— Подойди ближе, девочка. Не бойся.
— Пожалуйста... я не могу... отпустите меня...
— Ты моя жена. Твой долг — повиноваться. А мой долг... — его дрожащая старческая рука потянулась к лицу. — Мой долг — быть с тобой
— Что вы делаете? Нет... НЕТ! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
— Теперь ты принадлежишь мне. Навсегда. И никто, слышишь, НИКТО не узнает правду
***
Холодный ноябрьский ветер бился о щели в рассохшихся рамах, словно голодный зверь, рвущийся в дом. Трехкомнатная хрущевка, некогда бывшая уютным гнездышком, теперь напоминала осажденную крепость. Воздух был густым и спертым, пропахшим старыми вещами, дешевой тушенкой и страхом. Страх этот витал повсюду — в потухшем взгляде матери, в нервном вздрагивании младшей сестренки при каждом шорохе за дверью, в каждом гудке мобильного телефона, заставляющем сердце сжиматься в ледяной ком.
Алиса стояла у окна, глядя на унылый пейзаж двора: голые ветки деревьев, облупленный фасад соседней пятиэтажки, ржавые качели. Ей восемнадцать, а кажется, что жизнь уже кончилась, не успев начаться. За спиной раздался приглушенный разговор.
— Оль, ну когда уже? Ты же обещала! — голос пятнадцатилетней Маши дрожал от слез. — Мне в субботу на день рождения Лены, все пойдут в кафе! Мне нужны деньги на новое платье! Хотя бы на самое простое!
— Молчи ты! — прошипела Светлана, мать Алисы. Ее голос, некогда звучный и уверенный, теперь был хриплым от постоянного напряжения. — Какое кафе?! Какие платья?! Ты хоть понимаешь, в какой мы яме? За квартиру три месяца не плачено, за свет отключат, бабушке лекарства нужны, а эти… эти твари уже под дверью похаживают!
Алиса сжала кулаки. «Эти твари» — коллекторы. Они не звонили уже, просто приходили и стучали в дверь. Негромко, но настойчиво. Раз-два в день. Это было страшнее любых угроз. Это было похоже на отсчет времени, приближающегося к казни.
— Мам, ну может, попросим у кого-нибудь? — снова запищала Маша.
— У кого?! — голос Светланы сорвался на крик. — Всех родственников мы уже обобрали! Друзей растеряли! Мы одни, ты поняла?! Совершенно одни!
Дверь в соседнюю комнату скрипнула, и на пороге появилась бабушка, Анна Петровна. Она опиралась на палочку, ее лицо было серым и изможденным.
— Опять ссоритесь? — прошептала она. — Деточки, не надо… Мне уже ничего не надо, только бы вы…
Она не договорила, закашлялась — сухим, надсадным кашлем, от которого, казалось, вот-вот разлетятся ее хрупкие кости. Этот кашель резал Алису по сердцу острее, чем любые угрозы. Бабушке были нужны дорогие лекарства, не входившие в список жизненно важных. Без них ей становилось только хуже.
Алиса отвернулась от окна. Ее взгляд упал на старую семейную фотографию на тумбочке: счастливые лица, улыбки, папа, которого не стало пять лет назад. Он бы знал, что делать. Он бы их всех спас. Но его не было. Теперь спасать должна была она.
— Я пойду, — тихо сказала Алиса, не глядя ни на кого. — В макдак. Может, возьмут на ночную смену.
— На что ты там заработаешь? На корм для кошки? — с горькой усмешкой бросила Светлана. — Нам нужно триста тысяч. Минимум. И это только чтобы отодвинуть их на месяц и купить маме лекарства.
В квартире повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием бабушки. Казалось, стены вот-вот сомкнутся и раздавят их всех. Отчаяние было осязаемым, как эта ноябрьская сырость, проникающая в самые кости.
И тут Светлана подняла на Алису странный, отрешенный взгляд. В нем не было ни злобы, ни раздражения — только пустота и какая-то леденящая душу решимость.
