Ответ растворился в тумане
Андрей Андреевич вернулся домой туча тучей, отчётливо пахнущей грозой. В последние годы его вечерний досуг составляли дежурный ужин, стремительная помывка, лаконичный отчёт Сашки о четверне и о том-сём, ну и крепкий беспробудный сон. Всё яркое, цветное, чарующее осталось в загашнике памяти под грифом "Марья".
Доступ к источнику громадного разноцветного счастья для него был наглухо теперь перекрыт её нынешним официальным мужем Святославом Владимировичем Романовым, который охранял свой «заповедник» ревнивее, чем дракон – золотое яблочко.
В ожидании тройственного совещания
Утрами, глядя в окно на плывущие в небе равнодушные и беспечные облака, он думал, что пора бы уже собрать тройственное совещание и решить, наконец, судьбоносный вопрос графика по Марье.
Он испытывал сильнейший эмоциональный и отчасти физиологический голод, утолить который могла только она. И предпосылки созрели: Сашкина четверня, к которой она себя накрепко привязала, росла не по дням, а часам, так что там уже вполне могли обойтись и без неё, переключившись на мультики или изучение основ квантовой физики.
Приведя себя в божеский вид, монарх-патриарх отправился в правительственный кластер на свой державный командный пункт, к которому был навечно прикован вселенской ответственностью крепче, чем каторжник к галере.
Там его уже с нетерпением ждали люди, проекты, документы и дела, не терпящие отлагательств. И он привычно с разбегу вошёл в эту воду, как лайнер в океан.
Романов заглянул к Огневу, по обыкновению, в обеденный перерыв, и тут же разогнал назойливую толпу просителей своей коронной фразой:
– Э, народ! Доконать монарха-патриарха решили? Дайте человеку поесть, черти офисные!
И, как всегда, забрал его в свой отсек с накрытым столом и таймером ровно на час, приговаривая:
– Хватит убиваться работой! Давай лучше потрещим за жизнь. А то, неровён час, помрёшь ещё на посту. Тогда и стране, и всем нам будет кирдык.
И они, конечно же, затрещали, исключительно о ней, Марье Ивановне, потому что любая иная тема была для них так же интересна, как инструкция по сбору шкафа.
Искусство делить женщину по-государски
Святослав Владимирович прекрасно читал мысли своего соправителя и беспечной болтовнёй старался перенаправить их в иное русло. Но сегодня он понял: от разговора напрямки уже не увильнуть.
– Андрей, вижу, нет смысла откладывать тему, которая не даёт покоя обоим. Ты спишь и видишь, как бы выклянчить у меня Марью, но… не решаешься. А потому что нечистая совесть тебя мучает. Я давно хотел спросить тебя в лоб, какого лешего ты собирался замуровать вас с ней в некий таинственный закамуфлированный мирок? А? Там бы вас не нашёл никто в мире, даже ангельские иерархи! А я тем более. Слава Богу, что Марья этот бред пресекла на корню. И всё же, что на тебя тогда нашло, бро? И как мне теперь тебе доверять? Отдать её тебе на три-пять дней и потом бояться, что больше не увижу её до скончания веков, так? Или что?
Андрей, пристально рассматривавший недоеденную редиску в тарелке, поднял свои синие лучистые глаза, от которых у людей обычно начинал бегать по телу рой мурашек. У Романова он тоже побежал. “Красивый, чертяка!” – подумал Свят Владимирович и сощурил свои проницательные волчьи глаза, сосредоточившись на вопросе.
– Ты прямо сейчас хочешь ответ? – спросил Огнев.
– А чего тянуть?
И эти могучие, усталые, безумно влюблённые мужики, откинувшись на спинки кресел, приступили к тончайшей хирургии – ковырянию ножичками в сердечной чакре друг друга.
– Я сглупил! – коротко отчитался Огнев, как солдат на поверке.
– И всё? – Романов был явно разочарован скудостью ответа.
– Тебе нужны слова? Ладно. У меня протекла крыша. Мозги съехали набекрень. Теперь дошло?
– Как-то по-пацански. Объяснись, Андрей, по-мужски. Без этих своих заумных словес, по-простому.
Огнев покусал губы, но слёзы уже предательски выступили на ресницах, и он смахнул их манжетом безукоризненной рубашки, как докучливую мошку.
