— Ты что, совсем офонарела? Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? — Раиса Михайловна стояла посреди кухни, упёршись руками в бока, и её глаза буквально светились праведным гневом. — Я тебе не прислуга, запомни это раз и навсегда!
Ксения молча наливала воду в чайник. Пальцы дрожали, но она старалась держать себя в руках. Утро началось с очередного скандала, и это было уже привычно, как горький кофе по утрам.
— Я вообще с тобой не разговаривала, — тихо ответила она, не оборачиваясь.
— Вот именно! Молчишь, как партизанка! А сама небось думаешь, что я уже старая и скоро помру, да? Не дождётесь!
Ксения закрыла глаза, сосчитала до десяти. Три года она живёт в этой квартире, три года терпит выходки свекрови. Борис, её муж, вечно на работе, а когда приходит домой, мать успевает нашептать ему такого, что он смотрит на Ксению уже другими глазами — холодными, полными подозрений.
— Мама, что случилось? — В кухню вошёл Борис, застёгивая на ходу рубашку. Лицо сонное, волосы растрёпаны.
— Ничего не случилось, сынок. Просто твоя жена опять воду не вскипятила с вечера, как я просила. У меня же давление, мне нельзя по утрам нервничать!
— Я не знала, что нужно... — начала Ксения.
— Не знала! Сколько раз тебе говорить! — Раиса Михайловна всплеснула руками. — Борис, я не могу больше так жить. У меня сердце не выдержит!
Борис недовольно посмотрел на жену:
— Ксюш, ну правда, тебе сложно запомнить?
Ксения почувствовала, как внутри всё сжимается в тугой узел. Она вскипятила эту воду. Вчера вечером. И поставила термос на стол. Но утром термоса там не было — Раиса Михайловна наверняка спрятала его, чтобы устроить очередную сцену.
— Да надо в шею гнать эту дрянь! Чтобы не совала свой нос в чужие дела! — прошипела свекровь, когда Борис вышел из кухни.
Ксения резко обернулась. Что-то внутри неё оборвалось в эту секунду. Не порвалось, не треснуло — именно оборвалось, как натянутая нитка, которую слишком долго тянули.
— Повторите, что вы сказали? — её голос звучал на удивление спокойно.
Раиса Михайловна усмехнулась:
— А то не слышала. Хватит прикидываться овечкой.
В этот момент зазвонил телефон свекрови. Она схватила трубку, и лицо её мгновенно изменилось — стало вкрадчивым, почти ласковым.
— Алло? Да, да, я помню... Сегодня в два? Хорошо, я подъеду... Нет, проблем никаких...
Ксения проводила её взглядом. Раиса Михайловна говорила шёпотом, прикрывая рукой трубку, и это выглядело странно. Обычно она разговаривала по телефону громко, чтобы все слышали, какая она важная персона.
После завтрака свекровь заперлась в своей комнате. Борис уехал на работу, даже не попрощавшись. Ксения осталась одна и вдруг почувствовала — что-то не так. Что-то в поведении Раисы Михайловны было странным последние недели. Она часто куда-то ездила, возвращалась поздно, и на лице её играла самодовольная улыбка.
В два часа дня свекровь вышла из комнаты, одетая с иголочки. Бежевое пальто, новая сумочка, туфли на каблуке. Духи — столько, что Ксения поморщилась.
— Я уехала, — бросила Раиса Михайловна и хлопнула дверью.
Ксения подошла к окну и увидела, как свекровь села в такси. Куда она поехала? И почему так вырядилась?
Вечером Борис пришёл хмурый. Бросил сумку в прихожей и прошёл в комнату, не сказав ни слова. Ксения накрывала на стол, когда услышала его крик:
— Ксения! Иди сюда! Немедленно!
Она вбежала в комнату. Борис стоял у стола, держа в руках какие-то бумаги.
— Это что такое?
Ксения присмотрелась. Договор купли-продажи. Их дом. Тот самый дом за городом, который они купили в прошлом году, вложив все накопления. Дом, в котором должны были жить они, растить детей...
— Я не понимаю, — пробормотала она, чувствуя, как холодеет кровь.
— Мама продала дом! — Борис швырнул бумаги на стол. — Продала без моего ведома! А дом был оформлен на неё, потому что ты же настояла, помнишь? Чтобы налоговые льготы получить, как пенсионер!