— Есть… один вариант, — медленно проговорила она, и ее слова повисли в воздухе, словно ядовитый газ. — Я узнала… есть одно агентство. Они… помогают девушкам устроить личную жизнь. Знакомят с иностранцами. Состоятельными мужчинами. С Востока.
Маша замерла с раскрытым ртом, в ее глазах вспыхнул неподдельный интерес. Алиса же почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
— Что это значит, «устраивают личную жизнь»? — тихо спросила она, уже догадываясь о ответе.
— Это значит, что ты выйдешь замуж, — холодно и четко произнесла Светлана, глядя куда-то в пространство за спиной дочери. — Там один… пожилой человек. Очень богатый. Он ищет молодую жену из России. Он готов оплатить все наши долги. Сразу. И обеспечить нас. А ты… ты будешь жить в роскоши. Как принцесса.
В комнате стало так тихо, что было слышно, как за стеной тикают часы у соседей. Алиса смотрела на мать, не веря своим ушам. Она ожидала чего угодно — нового унизительного похода по знакомым, продажи последней ценной вещи, но не этого. Не этого циничного, откровенного предложения продать ее. Собственную дочь.
— Ты… что предлагаешь? — прошептала Алиса, и ее голос дрогнул. — Продать меня? Как вещь? Как скот на рынке?
— Не смей так говорить! — Светлана резко встала, ее лицо исказила гримаса боли и гнева. — Я предлагаю спасти нас! Всех! Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я хочу для тебя такой судьбы? У нас нет выбора, Алиса! НЕТ ВЫБОРА! Либо это, либо нас вышвырнут на улицу, а бабушка… — она не договорила, лишь махнула рукой в сторону комнаты, откуда снова донесся тяжелый кашель.
— А я? — голос Алисы сорвался, и по ее щекам потекли горячие, горькие слезы. — А моя жизнь? Мои мечты? Я хотела учиться, я хотела… я хотела полюбить! По-настоящему! А не выходить замуж за какого-то древнего старика за деньги!
— Мечты? Любовь? — Светлана горько рассмеялась. — Это роскошь, которую мы не можем себе позволить! Твои мечты не заплатят за крышу над головой! Любовь не купит лекарства для бабушки! Взрослей, Алиса! Мир жесток! Он ломает тех, кто верит в сказки!
— Я ненавижу тебя! — выкрикнула Алиса, вся трясясь от рыданий. — Я никогда тебе этого не прощу! Никогда!
— Ненавидь, — безразлично ответила мать. — Но подпишешь контракт. Ради Маши. Ради бабушки. Ради того, чтобы у нас просто БЫЛО ЧТО ЕСТЬ!
В этот момент в дверь постучали. Три четких, негромких, но настойчивых удара. Коллекторы. Маша вскрикнула и забилась в угол дивана. Светлана побледнела как полотно. Алиса замерла, слушая, как ее собственное сердце колотится в унисон с этими леденящими душу ударами.
Стук прекратился. Но в тишине прозвучал тихий, всхлипывающий голосок Маши:
— Алис… а он… он хоть какой? Тот старик? Может, он добрый?
Алиса закрыла глаза. Перед ней проплыли образы: испуганное лицо сестры, страдающее лицо бабушки, изможденное, постаревшее на двадцать лет лицо матери. Ее мечты о институте, о первой любви, о простом человеческом счастье — все это рассыпалось в прах, развеянное ледяным ветром суровой реальности. Она чувствовала, как что-то внутри нее ломается, замерзает и превращается в комок ледяной боли.
— Ладно, — прошептала она так тихо, что было почти неслышно. — Я согласна.
Решение было принято. Путь был выбран. И первой ступенью на этом пути стало агентство с блестящей вывеской и холодными, бездушными глазами у консультанта. А следующим — кредит. Новый, еще более страшный и беспощадный, чем все предыдущие. Деньги были нужны на «инвестицию в будущее». На «преображение».
— Вам нужно соответствовать, — безжизненным голосом говорила женщина в строгом костюме, разглядывая Алису как товар на витрине. — Ваша естественная красота — это хорошо. Но клиенты такого уровня… они хотят безупречности. Губы должны быть более чувственными. Линию носа нужно скорректировать. Это повысит ваши шансы.
И вот Алиса лежала в белоснежном кресле косметологической клиники. Яркий свет лампы слепил глаза. Она сжимала в руке амулет, подаренный бабушкой, и смотрела в потолок, стараясь ни о чем не думать. Потом был укол. Острая, жгучая боль, от которой слезы выступили на глазах. Она чувствовала, как ее губы распухают, становятся чужими, тяжелыми. Потом был наркоз и долгая операция, после которой ее нос, ее собственный, привычный нос, скрылся под слоем бинтов и гипса.
Когда повязки сняли, она подошла к зеркалу. И не узнала себя. Смотрела на нее не Алиса, а какая-то кукла. С пухлыми, чувственными губами и идеально ровным, холодным носом. Красиво. Безупречно. И абсолютно бездушно. Это было лицо товара. Лицо жертвы.
Она повернулась к матери, которая стояла сзади с застывшим на лице подобием улыбки.
— Ну что? Красиво? — спросила Алиса, и в ее голосе прозвучала ледяная, не свойственная ей насмешка.
— Очень, дочка, очень, — быстро закивала Светлана, избегая встречаться с ней взглядом.
Алиса снова посмотрела на свое отражение. На девушку, продавшую свое лицо, свое тело, свою будущую жизнь за обещание избавления от долгов. Она не чувствовала ничего. Ни злобы, ни печали. Только огромную, всепоглощающую пустоту внутри и ледяное спокойствие отчаяния, заглянувшего в самую бездну. Жертва была принесена. Оставалось только ждать встречи с тем, кому она была предназначена.
***
Через неделю после снятия швов пришел звонок из агентства. Голос в трубке был вежливым и безличным, как у автоответчика: «Алиса, ваша кандидатура одобрена. Господин аль-Фахад желает встречи. Завтра в одиннадцать утра вас заберет машина».
Эту ночь Алиса не спала. Она лежала в своей девичьей кровати, в комнате, заклеенной когда-то любимыми постерами, и смотрела в потолок. Внутри была лишь ледяная пустота, словно все эмоции, все страхи были выжжены каленым железом принятого решения. Она пыталась представить его — «господина аль-Фахада». В голове возникали образы из плохих фильмов: тучный, похотливый старик в чалме, усыпанный золотом. Но потом она гнала эти мысли прочь. Неважно. Неважно, кто он. Он — цена за спасение бабушки, за то, чтобы Маша не смотрела на мир испуганными глазами. Она — валюта. А валюта не должна чувствовать.
Утром Светлана суетилась, пытаясь подобрать ей платье.
— Надень это, оно скромное, — говорила она, протягивая темно-синее платье без каких-либо украшений.
Алиса молча взяла его и надела. Она двигалась как автомат. Маша смотрела на нее с широко раскрытыми глазами, в которых смешались страх, любопытство и какая-то неподдельная жалость.
— Алис… а ты… вернешься? — робко спросила она.
— Нет, — тихо, но четко ответила Алиса, не глядя на сестру. — Я не вернусь.
Ровно в одиннадцать подъехал длинный черный Mercedes. Из машины вышел тот самый Виктор Петрович, посредник. Высокий, сухой мужчина в безупречно сидящем костюме, с лицом, не выражавшим ровным счетом ничего.
— Алиса? — его голос был ровным и холодным, как сталь. — Поехали. Господин не любит ждать.
Прощание было быстрым и безэмоциональным. Светлана пыталась обнять ее, но Алиса отстранилась, одним движением выскользнув из объятий. Она села на заднее сиденье машины, не оглядываясь на родной подъезд. Она чувствовала, как мать смотрит ей вслед, но не обернулась. В ее сердце не было места прощению. Только сделка.
Машина мчалась по улицам города, покидая убогие спальные районы и въезжая в центр, где стекло и бетон роскошных бизнес-центров слепили глаза. Наконец, они остановились у невзрачного офисного здания. Виктор Петрович провел ее в лифт, на самый верхний этаж, в офис с табличкой «Международные партнерства». Внутри царила дорогая, но безличная атмосфера: мягкие ковры, дорогая мебель, на стенах — абстрактные картины. Ничего личного.
И вот настал момент. Дверь в кабинет открылась. Виктор Петрович жестом пригласил ее войти.
— Господин аль-Фахад, ваша невеста, Алиса.
Кабинет был огромным. Большую часть одной стены занимал панорамный окон, за которым лежал весь город как на ладони. И на фоне этого окна, в массивном кожаном кресле, сидел он.
Сначала Алиса увидела его руки. Старые, покрытые темными пигментными пятнами и сеткой синих вен, с длинными, тонкими, чуть дрожащими пальцами. Они лежали на подлокотниках, неподвижные, как у древней статуи.
Потом ее взгляд поднялся выше. Он был одет в простой, но явно очень дорогой темный костюм. Голова его была покрыта традиционной белой тканью, но лицо… лицо было открытым. И оно было старым. Очень старым.
Морщины, глубокие, как ущелья, прорезали его смуглую кожу. Щеки обвисли, образуя безжизненные складки. Губы были тонкими и бледными. А глаза… глаза были мутными, почти молочного оттенка, словно покрытыми легкой пеленой. В них не было ни жизни, ни мысли, лишь какая-то глубокая, бездонная усталость. От него исходил сладковато-горький запах — смесь дорогих восточных благовоний, лекарственных трав и чего-то неуловимого, но неприятного, того, что ассоциируется с болезнью и немощью.
Алису вдруг резко затошнило. Она едва сдержала рвотный позыв, судорожно сглотнув комок подступившей к горлу желчи. Это было в тысячу раз хуже, чем самые страшные ее ожидания. Это была не карикатура, не шарж. Это была подлинная, не приукрашенная старость. Немощная, беззубая, пахнущая тлением.
Рядом с креслом стоял молодой араб в строгом костюме. Он наклонился к старику, что-то тихо сказал на своем языке. Старик медленно, с видимым усилием повернул свою голову в сторону Алисы. Его мутные глаза скользнули по ней без всякого интереса, как взглянули бы на новую мебель.
— Господин аль-Фахад нем, — без всяких эмоций пояснил Виктор Петрович. — Он издает лишь нечленораздельные звуки. Все общение происходит через меня или его секретаря. Он вас видит. Вы ему нравитесь.
Старик что-то просипел. Звук был похож на шипение воздуха из старого меха — сухой, хриплый, безжизненный. Секретарь наклонился, чтобы лучше расслышать.
— Господин говорит, что вы… цветок, — перевел секретарь, и в его голосе не дрогнула ни одна нота. Алиса поняла, что это заученная, стандартная фраза.
Она стояла, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от этого живого воплощения распада. Внутри нее все кричало, рвалось наружу. Она хотела повернуться и бежать. Бежать без оглядки. Но ее ноги будто вросли в дорогой персидский ковер. Она вспомнила кашель бабушки. Вспомнила испуганные глаза Маши. Вспомнила долговую расписку, лежавшую на столе у матери.
И она сделала шаг вперед. Небольшой, неуверенный шаг.
— Я… я согласна, — прошептала она, и ее голос прозвучал хрипло и чуждо.
Виктор Петрович кивнул и положил на стол перед ней толстую папку с документами.
— Брачный контракт. Все условия обговорены. Ваша семья получит оговоренную сумму в полном объеме после подписания и совершения церемонии. Вы отказываетесь от любых претензий на имущество господина аль-Фахада в случае развода или его кончины. Вы обязуетесь… исполнять супружеские обязанности.
