.
- Почему?!
- Да ведь я уже старый, кому я нужен! — улыбнулся Гена.
- Я хотел бы дружить с тобой, - вдруг сказал Витюшка. — С тобой интересно. Ты мне сегодня столько всего рассказал! И на уроке мне понравилось заготовку обрабатывать. Я уже почти сделал, только…
- Я знаю, тебе Гришка рябой её испортил, - вздохнул Геннадий.
- Дружим? — в глазах мальчишки светилась надежда.
- Дружим! — засмеялся Гена и полез в люк.
Уже почти спустившись, он поднял голову и увидел, что Витюшка, молитвенно сложив руки, смотрит вверх, под купол, и шёпотом горячо о чём-то просит Бога. Видно, молится, чтоб Он защитил его от нападок одноклассников.
Во дворе была суета — раскрыты ворота, Аглая хлопотала возле толстухи лет сорока в затёртом тулупе, Фрол распрягал лошадь.
- Геннадий! — крикнул Уманский. — Я привёз нового повара, протопи печку в её комнате! И отнеси вещи!
- Ой, да я сама! — всплеснула руками толстуха.
- Ничего, ничего, я отнесу! — сказал Гена. — Где они?
- Да… вот… - повариха смущённо показала на потёртый чемодан.
- А это?
Приезжая прижала к себе тощий солдатский вещмешок:
- Это со мною…
Не смотря на полноту, цветущей она не выглядела. Под глазами её красовались тёмные круги, кожа была сероватой, сухой, а дыхание трудным, шумным.
- Это наш плотник Геннадий! — сказала Аглая, беря повариху под руку.
- Я поняла…
- Тебя Антониной зовут? — спросил Гена.
Почему-то ему стало нестерпимо жаль женщину.
- Да, Тоней… - засмущалась она, скулы её слегка зарозовели.
И вдруг словно слетела с неё старая некрасивая шкура, открыв взору Гены юную славную девчушку, застенчивую и добрую.
- Пойдём, Тонечка, я покажутебе кухню, - поторопила её Аглая.
- Гена, что стоишь? — прикрикнул Уманский. — Темнеет уже. Ей же нужно отдохнуть с дороги, а комната не готова!
- Да-да, - спохватился тот.
Скоро в спальне, бывшей когда-то кельей отца келаря, стало тепло. Потрескивали в печи дрова, Гена огляделся — что бы ещё сделать, чтобы комнатка показалась уютной её новой обитательнице? У стены узкая жёсткая лавка, покрытая соломенным матрасом, на нём плоская подушка, набитая травой, в углу крошечный столик… Постой! Ладно ли ей будет на такой узкой лавке? Поди, для монаха сделана была, а она не монахиня! Она… она… женщина дородная, ей на такой лежать несподручно!
Он схватил фонарь и кинулся в мастерскую. Скорее нужно сделать широкую! И доски есть, как раз для учёбы ребятишкам приготовлены. Ну, помогай Бог! Он лихорадочно пилил, строгал, стучал молотком…
С гомоном помчались на ужин ребята. Сердце Гены тревожно замерло. Как они отнесутся к новой поварихе? Не обидят ли?
...Он ворвался в столовую.
- Ах-ха-ха! — гоготали сироты. — Вот так повариха! Как в дверь-то пролезла! С такою будем сыты!
- Такая гляди чтобы нас не сожрала!
- Она, поди, в другом приюте всех поела, поэтому её к нам прислали!
- Что? Небось, Уманский от нас избавиться решил?
Антонина стояла перед ними, опустив голову и прижав руки к груди. Бледность её лица была заметна даже при тусклом свете ламп. Гнев захлестнул Геннадия.
- А ну, молчать!!! — дико заорал он.
- Ух ты… Это кто тут на нас гавкнуть решил? — ухмыльнулся Серый. — Геся! Ты смотри, проспался! Не хочешь ли ещё заграничного винца?
Гена, не размахиваясь, ударил его по лицу:
- Мерзавец! Надо мною ты можешь насмехаться, но кто дал тебе права измываться над женщиной?!