Ксения опустилась на стул. Да, она помнила. Это была идея Раисы Михайловны — оформить дом на неё, чтобы не платить лишние налоги. Борис тогда согласился, не задумываясь. А Ксения... она промолчала, хотя внутри что-то ёкнуло тревожно.
— Где мама? — спросил Борис, и в его голосе прозвучала сталь.
— Уехала куда-то днём. Не сказала куда.
Раиса Михайловна вернулась в десятом часу вечера. Вошла в квартиру, напевая что-то под нос, и замерла, увидев сына в коридоре.
— Борис? Ты ещё не спишь?
— Вы продали дом, — это было не вопрос, а утверждение.
Свекровь помедлила секунду, потом расправила плечи:
— Продала. И что? Дом был оформлен на меня.
— Это были наши деньги! Все наши деньги!
— Я твоя мать. Я вырастила тебя одна, без отца. Я имею право на достойную старость.
— Куда делись деньги? — спросил Борис, и голос его дрогнул.
— Я купила машину. Хорошую машину, не то что ваше старое корыто. И взяла путёвку в Турцию, на три недели. Вылетаю послезавтра. А остальное положила на вклад — пусть проценты капают.
— Вы с ума сошли! — Борис побледнел. — Это же... это же всё, что у нас было!
— У нас? — Раиса Михайловна усмехнулась. — У тебя, сынок, есть работа, есть квартира. Чего тебе ещё надо? А я всю жизнь жила в нищете, во всём себе отказывала, чтобы ты учился, чтобы на ногах поставить. Теперь моя очередь пожить для себя.
— Но мы копили на этот дом три года! Три года! Ксения работала на двух работах!
— Ксения, — свекровь повернулась к невестке, и в её глазах полыхнуло что-то злое, — пусть теперь работает на трёх. Или на четырёх. Мне-то какое дело?
Борис схватился за голову. Ксения видела, как по его лицу бегут тени, как сжимаются челюсти. Он пытался что-то понять, осмыслить произошедшее, но не мог.
— Я пойду завтра в полицию, — сказал он наконец. — Подам заявление. Это мошенничество.
— Подавай, — спокойно ответила Раиса Михайловна. — Только дом оформлен на меня, и я имела полное право его продать. Спроси у любого юриста.
Она прошла в свою комнату и закрыла дверь. Борис и Ксения остались стоять в коридоре. Тишина звенела в ушах. Где-то капал кран. За окном проехала машина, осветив комнату жёлтыми полосами фар.
— Она специально, — прошептала Ксения. — Всё это время она планировала...
Борис не ответил. Он смотрел на дверь материнской комнаты, и в его глазах было столько растерянности, что Ксении захотелось обнять его, прижать к себе. Но она знала — сейчас не время. Сейчас ему нужно переварить случившееся.
Ночь прошла в тяжёлом молчании. Борис не спал — Ксения слышала, как он ворочается на диване в зале, куда ушёл после скандала. А утром, когда она вышла на кухню, увидела его сидящим за столом с телефоном в руках.
— Я нашёл юриста, — сказал он, не поднимая глаз. — Поеду сейчас на консультацию.
Раиса Михайловна вышла из комнаты около десяти. Выглядела она отдохнувшей, даже помолодевшей. Села за стол, налила себе кофе и принялась неторопливо намазывать масло на хлеб.
— Борис уехал? — спросила она равнодушно.
— К юристу, — ответила Ксения. — Вас это не волнует?
Свекровь пожала плечами:
— Пусть ездит. Всё равно ничего не докажет.
Ксения смотрела на неё и вдруг подумала: а что, если пойти другим путём? Что, если просто... проверить? У неё мелькнула мысль, которая не отпускала.
— Раиса Михайловна, а можно я съезжу в центр? Мне нужно в банк, документы кое-какие забрать.
— Езжай, — свекровь махнула рукой. — Только ключи оставь. Мне тут сантехника вызывать надо.
Ксения оделась и вышла. Но в банк она не поехала. Вместо этого села в маршрутку и доехала до агентства недвижимости, которое значилось в договоре купли-продажи дома. Небольшой офис на третьем этаже старого здания. Девушка за стойкой подняла на неё усталые глаза.