Последняя фраза повисла в воздухе тяжелым, грязным пятном. Алиса почувствовала, как по ее спине пробегает ледяная дрожь. Она посмотрела на старика. Он снова уставился в окно, словно во всем происходящем не было для него ни малейшего интереса. Его дрожащая рука потянулась к хрустальному графину с водой, но не смогла его удержать. Пальцы скользнули, и графин упал бы на пол, если бы секретарь не подхватил его с ловкостью фокусника.
«Я не смогу, — пронеслось в голове у Алисы. — Господи, я не смогу прикоснуться к нему. Я умру».
— Подписывайте, — холодный голос Виктора Петровича вернул ее к реальности.
Она взяла дорогую перьевую ручку. Она была тяжелой и холодной. Алиса посмотрела на строку для подписи. Ее рука дрожала. Она сжала пальцы, пытаясь унять дрожь, и вывела свое имя. «Алиса Иванова». Каждая буква давалась с трудом, словно она вырезала их на собственном сердце.
Старик что-то хрипло пробормотал.
— Господин доволен, — перевел секретарь. — Церемония состоится через три дня на его частной вилле.
Обратная дорога в машине прошла в полном молчании. Алиса смотрела в окно на проплывающие мимо улицы, на людей, которые куда-то спешили, жили своей нормальной, привычной жизнью. Она чувствовала себя заключенной, которого везут на казнь. И самым ужасным было то, что она сама подписала себе смертный приговор.
Когда она вернулась домой, Светлана бросилась к ней с вопросами.
— Ну что? Как он? Как все прошло?
Алиса медленно сняла пальто и повесила его на вешалку. Потом повернулась к матери. Ее лицо было маской из льда.
— Он старый, — сказала она ровным, безжизненным тоном. — Очень старый. И от него воняет. — С этими словами она прошла в свою комнату и закрыла дверь, оставив Светлану одну в прихожей с ее смешанным чувством вины и облегчения.
Три дня пролетели как один миг, полный кошмарных сновидений наяву. Приехали портные, снимая с нее мерки для свадебного платья. Виктор Петрович привез паспорт с новой визой. Наконец, настал день отъезда.
Она стояла в своей комнате с уже упакованным маленьким чемоданом. Она взяла с собой только самое необходимое и одну-единственную фотографию — ту самую, со счастливой семьей. Она положила ее на дно, под вещи, словно краденую вещь.
Прощание было быстрым. Бабушка плакала, сидя в своем кресле, и гладила ее по руке своими иссохшими пальцами.
— Прости нас, деточка… прости…
Маша обняла ее сильно-сильно и прошептала:
— Напиши, ладно?
Светлана стояла молча, с мокрыми глазами. Она попыталась снова обнять Алису, но та лишь отступила на шаг.
— Деньги будут на счету сегодня вечером, — сказала Алиса, глядя куда-то в пространство за спиной матери. — Следи за бабушкой.
Она повернулась и вышла из квартиры, не оглядываясь. Она не смотрела на дверь, за которой оставалась ее прошлая жизнь. Она шла по лестнице, и с каждым шагом в груди нарастало ощущение тяжелой, неотвратимой гири. Она сама зашла в черный Mercedes, дверь за ней захлопнулась с тихим, но окончательным щелчком.
Машина тронулась. Алиса закрыла глаза, откинувшись на кожаном сиденье. Она не позволяла себе плакать. Слезы были для тех, у кого есть будущее. А у нее его не было. Была только цена. И она ее уже почти заплатила.
***
Машина мчалась по заснеженному шоссе, увозя Алису все дальше от всего, что она знала и любила. Она не смотрела в окно. Она сидела, уставившись в спинку кресла перед собой, пытаясь дышать ровно и глубоко, но воздух в салоне казался густым и удушающим, пропахшим дорогой кожей и чем-то чужим, восточным. Рядом молча сидел Виктор Петрович, погруженный в чтение документов на планшете. Его присутствие было таким же неодушевленным, как и кресло, на котором он сидел.
Через несколько часов они свернули с трассы и проехали через массивные, украшенные коваными элементами ворота, которые бесшумно растворились перед ними. Дорога вилась среди идеально подстриженных, припорошенных снегом газонов и голых, причудливо изогнутых деревьев. И вот, наконец, особняк.
Это была не вилла в средиземноморском стиле, как она почему-то ожидала, а скорее крепость. Низкое, но мощное здание из темного камня, с плоской крышей и узкими, похожими на бойницы, окнами. Оно не стремилось поразить роскошью, оно внушало ощущение неприступности и отчужденности. Машина остановилась у глухой стены, часть которой отъехала, открывая вход в гараж.
Внутри пахло холодным камнем и слабым, но стойким ароматом ладана. Их встретила немолодая женщина в строгом темном платье и белом фартуке — экономка, как представил ее Виктор Петрович. Ее звали Маргарита Степановна. У нее было суровое, недоброе лицо и цепкий, оценивающий взгляд. Она молча кивнула Алисе и жестом предложила следовать за собой.
Их провели через лабиринт коридоров. Интерьеры были роскошными, но бездушными. Дорогие персидские ковры, темное дерево, витрины с непонятными древними артефактами. Ни единой личной фотографии, ни намека на то, что здесь кто-то живет. Воздух был неподвижным и прохладным. Даже звуки их шагов поглощались толстыми коврами, создавая зловещую тишину.
— Ваши апартаменты, — безразлично произнесла Маргарита Степановна, открывая тяжелую дубовую дверь.
Комната, вернее, целый комплекс комнат, был огромным. Гостиная с камином, спальня с громадной кроватью под балдахином, ванная комната из цельного мрамора с золотыми смесителями. На широкой кровати уже лежало развернутое свадебное платье — ослепительно белое, усыпанное кристаллами Сваровски, тяжелое и безвкусное, как наряд для конкурса красоты. Вид его вызвал у Алисы новый приступ тошноты.
— Церемония через два часа, — отчеканила экономка. — Вас подготовят. Не опаздывайте.
Дверь закрылась. Алиса осталась одна. Она подошла к огромному панорамному окну, выходившему в заснеженный внутренний двор, окруженный стенами особняка. Никакого выхода. Никакого побега. Она была в самой настоящей золотой клетке.
Пришли две молчаливые девушки-визажистки. Они усадили ее перед зеркалом с яркими лампочками и принялись за работу. Алиса закрыла глаза, позволяя им делать с ней все что угодно. Она чувствовала прикосновения кистей, запах лака для волос, тяжесть накладных ресниц. Она не хотела видеть, во что они ее превращают.
Когда она наконец открыла глаза, в зеркале на нее смотрела незнакомка. Идеально уложенные волосы, безупречный макияж, скрывший бледность и синяки под глазами. И это платье… оно было красивым, дорогим, но оно висело на ней как чужой, неудобный панцирь. В этом образе не было ничего от нее, Алисы. Это была кукла, подготовленная для ритуала.
— Пора, — сказала Маргарита Степановна, появившись в дверях.
Церемония проходила в большом зале с колоннами. Было человек двадцать — все мужчины, все в строгих костюмах или традиционных одеждах. Ни улыбок, ни поздравлений. Они стояли молчаливыми рядами, наблюдая. В воздухе витал тот же сладковато-горький запах, что и от старика, только здесь он был гуще, почти одуряющим.
И вот появился он. «Рашид аль-Фахад». Его вели под руки двое слуг. Он был облачен в богато расшитые золотом белые одежды, которые лишь подчеркивали его немощность. Его голова тряслась от слабости, ноги волочились по полу. Он издал тот самый сухой, хриплый звук, и слуги помогли ему занять место в кресле в центре зала.
Алису подвели к нему. Она стояла рядом, чувствуя на себе тяжелые, оценивающие взгляды присутствующих. Она смотрела прямо перед собой, стараясь не видеть его дрожащих рук, не слышать его прерывистого, хриплого дыхания. Она думала о том, что сейчас, в этот самый момент, на счет ее матери падают деньги. Она думала о бабушке, которая, возможно, сейчас пьет свои дорогие лекарства. Это была единственная мысль, которая не давала ей сойти с ума.
