— Заткнись уже! Сколько можно ныть? — Юра швырнул ключи на полку так, что они с грохотом упали на пол.
Яна замерла у плиты, держа в руках половник. Соус тихо булькал в кастрюле, пар поднимался к вытяжке, а в груди что-то сжималось все туже, как пружина перед выстрелом. Шесть лет брака. Шесть лет она каждый вечер встречала его с ужином, выглаженной рубашкой, улыбкой — даже когда улыбаться не хотелось совсем.
— Я не ною, — тихо произнесла она, не оборачиваясь. — Я просто сказала, что твоя мать опять...
— Опять! Всё время «опять»! — Юра прошел на кухню, его массивная фигура заполнила дверной проем. — Что тебе мама сделала? Попросила помочь? Так она старая женщина, у нее давление скачет!
Яна повернулась. Посмотрела на мужа — на его красное лицо, на эти глаза, которые когда-то смотрели на нее совсем по-другому, с нежностью и обожанием. Теперь в них читалось только раздражение.
— Юра, твоя мать попросила меня отвезти ее к врачу в девять утра. В субботу. Когда я сама после ночной смены. Это уже третий раз за неделю.
— И что? — Он развел руками. — Ты же не работаешь сейчас!
Вот оно. То самое. Яна сглотнула — горло вдруг стало сухим, будто наждачкой прошлись. Три месяца назад она уволилась из больницы. Юра настоял: зачем тебе эти копейки, дома дел полно, да и вообще — жена должна быть дома. Она согласилась. Думала, может, правда, семье так будет лучше.
— Не работаю, значит, свободна? — Яна услышала собственный голос как будто со стороны. — Значит, должна по первому звонку Алевтины Петровны бросать все и бежать?
— Слушай, не начинай! — Юра полез в холодильник, достал пиво. — У меня день тяжелый был, я устал. А ты тут разводишь драму из ничего.
Из ничего. Яна выключила плиту. Руки дрожали — не от страха, а от чего-то другого, что копилось внутри долго, очень долго, и вот теперь рвалось наружу.
— Знаешь что, Юра? — Она обернулась к нему, и в ее глазах полыхнуло что-то такое, отчего он на секунду замер с банкой пива в руке. — Вали к своей мамочке! Я не обязана вас содержать, проходимцы!
Тишина упала на кухню, как тяжелый занавес. Юра медленно поставил банку на стол. Уставился на жену так, будто видел ее впервые.
— Что... ты... сказала?
— То, что сказала. — Яна почувствовала, как внутри что-то переломилось, какая-то преграда рухнула, и теперь слова лились сами, без остановки. — Я устала! Устала от того, что твоя мать считает меня прислугой. Что ты считаешь меня прислугой. Что я должна всем, всегда, по любому поводу!
— Ты офонаре... — Юра осекся, сжал кулаки. — Ты вообще соображаешь, что несешь? Мать моя — старый человек! Ей шестьдесят восемь!
— И у нее есть еще дети! — выкрикнула Яна. — Есть Лика, твоя сестра! Где она? Почему всегда я? