Не люблю увлекаться поиском прототипов литературных героев, так как не вижу ценности в том, чтобы гадать, у кого из своих знакомых автор позаимствовал ту или иную черту характера.
Но в случае с крупными историческими романами это может быть интересно: тот факт, что подчас самые невообразимые сюжеты оказываются не плодом авторского воображения, а реальной историей, может многое сказать об эпохе.
Роман "Тихий Дон" - неисчерпаемый источник подобных сюжетов. Взглянем на один небольшой пример.
В период Вёшенского восстания семья Шолоховых (сам писатель в те годы был ещё подростком) снимала половину куреня у семейства Дроздовых. Позже и писатель, и опрошенные учёными местные жители утверждали, что образы Григория, Петра и Дарьи Мелеховых во многом списаны с членов этой семьи.
Конечно, в случае с Григорием, в процессе написания романа Шолохов далеко отошёл от первоначальной идеи и соединил в герое черты разных людей (в первую очередь, конечно, Харлампия Ермакова). А вот судьба Петра была воспроизведена практически документально.
Братья Дроздовы были простыми казаками, выслужившимися в офицеры на фронте Первой мировой войны. В 1919 году Павел (прототип Петра) стал командиром восставшей против красноармейцев сотни. Но пробыл он им совсем недолго. Уже 18 марта того же года они попали в окружение у Вилтова Яра. Красные пообещали сохранить жизни тем, кто добровольно сложит оружие и сдастся.
"Казаки поверили, стали выкарабкиваться из яра и складывать оружие. Когда пленение было закончено, началась расправа. Командир сотни Павел Дроздов был раздет до нижнего белья, затем убит двумя выстрелами в упор: в живот и грудь. Многие были изрублены шашками".
Кузнецов Ф.Ф. “Тихий Дон”: судьба и правда великого романа
В романе эта сцена - один из первых и самых ярких эпизодов, подчёркивающих братоубийственный характер смуты Гражданской войны. Петра убивают его соседи и давние знакомые: Михаил Кошевой, ставший позже мужем его сестры, и Иван Котляров, приходившийся Петру кумом.
Вот как (с сокращениями) выглядит эта сцена в романе:
- Говорит Кошевой Михаил. Предлагает сдаться добром. Все равно не уйдете!
Петр вытер мокрый лоб, на ладони остались полосы розового кровяного пота. Какое-то странное чувство равнодушия, граничащего с забытьем, подкралось к нему. И диким показался крик Бодовскова:
- Вылезем, коли посулитесь отпустить нас. А нет - будем отстреливаться Берите!
- Отпустим... - помолчав, ответили сверху.
Петро страшным усилием стряхнул с себя сонную одурь. В слове "отпустим" показалась ему невидимая ухмылка. Глухо крикнул:
- Назад! - но его уже никто не слушался.
Казаки - все, за исключением забившегося в вымоину Антипки, - цепляясь за уступы, полезли наверх. <...>
Мишка подошел к Петру в упор, тихо, не поднимая от земли глаз, спросив:
- Навоевался? - Подождав ответа и все так же глядя Петру под ноги, спросил: - Ты командовал ими?
У Петра запрыгали губы. Жестом великой усталости, с трудом донес он руку до мокрого лба. Длинные выгнутые ресницы Мишки затрепетали, пухлая верхняя губа, осыпанная язвочками лихорадки, поползла вверх. Такая крупная дрожь забила Мишкино тело, что казалось - он не устоит на ногах, упадет. Но он сейчас же, рывком вскинул на Петра глаза, глядя ему прямо в зрачки, вонзаясь-в них странно-чужим взглядом, скороговоркой бормотнул:
- Раздевайся!
Петро проворно скинул полушубок, бережно свернул и положил его на снег; снял папаху, пояс, защитную рубашку и, присев на полу полушубка, стал стаскивать сапоги, с каждой секундой все больше и больше бледнея. Иван Алексеевич спешился, подошел сбоку и, глядя на Петра, стискивал зубы, боясь разрыдаться. <...>
- Кум! - чуть шевеля губами, позвал он Ивана Алексеевича. Тот молча смотрел, как под босыми ступнями Петра подтаивает снег. - Кум Иван, ты моего дитя крестил... Кум, не казните меня! - попросил Петро и, увидев, что Мишка уже поднял на уровень его груди наган, расширил глаза, будто готовясь увидеть нечто ослепительное, как перед прыжком, вобрал голову в плечи.
Он не слышал выстрела, падая навзничь, как от сильного толчка. Ему почудилось, что протянутая рука Кошевого схватила его сердце и разом выжала из него кровь. Последним в жизни усилием Петро с трудом развернул ворот нательной рубахи, обнажив под левым соском пулевой надрез. Из него, помедлив, высочилась кровь, потом, найдя выход, со свистом забила вверх дегтярно-черной струей.
На заре разведка, посланная к Красному яру, вернулась с известием, что красных не обнаружено до Еланской грани и что Петро Мелехов с десятью казаками лежат, изрубленные, там же, в вершине яра.