Какой-то старый мужчина с седой бородой начал читать что-то на арабском. Его голос был монотонным и заунывным. Потом он что-то спросил у старика. Тот просто кивнул, издав короткий, похожий на кашель, звук. Затем вопрос задали Алисе, переведя его на русский.
— Согласны ли вы стать женой господина Рашида аль-Фахада, чтобы служить ему и повиноваться ему до конца его дней?
В зале повисла тишина. Алиса чувствовала, как все смотрят на нее. Она сглотнула комок в горле. Ее голос прозвучал тихо, но четко, эхом отразившись от каменных стен.
— Да.
На этом все закончилось. Ни колец, ни поцелуев. Слуги увели старика. Гости стали молча расходиться. Алису так же молча отвели обратно в ее апартаменты. Ее «свадебный пир» состоял из изысканных блюд, которые принесла ей в комнату Маргарита Степановна. Алиса не притронулась ни к чему.
Наступил вечер. Алиса стояла посреди своей роскошной спальни, все еще в этом дурацком платье. Она сжала в руке амулет, который взяла с собой, и смотрела на огромную кровать. Ее воображение рисовало ужасающие картины. Его дрожащие руки на ее коже. Его запах. Его беззубый рот.
Она подошла к двери и попробовала ручку. Заперто. Она проверила балконную дверь в гостиной — та же история. Окна не открывались. Она была заперта.
Отчаяние накатило на нее такой волной, что у нее перехватило дыхание. Она схватила с туалетного столика тяжелую хрустальную вазу и изо всех сил швырнула ее в камин. Ваза разбилась с оглушительным грохотом, и осколки разлетелись по мраморному полу.
— Ах ты ж старый урод! — прошипела она в пустоту, задыхаясь от слез и ярости. — Сидишь в своей крепости, покупаешь себе девочек! Чтоб ты сдох! Я ненавижу тебя! Ненавижу!
Она металась по комнате, как загнанный зверь.
— Как я буду с ним спать? Как? — всхлипывала она, обращаясь к стенам. — Лучше бы меня эти коллекторы убили! Лучше бы я умерла!
Она рухнула на пол у кровати, обхватив голову руками. Ее тело сотрясали беззвучные рыдания. Она пролежала так, не знаю сколько, пока гнев и отчаяние не сменились ледяным, безжизненным оцепенением. Она выплакала все слезы. Теперь внутри была только пустота и покорность.
Она медленно поднялась, сняла с себя ненавистное платье и надела простую шелковую ночнушку, приготовленную для нее. Она подошла к зеркалу и посмотрела на свое заплаканное лицо, на размазаную тушь, на чужие губы. Она была готова. Готова принять свою судьбу. Какая бы ужасная она ни была.
Она погасила свет и легла в огромную пустующую кровать. Лежала без движения, уставившись в темноту балдахина, и слушала тишину. Она ждала. Ждала, когда дверь откроется и впустит в ее жизнь кошмар наяву. Каждая секунда ожидания была пыткой. Ее сердце колотилось так громко, что, казалось, его эхо отражалось от каменных стен.
И вот, спустя вечность, снаружи послышались шаги. Медленные, тяжелые. Они приблизились к ее двери. Раздался щелчок ключа в замке. Дверь бесшумно отворилась.
Алиса зажмурилась, вжавшись в подушки, готовясь к худшему. Она услышала, как дверь закрылась, и шаги замерли в нескольких метрах от кровати. Она почувствовала его запах — тот самый, сладковато-горький, теперь еще более насыщенный и отталкивающий в замкнутом пространстве спальни.
Она затаила дыхание, ожидая его прикосновения. Но его не последовало. Вместо этого в темноте прозвучал голос. Молодой, бархатный, идеально поставленный, без единого акцента.
— Не бойся. Открой глаза.
Продолжение ниже:
Все части в папке
Читайте и другие наши рассказы:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)