– Ладно. Я скажу тебе то, что должен был ответить ей. Что она была права, когда запорола мой план бегства ото всех. Я предложил его, потому что нечеловечески устал быть скалой. Но я не учёл, вернее, забыл наиважнейший аспект. Что она тоже пастух стада и солдат Бога, как и мы с тобой. И она оказалась более твёрдой в этом вопросе. Моя любовь грозила стать для неё клеткой, пусть и самой роскошной. И я капитулировал. Мои мозги давно встали на место, Свят. У тебя ведь тоже случались временные затмения разума, вспомни. Ты выскакивал. Я тоже выскочил.
Романов поболтал ложечкой в большой керамической кружке, добавил в чай тёртую чёрную смородину в сахаре.
– Ладно, Андрей, проехали. Что по треугольнику? Есть предложения?
– Всё тот же старый, гениальный и слегка безумный ход – легализация конкретно нашего треугольника. Оптимизация конфигурации. Что поделать,"треуголка", испытанная временем,– это супер эффективный алгоритм, который не даёт нам заплесневеть. Надо только сделать его ещё более продуктивным. Без драм, выяснений и подковёрной борьбы. Мы с тобой, Свят Владимирович, – давно не враги. Мы... соинвесторы в грандиозный проект под названием "Марья". Ну так давай по-честному установим правила. График, зоны ответственности и священные для каждого дни. Создадим наш собственный, странный, но прочный мир. Иначе мы взорвёмся и сгорим. Упорядочение превратит тебя и меня из измученных любовников в полноценных государей – мудрых, расчётливых, способных принять неидеальную реальность и выжать из неё максимум.
– А разве мы не создали эту реальность?
– Но она какая-то дискомфортная, комканая, однобокая и без чётких правил. Ты держишь меня в прихожей, не подпускаешь к любимке, а почему? Я имею на неё не меньше прав, чем ты!
Романов грустно усмехнулся и подначил:
– Давай, жалуйся, обездоленный! Вещай дальше. Я пока терплю. Конкретику жду.
Андрей Андреевич опустил свои гипнотические глаза, потом поднял и вперился в Романова так, словно хотел пригвоздить к месту:
– Предлагаю некий эдикт. Бессрочное перемирие. Во имя Марьи. Мы оба знаем, что не можем жить без неё, а она не в состоянии выбрать. Поэтому давай перестанем рвать её на части. Наши амбиции разве стоят её слёз? Давай договоримся как мужики. Как правители. Как те, кто любит её больше собственного эго. Не будем ломать систему, а возглавим её. Поменяем правила игры, где проигравших больше не будет. Итак, составляем договор. Да, больно, унизительно для наших гордынь, но это – единственный путь, который не ведёт в тупик.
Ведь в конечном счёте, главный вопрос не в том, кому достанется Марья, а в том, сможем ли мы трое и дальше строить общий дом, не руша его стены и не отгораживаясь друг от друга. Тем более, что народ давно смирился с тем, что Марья то с тобой, то со мной! Наш любовный треугольник стал органичным для этого мира. Не надо преодолевать осуждение, потому что оно отсутствует как фактор. Боль есть, но она лишена дополнительного яда общественного позора. Она ... наше личное дело.
Романов смотрел на Андрея и почти засыпал от рокота его бархатного баса. Облако доброты монарха -патриарха действовало на него так же, как и на всех остальных людей: гармонизирующе. Андрей понял, что Романов не врубается, и откашлялся:
– Ты же сам, Владимирыч, знаешь, что в нашем светлом мире нет суда людского. Мы не боремся с ветряными мельницами условностей, потому что этих мельниц нет. Мы не плывём против течения, потому что мы сами и есть течение. Наша любовная драма – это результат внутренней, добровольно принятой экзистенциальной сложности.
Слова про мельницы привели Романова в чувство. Он кивнул:
– Ну да, камень в нас никто ни разу не кинул. Попробовал бы!
Андрей деликатно улыбнулся:
– Ирония в том, что отсутствие препятствий сделало наш путь сложнее. Потому что не на кого свалить вину! Это возвело нашу историю из мелодрамы в разряд высокой метафизической притчи.
– Андрюшка, ты завернул нашу проблему в мудрёный капустный кочан. Можешь изъясняться проще, философ? Я тут не на лекции по теории струн.
– Короче, боль, которая не лишает разума – вот наше главное достижение. Мы научились жить с ней, как со старым переломом, который ноет к непогоде, но уже не выворачивает наизнанку. Эта боль стала нашим вечным двигателем. Мы больше не убегаем от себя. Так что, Свят, давай по-честному примем правила игры, которые сами же написали за тысячу лет. Наладим диалог.
– А ещё короче?
– Я хочу получать Марью каждый месяц на неделю.
– Три дня!
– Шесть.
– Пять!
– По рукам!
– Но больше никаких попыток утащить её в тридевятое царство!
– Замётано! – бодро ответил повеселевший Андрей. – Я забираю её в субботу до четвергового утра. Будем считать, что эдикт подписан.
Они допили чай с плюшками, встали, хлопнули друг друга по плечу, как два добрых молодца после успешной битвы с собственной самцовой сутью, и разошлись управлять миром.
Андрей же почувствовал себя на семимильный шаг ближе к своей бесконечно манящей гавани.
Чмоки далёким Гончим Псам
А Марья в тот час сидела в шезлонге на террасе с такой же керамической кружкой чая, поджав ноги и прихлёбывая. Она внимательно, с сильно бьющимся сердцем прослушала разговор о себе двух монархов. "Ах так? -- кольнула её злая пружинка обиды. -- Торг уместен?"
А затем она в стотысячный раз задала себе вопрос: кого бы выбрать?
“Нет! – в стотысячу первый раз ответила она себе. – Не смогу!”
Потому что выбор тут не между «плохим» и «хорошим». А между тишиной лесной чащи и огнём большого костра. Андрей – это глубина, безопасность, понимание без слов и та основа, на которую можно опереться, когда мир рушится. Он – дом, в который всегда хочется вернуться. А Романов – это страсть, энергия, вызов, ветер в паруса, он не даёт жизни превратиться в болото. Он – пламя, у которого нельзя греться, потому что оно, обжигая, гонит вершить дела.
Отказаться от одного – всё равно что сознательно отрубить себе руку или выколоть глаз. Навсегда искалечить себя, стать неполноценной, лишить свою душу целого измерения. Но сам фактор базара... Раньше хотя бы монету подбрасывали...
“Я вам, голубчики, не дурацкий маятник, который болтается тудым-сюдым между двумя полюсами, – злорадно подумала она.– А точка равновесия, без которой вы, милёночки, теряете смысл. Мы трое равноценны! И именно на меня упала бетонная плита выбора. Я от него отказалась, тогда упали две бетонные плиты и я обязана нести тяжесть этого невыбора. Хотя... что в этом плохого? Наоборот, моя любовь от этого только умножается. Два таких элитных самца по мне до сих пор сохнут, очуметь! Супер-мега-экстра-вау!”
Свят пришёл поздно вечером под шофе и, не говоря ни слова, пошёл спать. Марью обдало дурное предчувствие. Она не захотела читать его, чтобы не откопать что-то страшное, тем более искривлённое и усиленное её собственным воображением. И плакать она больше тоже не хотела.
Сентябрьская ночь была тёплой и насквозь пропахшей переспелыми грушами, оставшимися на концах ветвей для зимующих птиц. Марья улеглась на циновке на террасе, подстелив под себя плед, укрылась другим и кинула под голову думочку.
Ей так уютно стало под этим бескрайним звёздным шатром! Далёкие светила подмаргивали ей, она в ответ чмокала воздух и шептала: “Это тебе, мигун, который слева от Большой Медведцы. А это тебе, дергун, который над Пегасом! А это вам, Гончие Псы, целая охапка поцелуев!
Марья заливисто засмеялась, закуталась плотнее в плед и уснула. А под утро её в одеяле, как в коконе, что-то приподняло и куда-то понесло. Рыжие кудри её свесились и трепыхались на прохладном ветру, а ноги тут же замёрзли, и она их поджала. Она с трудом разлепила ресницы, чтобы понять, что происходит, и тут же в испуге зажмурилась.
-- Эй, я превращаюсь в сосульку!" -- тихо пробормотала она.
-- Извини, исправлюсь. Создам для тебя мини-реальность, где тепло и хорошо, -- прозвучал ответ в виде мысли-пятна.
Утром Романов нашёл на террасе смятый плед и тапочек Марьи, который сторожил енот Проша. Он же и сообщил, что “хозяйку забрали на небо”. И у Романова потемнело в глазах.
Продолжение следует
Подпишись – и случится что-то хорошее
Копирование и использование текста без согласия автора наказывается законом (ст. 146 УК РФ). Перепост приветствуется
Наталия Дашевская