Шолохов помнил, как тело убитого Павла привезли в дом, где он жил. Позже он воспроизвёл эту сцену в романе так:
Стояла на кухне выморочная тишина. Петро лежал на полу странно маленький, будто ссохшийся весь. У него заострился нос, пшеничные усы потемнели, а все лицо строго вытянулось, похорошело. Из-под завязок шаровар высовывались босые волосатые ноги. Он медленно оттаивал, под ним стояла лужица розоватой воды. И чем больше отходило промерзшее за ночь тело, - резче ощущался соленый запах крови и приторно-сладкий васильковый трупный дух.
<...>Григорий сидел на лавке против брата, крутил цигарку, смотрел на желтое по краям лицо Петра, на руки его с посинелыми круглыми ногтями. Великий холод отчуждения уже делил его с братом. Был Петро теперь не своим, а недолгим гостем, с которым пришла пора расстаться.
Страшная деталь таких прежде близких отношений между теми, кто теперь готов убивать друг друга, также взята Шолоховым из жизни. Иван Алексеевич Сердинов, ставший в романе Котляровым, действительно был кумом Павла Дроздова. Как вслед за ним и шолоховский герой, спустя время он попал в плен к восставшим казакам и был приведён в хутор для расправы. Здесь в историю вступает жена Дроздова Мария:
"В памяти жителей хутора Плешакова сохранилась сцена, как Мария Дроздова убивала своего кума: она крикнула ему: "Расскажи, кум, как ты моего мужа убивал..." и стала избивать его, несмотря на то, как говорит Наталья Васильевна Парамонова, "что он просил её, что, кумá, я не бил кума" (они кумовья), потом Марья выхватила винтовку у рядом стоявшего конвоира и выстрелила в Ивана Алексеевича" (по другим воспоминаниям - заколола).
Кузнецов Ф.Ф. “Тихий Дон”: судьба и правда великого романа
Обратимся теперь к роману:
Она подошла к Ивану Алексеевичу вплотную, часто и бурно дыша, с каждой секундой все больше и больше бледнея.
- Ну, здорово, куманек!
Звенящий, страстный тембр ее голоса, необычайные интонации в нем заставили толпу поутихнуть. И в тишине глуховато, но твердо прозвучал ответ:
- Здорово, кума Дарья.
- Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кумя своего... моего мужа...
- Дарья задохнулась, схватилась руками за грудь. Ей не хватало голоса. Стояла полная, туго натянутая тишина, и в этом недобром затишном молчании даже в самых дальних рядах услышали, как Дарья чуть внятно докончила вопрос:
- ...как ты мужа моего, Петра Пантелеевича, убивал-казнил?
- Нет, кума, не казнил я его!
- Как же не казнил? - еще выше поднялся Дарьин стенящий голос. - Ить вы же с Мишкой Кошевым казаков убивали? Вы?
- Нет, кума... Мы его... я не убивал его...
- А кто же со света его перевел? Ну кто? Скажи!
- Заамурский полк тогда...
- Ты! Ты убил!.. Говорили казаки, что тебя видали на бугре! Ты был на белом коне! Откажешься, проклятый?
- Был и я в том бою... - Левая рука Ивана Алексеевича трудно поднялась на уровень головы, поправила присохшие к ране перчатки. В голосе его явственная оказалась неуверенность, когда он проговорил: - Был и я в тогдашнем бою, но убил твоего мужа не я, а Михаил Кошевой. Он стрелял его. Я за кума Петра не ответчик.
- А ты, вражина, кого убивал из наших хуторных? Ты сам чьих детишков по миру сиротами пораспустил? - пронзительно крикнула из толпы вдова Якова Подковы.
И снова, накаляя и без того накаленную атмосферу, раздались истерические бабьи всхлипы, крик и голошенье по мертвому "дурным голосом"...
Впоследствии Дарья говорила, что она не помнила, как и откуда в руках ее очутился кавалерийский карабин, кто ей его подсунул. Но когда заголосили бабы, она ощутила в руках своих присутствие постороннего предмета, не глядя, на ощупь догадалась, что это - винтовка. Она схватила ее сначала за ствол, чтобы ударить Ивана Алексеевича прикладом, но в ладонь ее больно вонзилась мушка, и она перехватила пальцами накладку, а потом повернула, вскинула винтовку и даже взяла на мушку левую сторону груди Ивана Алексеевича.
Она видела, как за спиной его шарахнулись в сторону казаки, обнажив серую рубленую стену амбара; слышала напуганные крики: "Тю! Сдурела! Своих побьешь! Погоди, не стреляй!" И подталкиваемая зверино-настороженным ожиданием толпы, сосредоточенными на ней взглядами, желанием отомстить за смерть мужа и отчасти тщеславием, внезапно появившимся оттого, что вот сейчас она совсем не такая, как остальные бабы, что на нее с удивлением и даже со страхом смотрят и ждут развязки казаки, что она должна поэтому сделать что-то необычное, особенное, могущее устрашить всех, - движимая одновременно всеми этими разнородными чувствами, с пугающей быстротой приближаясь к чему-то предрешенному в глубине ее сознания, о чем она не хотела, да и не могла в этот момент думать, она помедлила, осторожно нащупывая спуск, и вдруг, неожиданно для самой себя, с силой нажала его.
Как и романная героиня, жена Павла Дроздова позже была награждена за эту расправу премией в 500 рублей.