— Здравствуйте. Я по поводу сделки, которая была оформлена на прошлой неделе. Дом в посёлке Сосновка.
— Одну минуту, — девушка застучала по клавиатуре. — Да, вижу. А вы кто будете?
— Невестка продавца. Мне нужно уточнить детали.
— Понимаете, я не могу разглашать информацию...
Ксения достала кошелёк и положила на стол несколько купюр. Девушка покосилась на дверь кабинета начальника, потом быстро сгребла деньги.
— Дом продан за четыре миллиона двести тысяч. Покупатель — Громов Вячеслав Петрович. Пятьдесят восемь лет. Московская прописка.
— А контакты есть?
Девушка помедлила, но потом переписала номер телефона на бумажку. Ксения вышла из офиса с колотящимся сердцем. Четыре миллиона двести. Машина стоит максимум миллион двести. Путёвка — тысяч триста. Вклад... Получается, на вкладе должно быть около двух с половиной миллионов. Но что-то подсказывало Ксении, что не всё так просто.
Она набрала номер Громова, пока шла по улице. Ответил мужской голос, хриплый, курильщика.
— Слушаю.
— Вячеслав Петрович? Беспокоит Ксения Воронова. Вы недавно купили дом в Сосновке.
— Ну, купил. И что?
— Скажите, а вы лично общались с продавцом? С Раисой Михайловной?
Мужчина рассмеялся:
— С Раисой? Да мы с ней уже лет десять знакомы. Она же у меня в фирме работала, пока на пенсию не вышла. Хорошая баба, деловая.
У Ксении похолодело внутри.
— То есть вы знакомы давно?
— Конечно. Она мне ещё полгода назад предложила этот дом купить. Говорит, надоело с семьёй жить, хочет отдельно, своей жизнью. Я сначала сомневался, но потом посмотрел — дом хороший, цена нормальная. Взял. Она мне даже скидку сделала, за старую дружбу.
— Полгода назад, — повторила Ксения. — А скидку большую?
— Ну, тысяч триста сбросила. Рыночная цена была четыре пятьсот, а я за четыреста двадцать купил.
— Спасибо вам.
Она отключилась и прислонилась к стене ближайшего дома. Значит, Раиса Михайловна планировала это давно. Задолго до скандалов. Она специально настояла оформить дом на себя, терпеливо ждала и в нужный момент всё провернула. А они, дураки, ничего не заподозрили. Но почему она продала дом дешевле? Зачем делала скидку старому знакомому, когда могла выручить больше?
Ксения достала телефон и набрала номер своей двоюродной сестры Веры, которая работала в туристическом агентстве.
— Верк, привет. Слушай, можешь узнать, сколько сейчас стоит путёвка в Турцию на три недели? Хороший отель, всё включено.
— Сейчас глянь... Ну, от восьмисот тысяч до миллиона, смотря какой отель.
Ксения поблагодарила и отключилась. Значит так: машина — миллион двести, путёвка — около миллиона, вклад свекровь говорила, что положила... А дом продан за четыре двести. Не сходится. Куда делись деньги?
Она поймала такси и назвала адрес автосалона, где, по словам Раисы Михайловны, была куплена машина. Продавец, молодой парень в костюме, охотно пробил по базе.
— Да, автомобиль оформлен на Громову Раису Михайловну. Но покупала не она, а мужчина. Громов Вячеслав Петрович. Оплатил наличными, оформил на её имя.
— То есть она не платила? — переспросила Ксения.
— Нет. Он покупал ей в подарок, так и сказал.
Ксения вышла из салона, чувствуя, как всё внутри переворачивается. Громов. Он не просто купил дом. Он ещё и машину ей подарил. За что? За старую дружбу? Или...
Она вспомнила, как Раиса Михайловна последние месяцы приходила домой с румянцем на щеках, как прихорашивалась перед зеркалом, как часто стала уезжать по вечерам, говоря, что идёт к подругам. Неужели у неё роман? В шестьдесят три года?
Ксения вернулась домой к вечеру. Раиса Михайловна сидела в гостиной и смотрела телевизор. Борис ещё не вернулся.
— Ну что, сходила в банк? — спросила свекровь, не отрывая взгляда от экрана.
— Сходила, — Ксения села напротив. — Только не в банк. А к Громову. Вернее, узнала про него кое-что интересное.