Серый поднёс руку ко рту, с удивлением посмотрел на кровь, окрасившую его пальцы:
- Ничего себе…
- Ты думал, у меня нет мочи отбуздать тебя?! Ты ошибся. Я ведь плотник, и силы в моих руках есть!
Гена схватил тяжёлый табурет и лёгким движением оторвал его ножку.
- Ого… - сказал кто-то.
- Я вас, сукиных детей, жалел, а вы подумали, что я слабак? Что я перед вами беззащитный?!
«...Господь защититель живота моего, кого устрашуся...»
- Ты чего вообще сюда пришёл? — горой поднялся перед ним рябой Гришка. — А ну пошёл вон!
- Я пойду? — сверкнул глазами Гена. — Это ты сейчас отсюда выйдешь!
Он схватил рывком парня за шиворот и легко отбросил его к двери:
- Сегодня ты останешься без ужина!
Захлопнув за наглецом дверь, он повернулся к онемевшим от удивления подросткам:
- Ну, кому ещё весело?! Кто сегодня попоститься решил? Я живо это вам устрою!
В столовую вбежал Уманский, вызванный испуганной Аглаей:
- Что здесь происходит? Кто посмел обижать нового повара?
- Обижать? — Серый повернулся к начальнику, сделав удивлённое лицо. — Вам наврали. Не было такого.
- Геннадий Степанович! Что случилось? — продолжал допытываться начальник.
- Табурет вот сломался! Починяю! — Гена воинственно, будто дубиной, потряс ножкой стула.
- Ах, вон оно что… Ну-ну, продолжайте! — Уманский вышел прочь.
- Вставай в очередь за кашей! — скомандовал Гена.
Дети, загалдев, потянулись к раздаточному окну. Антонина, вздохнув, принялась за работу.
Вбежали запыхавшиеся Фрол с Аглаей, но увидев порядок, тихо вышли. Геннадий же продолжал стоять с дубиной в руках посреди столовой.
Каждому воспитаннику Тоня выдавала миску каши и кусок хлеба с тоненьким ломтиком сала.
- Неужто сало? — изумлялись дети.
- Откуда?
- Братцы, а каша-то какая вкусная!
- Прямо как в ресторане!
- Скажешь тоже! В ресторане разве кашу дают?
- Вот так повариха! С такой поварихой мы растолстеем!
Тоня ласково улыбнулась:
- Дети, кому добавку? Поедайте! Поедайте всё, чтобы в котле ничего не оставалось!
Ребятишки переглянулись в изумлении — такое для них было внове.
Гена тихо вышел из столовой — надо было поторопиться и доделать лавку. Когда Тоня в сопровождении Аглаи пришла в келью, он всё ещё хлопотал:
- Матраса подходящего нет, но я вот соломы принёс. И покрывало. Оно старое, но чистое. Накроешь солому. А потом надо будет матрас сделать.
- Это уж наши, женские заботы, Гена! — улыбнулась Аглая. — Сделаем.
- Ну вот… - Гена критически осмотрел постель. — Теперь тебе будет удобно. Ну, я пошёл?
- Да… - тихо сказала Тоня, опуская глаза.
- Тоня… Ты детям сало с собой привезла?
- Да… Мне сказали, что они голодают… - лицо поварихи стыдливо заалело. — Я подумала… пусть они хоть немного…
- Эээх… А они…
- Они дети.
- Тоня, если тебя кто-то будет обижать…
- Да… - на глаза Антонины набежали слёзы, невидимые для её защитника. — Спасибо тебе, Гена.
- Гена, иди! — подала голос Аглая. — Она ведь очень устала!
- Иду! Добрых снов тебе, Тонечка!
Он выскочил во двор. На чёрном небе сияли мириады звёзд, а в душе Гены была радость, которой он никак не мог себе объяснить. Просто было у него ощущение, что сегодня он прикоснулся к чему-то чистому, искрящемуся в солнечном свете, как родниковая вода.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) В пути 66) Живи с верой
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет
удалён, то продолжение повести ищите на сайте Одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit