— Опять расселась тут, как будто в кино пришла! — Костя швырнул куртку прямо на стол, где Вика только что разложила ужин. — Еду давай, а не любуйся на себя!
Вика вздрогнула. Только что она стояла у зеркала в прихожей, поправляя новую блузку — светло-голубую, с кружевным воротничком. Купила вчера на распродаже, долго выбирала, примеряла. Ей показалось, что в ней она выглядит... ну, по-другому. Свежее что ли. А Костя даже не взглянул.
— Сейчас, — тихо ответила она, убирая куртку на вешалку.
Пальцы дрожали, когда она накладывала картошку с тушенкой в тарелки. Восемь лет замужем, и каждый вечер — одно и то же. Возвращается с работы измученная, готовит, убирает, а он приходит — и начинается. То не так посолила, то не то приготовила, то слишком долго возилась.
— Мать звонила, — буркнул Костя, набивая рот. — Сказала, что ты опять на рынке мимо неё прошла, как чужая.
Вика поперхнулась. Валерия Степановна. Свекровь. Та ещё штучка.
— Я её не видела, честно. Там народу было...
— Ври больше! — Костя стукнул кулаком по столу, тарелка подпрыгнула. — Специально игнорируешь. Думаешь, я не знаю, как ты на неё косишься?
Вика промолчала. Говорить было бесполезно. Валерия Степановна ненавидела её с первой встречи. Тогда, семь лет назад, когда Костя привёл её знакомиться, мать оглядела Вику с ног до головы и цедила сквозь зубы: "Ну, посмотрим, на что ты годишься". И смотрела все эти годы — придиралась к каждой мелочи, звонила среди ночи с проверками, являлась без предупреждения и устраивала ревизии в шкафах.
— Завтра к ней поедешь, извинишься, — продолжал Костя. — И прибираться поможешь. У неё спина болит, а ты тут красуешься в обновках.
Вика посмотрела на блузку. Красуется. Двести рублей на распродаже — и то красуется.
— У меня завтра смена до шести...
— Найдёшь время! — рявкнул он. — Или тебе работа важнее семьи? Матери моей важнее?
Семья. Вика усмехнулась про себя горько. Какая семья? Она здесь прислуга, тень на стене, существо без права голоса. Костя орёт, мать его вызывает на ковёр, а она мечется между ними, стараясь угодить, не разозлить, не нарваться.
Когда они поженились, всё было иначе. Костя был внимательным, дарил цветы, водил в кафе. Правда, его мать уже тогда смотрела неодобрительно, но Вика надеялась — любовь всё перетрёт. Ха! Через полгода после свадьбы начались "беседы по душам", когда Валерия Степановна объясняла невестке, как надо мыть полы, как варить суп, как гладить рубашки. А Костя стоял рядом и кивал. Потом появились претензии — почему ещё не беременна, почему мало зарабатывает, почему на свекровь не так посмотрела.
— Ты меня слышишь вообще? — Костя повысил голос.
Вика очнулась.
— Слышу. Поеду завтра.
— Вот и умница, — он облизнул ложку и швырнул её в раковину. — И запомни: ты как была серой мышью, так ею и осталась! Будешь выделываться, полетишь в свою халупу обратно!
Вика замерла. Халупа — это квартирка её покойной бабушки, однокомнатная, на окраине. Там она выросла, там остались все воспоминания о единственном человеке, который её любил. После смерти бабушки квартира перешла Вике, и она сдавала её, чтобы был хоть какой-то свой доход. Небольшой, но свой.
— Поняла? — Костя встал, вытирая рот рукавом.
— Поняла, — прошептала она.
Он ушёл в комнату, хлопнув дверью. Вика осталась на кухне одна. Села за стол, уронила голову на руки. По щекам текли слёзы — медленно, бесшумно. Плакать вслух она научилась давно — чтобы не услышал, не начал новый скандал.
Серая мышь. Так он её называл всё чаще. Раньше — Викуша, солнышко. Теперь — серая мышь. И ведь правда: смотрит в зеркало и видит бледное лицо, потухшие глаза, ссутуленную фигуру. Когда она успела стать такой? Ей всего тридцать один, а выглядит лет на сорок.
В спальне загремел телевизор — Костя включил футбол. Вика вытерла слёзы, встала мыть посуду. Руки двигались автоматически: тарелка, вилка, кастрюля. Тёплая вода, пена, скрип губки. За окном темнело. Апрельский вечер, такой тихий, почти весенний. Хотелось выйти на улицу, идти куда глаза глядят, дышать свободно.
Но нельзя. Если уйдёт без спроса — скандал. Если задержится — скандал. Даже из магазина она звонила и отчитывалась, что покупает хлеб, а не гуляет неизвестно где.
Телефон завибрировал в кармане халата. Вика вытерла руки, достала. СМС от Валерии Степановны: "Жду завтра к десяти. Окна помоешь и полы натрёшь. Принеси моющее средство, у меня закончилось".
Вика перечитала сообщение дважды. Даже "пожалуйста" нет. Приказ, как прислуге.
Она вдруг вспомнила, как полгода назад Костя вернулся с корпоратива пьяный и говорил матери по телефону, что Вика — обуза, что зря он на ней женился, что надо было послушаться и взять Риту, дочку маминой подруги. Вика слышала каждое слово, лёжа в темноте. А утром он сделал вид, что ничего не было, и потребовал завтрак.
Может, он и правда жалеет? Может, она действительно обуза?
Вика положила телефон на стол и посмотрела на свои руки. Покрасневшие от воды, с заусенцами на пальцах. Когда-то она играла на пианино, участвовала в конкурсах. Мечтала стать музыкантом. Бабушка водила её в музыкальную школу, гордилась. Но после её смерти всё закончилось — не на что было учиться дальше. Пошла работать продавцом, потом кассиром в супермаркете. Встретила Костю — и всё, жизнь покатилась по накатанной колее.
А теперь что? Десять часов на ногах за кассой, потом готовка, уборка, стирка. И скандалы. Бесконечные, изматывающие скандалы.
— Вика! — гаркнул Костя из комнаты. — Чай неси!
Она вздохнула, поставила чайник. Пока вода закипала, открыла шкафчик, достала пачку успокоительного. Пила его каждый день, иначе не выдержать. Сердце стучало как бешеное, руки тряслись.
Надо уходить. Эта мысль крутилась в голове всё чаще. Надо собраться и уйти. Но как? Костя не отпустит просто так. Его мать устроит травлю. Да и страшно — остаться совсем одной, без поддержки. Куда идти? К кому? Подруг нет — Костя постепенно отсёк всех, говорил, что они плохо на неё влияют, что завидуют. Родных тоже нет — одна бабушка была.
Квартира. Вот оно — единственное, что у неё есть. Маленькая однушка на краю города. Туда и пойдёт, если решится.
Но решиться... Вика налила чай в кружку, понесла Косте. Он взял, не глядя, уставившись в экран. Она постояла рядом, потом тихо спросила:
— Кость, а давай на выходные куда-нибудь съездим? В парк, например...
— Некогда, — буркнул он. — У матери забор красить надо.
— Может, вместе? Я помогу...
— Ты? — он фыркнул. — Только мешать будешь. Сиди дома, лучше обед приготовь нормальный, а то вчера суп был как помои.
Вика отвернулась, чтобы он не видел её лица. Вышла из комнаты, закрыла дверь. В прихожей снова остановилась у зеркала. Поправила блузку. Посмотрела на себя долгим взглядом.
Серая мышь.
Но мыши, если их загнать в угол, кусаются.
Эта мысль пришла неожиданно и засела в голове. Вика улыбнулась — впервые за весь вечер. Слабо, но улыбнулась.
Завтра она поедет к свекрови. Вымоет окна, натрёт полы. Выслушает упрёки и претензии. Вернётся домой, приготовит ужин. И будет думать. Планировать.
Потому что так больше нельзя. Жить нельзя. Это не жизнь — это медленное умирание.
И Вика вдруг поняла: она не хочет умирать.
Утро началось с очередного скандала. Костя не нашёл чистую рубашку — ту самую, синюю в полоску, которую носил по пятницам. Вика объяснила, что она в стирке, что он сам вчера пролил на неё кофе, но он не слушал.
— Безрукая! — орал он, швыряя вещи из шкафа. — Одно дело поручить нельзя! Мать права была — взял бы Риту, жил бы как человек!
Вика стояла у двери, сжимая в руках пакет с моющими средствами для свекрови. Молчала. Раньше она бы оправдывалась, плакала, бежала гладить другую рубашку. Но сегодня что-то внутри щёлкнуло. Тихо, почти неслышно. Как выключатель.
Она просто развернулась и вышла из квартиры.
— Куда это ты?! — донеслось из спальни. — Я с тобой разговариваю!
Дверь за спиной захлопнулась. Вика шла по лестнице вниз, и сердце колотилось где-то в горле. Первый раз за восемь лет она просто ушла посреди его крика. Не дослушала. Не стала угождать.
В автобусе до дома свекрови она смотрела в окно и думала. Вчера ночью, когда Костя захрапел, она лежала в темноте с открытыми глазами и считала. Деньги от сдачи квартиры — двенадцать тысяч в месяц. На счету накоплено восемьдесят шесть тысяч — откладывала по чуть-чуть, тайком, называла это "на чёрный день". Похоже, чёрный день настал.
Квартира бабушкина пустует уже месяц — квартиранты съехали в марте. Можно туда вернуться. Работа у неё есть. Прожить можно. Страшно — да. Но оставаться страшнее.
Валерия Степановна встретила её с каменным лицом.
— Явилась. Уже полодиннадцатого. Опоздала, значит.
— Автобуса долго не было, — начала было Вика, но осеклась.
Зачем оправдываться? Зачем?
— Где, что мыть? — спросила она ровным голосом.
Свекровь прищурилась, разглядывая невестку.
— Ты чего такая... дерзкая сегодня?
— Я не дерзкая. Просто устала, — Вика прошла в ванную, достала тряпки и ведро. — Давайте я быстро всё сделаю и поеду.
Три часа она драила окна, мыла полы, вытирала пыль. Валерия Степановна ходила следом, проверяла, придиралась к мелочам. Вика молчала и работала. Голова была занята другим — планами.
Надо собрать вещи. Только самое необходимое — одежду, документы, деньги. Косте ничего не говорить. Уйти, когда его не будет дома. Он уезжает в командировку через неделю, на три дня. Вот тогда и надо действовать.
— Ты меня слушаешь? — резко спросила Валерия Степановна.
Вика подняла голову. Свекровь стояла посреди кухни, скрестив руки на груди.
— Я говорю, что Константин жалуется на тебя. Говорит, стала какая-то странная. Не такая, как раньше.
— А какая я была раньше? — вырвалось у Вики.
Вопрос повис в воздухе. Валерия Степановна вскинула брови.
— Что?
— Нет, правда. Какая? — Вика встала с колен, отложила тряпку. — Удобная? Тихая? Которая на всё соглашается?
— Ты совсем обнаглела! — голос свекрови стал ледяным. — Я тебя в семью приняла, хотя могла не принять! Мальчик мой достойный, учился хорошо, работа приличная. А ты кто? Сирота без роду, без племени!
Раньше эти слова ранили до крови. Вика проглатывала слёзы и терпела. Но сейчас она смотрела на эту женщину — пожилую, злую, въедливую — и видела просто чужого человека. Не семью. Не родного. Чужого.
— Я закончила, — сказала Вика спокойно. — Пойду.
— Стой! Мы ещё не всё обсудили!
Но Вика уже надевала куртку. Валерия Степановна схватила её за рукав.
— Ты понимаешь, что если будешь себя так вести, Костя разведётся с тобой? И останешься ни с чем!
— У меня есть своя квартира, — Вика высвободила руку. — И работа. Проживу.
Она вышла, не оглядываясь. Руки дрожали, когда закрывала калитку. Боже, что она наделала! Нагрубила свекрови! Сейчас та позвонит Косте, и начнётся...
Телефон зазвонил, когда Вика дошла до остановки. Костя. Она посмотрела на экран, на высвечивающееся имя "Муж", и нажала отклонить вызов. Через секунду — снова звонок. Снова отклонить. Третий раз.
Вика отключила телефон.
Весь день на работе она стояла за кассой как в тумане. Пробивала товары, отдавала сдачу, улыбалась покупателям автоматически. В голове крутилось одно: неделя. Надо продержаться неделю.
Вечером, когда вернулась домой, Костя уже ждал. Лицо красное, глаза налиты злостью.
— Ты телефон почему не брала?!
— Разрядился, — соврала Вика, проходя на кухню.
— Мать звонила! Сказала, ты нахамила ей! — он шёл за ней по пятам. — Что за манеры такие?!
— Я просто устала, — Вика поставила сумку на стол. — Извинюсь перед ней, если надо.
— Извинишься?! Да ты...
Он замахнулся, и Вика инстинктивно отпрянула. Костя замер, рука повисла в воздухе. Они смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он медленно опустил руку.
— Ужин где? — спросил он хрипло.
— Сейчас приготовлю.
Вика готовила гречку и котлеты, а мысли неслись галопом. Он замахнулся. Раньше орал, бил посудой об стол, швырял вещи. Но на неё — никогда. А сейчас замахнулся. И по его глазам было видно: в следующий раз может и ударить.
Надо уходить. Немедленно. Не через неделю — сейчас.
Ночью, когда Костя заснул, Вика тихо встала и прошла в кладовку. Достала старую спортивную сумку, которую не открывала лет пять. Начала складывать вещи — джинсы, свитера, нижнее бельё. Документы из ящика стола — паспорт, свидетельство о браке, сберкнижка. Косметичка, лекарства, зарядка для телефона.
Работала в темноте, почти на ощупь. Сердце стучало так громко, что казалось, Костя проснётся от этого стука. Но он спал, похрапывая.
Сумка получилась тяжёлая, но не слишком. Вика спрятала её обратно в кладовку, прикрыв коробками. Завтра, когда Костя уйдёт на работу, она возьмёт её и уедет.
Утром она встала раньше обычного. Приготовила завтрак, собрала Косте еду с собой. Вела себя как всегда — тихо, незаметно. Он ел молча, изредка бросая на неё хмурые взгляды.
— Я сегодня задержусь, — буркнул он, допивая кофе. — У меня встреча после работы. Ужин будет?
— Будет, — кивнула Вика.
Его не будет до вечера. Прекрасно.
Костя ушёл, хлопнув дверью. Вика досчитала до ста, потом метнулась в кладовку. Достала сумку, надела куртку, кроссовки. Руки тряслись, застёжка-молния никак не застёгивалась.
Телефон. Она посмотрела на него — оставить или взять? Если возьмёт, Костя сможет отследить. Вика вытащила сим-карту, сломала её пополам и выбросила в мусорное ведро.
Ключи от квартиры — оставить. От бабушкиной — взять. Деньги — все наличные из заначки, восемьдесят шесть тысяч, туго перетянутые резинкой.
Всё. Пора.
Вика стояла посреди квартиры и смотрела по сторонам. Восемь лет она здесь прожила. Восемь лет терпела, надеялась, ждала, что что-то изменится. Но ничего не изменилось. Только она сама стала меньше, тише, незаметнее.
Серая мышь.
Но больше ею не будет.
Она вышла из квартиры, тихо прикрыла дверь. Сумка тянула плечо, но Вика шла быстро, почти бежала по лестнице вниз. На улице был тёплый майский день, солнце светило ярко. Люди спешили по своим делам.
Вика села в маршрутку до окраины. Смотрела в окно и дышала. Глубоко, свободно. Впервые за долгое время — свободно.
Квартира встретила её затхлым запахом пыли и тишиной. Вика открыла окна настежь, впуская майский воздух и солнечный свет. Бабушкина однушка казалась крошечной после трёхкомнатной квартиры Кости, но здесь было... спокойно. Никто не орал, не швырял вещи, не требовал немедленно бежать и что-то делать.
Первые три дня она почти не выходила. Отключила домофон, задёрнула шторы. Костя наверняка искал её — звонил на старый номер, приезжал к свекрови, может, даже коллегам названивал. Но здесь, в этой маленькой квартирке на краю города, она была невидимкой.
Невидимка. Вика усмехнулась, вспомнив это слово из запретного списка. Но ведь правда — всю жизнь она была невидимой для всех. И сейчас эта невидимость стала её защитой.
На четвёртый день она вышла в ближайший магазин. Купила продукты, моющие средства, цветы в горшке — весёлую жёлтую герберу. Поставила на подоконник. Бабушка любила цветы.
На пятый день пошла на работу. Начальница удивилась, что у неё новый номер телефона, но Вика сказала, что потеряла телефон. Никаких вопросов больше не было. Работа, касса, покупатели — всё как обычно. Только руки больше не дрожали.