Раиса Михайловна дёрнулась, но быстро взяла себя в руки.
— И что там?
— А то, что вы с ним знакомы десять лет. Что он купил у вас дом полгода назад по договорённости. Что он же подарил вам машину. И что вы планировали всё это задолго до того, как мы начали копить на дом.
Повисла тишина. По телевизору весело смеялись участники какого-то шоу. Свекровь медленно повернула голову и посмотрела на Ксению. В глазах её не было страха — только холодный расчёт.
— Ну и что с того? — сказала она спокойно. — Дом был оформлен на меня. Я имела право его продать. А Слава — мой друг. Старый друг. И он помогает мне начать новую жизнь.
— Новую жизнь? — Ксения встала. — Вы украли у нас все деньги ради какого-то мужика?
— Я ничего не крала! — Раиса Михайловна вскочила. — Это был мой дом! Мой! И я устала жить в этой конуре, устала терпеть твои кислые рожи! Слава предложил мне переехать к нему, и я согласилась. У него квартира в центре Москвы, трёхкомнатная. Он вдовец, ему одному скучно. Вот я и решила — пора жить для себя!
Ксения смотрела на неё и вдруг всё поняла. Раиса Михайновна не просто продала дом. Она готовилась бросить их. Бросить сына, бросить эту квартиру — и уехать с Громовым в Москву.
— Борис знает? — тихо спросила она.
— Узнает, — свекровь пожала плечами. — Я завтра собираюсь ему сказать.
В дверях появился Борис. Он стоял, прислонившись к косяку, и было видно, что он слышал всё. Лицо его было белым, как мел.
— Мама, — он сделал шаг вперёд, — это правда? Ты... ты бросаешь меня ради какого-то Громова?
Раиса Михайловна выпрямилась, и в её глазах вспыхнуло что-то новое — не злость, не торжество, а странное облегчение. Словно она наконец-то сбросила с плеч тяжёлый груз.
— Да, Боря. Правда. Я устала быть твоей мамой.
Борис отшатнулся, словно она ударила его.
— Что?..
— Ты слышал. Я устала. Тридцать семь лет я жила только для тебя. Отказывала себе во всём. Не выходила замуж, когда были предложения. Работала на трёх работах, чтобы ты в институт поступил. Потом помогала тебе с квартирой, с машиной, с этой... — она кивнула на Ксению, — с женитьбой. А для себя? Для себя у меня ничего не было. Ни одного дня!
— Мама, я не просил...
— Не просил! — она рассмеялась, и смех этот прозвучал почти истерически. — Конечно, не просил. Дети никогда не просят. Они просто берут. Берут нашу жизнь, наше время, наши силы. А потом женятся и забывают. Ты когда последний раз спросил, как у меня дела? Как я себя чувствую? Что мне нужно?
Ксения стояла, прижавшись спиной к стене. Она видела, как меняется лицо мужа, как по нему пробегают волны — от шока к боли, от боли к непониманию.
— Но ты же сама... — начал он. — Ты же сама всегда говорила, что живёшь для меня. Что я твоё всё...
— Вот именно. Говорила. А теперь устала говорить. И делать вид. — Раиса Михайловна опустилась на диван. — Слава позвонил мне год назад. Мы не виделись двадцать лет, после того как я уволилась из его фирмы. Он овдовел, я... я одинока. Мы начали встречаться. И я поняла, что хочу жить. Просто жить, а не существовать в этой квартире, где меня никто не ценит.
— Никто не ценит? — голос Бориса сорвался. — Я тебе всё отдавал!
— Всё? — свекровь подняла на него глаза. — Ты отдавал мне углы в своей квартире. Право готовить тебе еду и стирать твоё бельё. Ты позволял мне чувствовать себя нужной — но только пока это было удобно тебе. А когда я хотела поговорить, ты всегда был занят. Когда я болела, ты отправлял меня к врачу одну. Когда мне было плохо, ты даже не замечал.
Ксения вдруг почувствовала, как что-то сжимается в груди. Она вспомнила тот раз, три месяца назад, когда Раиса Михайловна упала в ванной. Борис был дома, но даже не встал с дивана — сказал, что Ксения поможет. А ещё раньше, когда свекровь простыла, и никто не купил ей лекарства, пока она сама не поехала в аптеку с температурой.
— Но дом... — Борис провёл рукой по лицу. — Это были все наши деньги...
— Это была моя цена за свободу, — жёстко ответила Раиса Михайловна. — Я дала тебе жизнь. Я вырастила тебя. Я отдала тебе тридцать семь лет. И дом — это плата за те годы, которые у меня остались. Я хочу их прожить по-своему.
Наступила тишина. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда. Соседский ребёнок плакал за стеной — тонко, жалобно.
— Ты едешь к нему? — спросил Борис, и в голосе его звучала такая усталость, что Ксении стало страшно.
— Послезавтра. После Турции мы улетаем в Москву. Слава продаёт свою квартиру там, и мы покупаем дом в Подмосковье. Будем вместе.
— А я?
— А ты взрослый мужчина. У тебя есть жена, есть работа. Ты справишься.
Борис медленно кивнул. Потом развернулся и вышел из комнаты. Ксения услышала, как хлопнула входная дверь.
Раиса Михайловна встала и подошла к окну. Постояла, глядя на ночной город.
— Знаешь, — сказала она вдруг, не оборачиваясь, — я тебя не ненавижу. Никогда не ненавидела. Просто ты была той, кто забрал у меня последнее, что осталось, — внимание сына. И я не могла этого простить.
Ксения молчала. Ей нечего было ответить.
— Но теперь, — продолжала свекровь, — мне всё равно. Потому что я свободна.
Она ушла к себе в комнату. Ксения осталась стоять в гостиной. Через час вернулся Борис — пьяный, с красными глазами. Рухнул на диван и заснул, не раздеваясь.
А утром, когда они проснулись, Раисы Михайловны не было. Комната её была пуста. Вещи собраны, шкафы распахнуты. На столе лежала записка: "Простите, если сможете. Я выбираю себя."
Борис смял записку в кулаке и долго стоял у окна. Ксения подошла, обняла его за плечи. Он не отстранился.
— Мы справимся, — прошептала она.
— Да, — ответил он глухо. — Наверное.
Прошло три недели
Борис ходил на работу молча, возвращался поздно. Они почти не разговаривали. Квартира казалась пустой без присутствия Раисы Михайловны — как ни странно, но её скандалы наполняли дом какой-то жизнью.
А потом позвонил незнакомый номер. Женский голос, официальный:
— Борис Сергеевич? Это из больницы имени Склифосовского. Ваша мать...
Они примчались в Москву на следующем же поезде. Раиса Михайловна лежала в реанимации — инсульт, обширный. Громов сидел в коридоре, постаревший за эти недели лет на десять.
— Мы вернулись из Турции позавчера, — говорил он, и голос его дрожал. — Она была такая счастливая. Смеялась, строила планы. А вчера утром упала... Врачи говорят, шансов мало.
Борис вошёл в палату. Ксения осталась за дверью. Через стекло она видела, как он сел рядом с матерью, взял её безжизненную руку. Губы его шевелились — он что-то говорил ей.
Раиса Михайловна не приходила в сознание. Умерла через два дня, так и не открыв глаза.
На похоронах было человек пятнадцать. Громов плакал навзрыд. Борис стоял с каменным лицом. А Ксения смотрела на гроб и думала: успела ли эта женщина прожить те три недели свободы? Успела ли почувствовать, что живёт для себя?
Когда они вернулись домой, Борис достал из кармана конверт. Передал его Ксении. Внутри был банковский документ — вклад на два миллиона рублей, оформленный на имя Бориса. И записка карандашом, неровным почерком: "Сынок, прости. Я хотела быть свободной, но забыла, что ты — моя единственная настоящая свобода. Мама."
Ксения подняла глаза на мужа. Он стоял у окна, и плечи его вздрагивали.
— Она всё вернула, — прошептал он. — В последний день перед отъездом в Турцию. Положила на вклад. И оформила на меня.
Они обнялись посреди пустой квартиры, где больше не пахло духами Раисы Михайловны, где не звучал её голос. И Ксения вдруг поняла: свекровь не украла у них дом. Она купила себе три недели свободы. Три недели, когда она была просто женщиной, а не матерью, не свекровью, не тенью. И заплатила за это всем, что имела — даже жизнью.