Прошла неделя. Потом две. Вика привыкала к новой жизни — вставала когда хотела, готовила что хотела, смотрела фильмы по ночам. Ходила в библиотеку, брала книги. Записалась в бассейн — давняя мечта, на которую у неё никогда не было времени.
Однажды вечером, когда она возвращалась с работы, у подъезда стоял знакомый джип. Чёрный, с тонировкой. Сердце ухнуло вниз. Костя.
Вика развернулась, пошла в обратную сторону, но услышала за спиной:
— Вика! Стой!
Он догнал её возле детской площадки. Лицо осунувшееся, глаза красные. Пах перегаром.
— Две недели! — выдохнул он. — Две недели я тебя ищу! Ты с ума сошла?!
Вика стояла молча, сжимая сумку.
— Мать места себе не находит, я на работе сорвался... Ты хоть понимаешь, что творишь?! — голос его срывался на крик. — Сейчас же едем домой! Собирайся!
— Нет, — тихо сказала Вика.
— Что?!
— Я не поеду.
Костя схватил её за руку. Сжал сильно, больно.
— Ты моя жена! Ты обязана...
— Отпусти.
— Поедешь со мной! Хватит дурить! — он потянул её к машине.
Вика вырвалась, отступила на шаг.
— Нет. Я подам на развод. Не пытайся меня найти больше.
— Ты?! — он засмеялся зло. — Ты, серая мышь, подашь на развод? Да кто ты без меня? Никто! Вернёшься на коленях, ещё посмотрим!
— Может быть, — спокойно ответила Вика. — А может, нет.
Она развернулась и пошла прочь. Костя кричал что-то вслед, но она не оборачивалась. Шла вперёд, по знакомой улице, мимо детской площадки, где играла когда-то маленькой, мимо старой школы, мимо магазина, где бабушка покупала ей мороженое.
Домой.
Через месяц она подала заявление на развод. Костя не явился на заседание. Его мать прислала гневное сообщение на новый номер — откуда-то достала. Вика прочитала и удалила, не ответив.
Ещё через месяц развод был оформлен. Вика получила штамп в паспорт и вышла из здания суда на яркую июльскую улицу. Солнце слепило глаза. Люди спешили куда-то, смеялись, разговаривали по телефонам.
Она достала из сумки телефон — новый, купленный на прошлой неделе. Открыла камеру и сделала селфи. Посмотрела на фото — и не узнала себя. Загорелое лицо, ясные глаза, лёгкая улыбка. Волосы отросли, стала стричься по-другому. Купила новую одежду — яркую, не серую.
Вика улыбнулась шире и пошла на автобусную остановку. Сегодня у неё выходной, а завтра она начинает новую работу — администратором в музыкальной школе. Маленькая зарплата, зато можно будет снова играть на пианино. Директриса разрешила заниматься в свободное время.
Бабушка была бы рада.
Автобус подъехал. Вика села у окна и посмотрела на проплывающий мимо город. Вечером встретится с девушкой из бассейна — Таней, они подружились за эти два месяца. Пойдут в кино или просто погуляют. Потом Вика вернётся в свою маленькую квартирку, заварит чай, откроет книгу.
И будет тихо. Спокойно. Хорошо.
Костя узнал о её новой жизни случайно — через полгода, когда зашёл в ту же музыкальную школу записать племянника. Увидел её через стеклянную дверь класса — она сидела за роялем и играла что-то светлое, летящее. Лицо было сосредоточенным и... счастливым.
Он стоял и смотрел, не решаясь войти. Потом развернулся и ушёл.
А Вика играла Шопена, и музыка лилась под её пальцами легко, свободно. За окном падал первый снег. Зима обещала быть доброй.
Она больше не была серой мышью.
Она была просто Викой. И этого было достаточно.
...Правда, иногда, поздними вечерами, когда за окном выл ветер, Вика вспоминала те восемь лет. Не с болью — скорее с любопытством, будто это была жизнь другого человека. Она гладила кота Тимофея — рыжего, наглого, подобранного у подъезда месяц назад — и думала: а что, если бы не ушла?
Но каждый раз ответ был один: тогда бы не было этого. Музыки, кота, вечеров с книгой, воскресных прогулок в парке, новых знакомств. Себя настоящей.
И Вика улыбалась в полутьме комнаты.
Мыши не летают. Но они умеют находить выход из любого лабиринта.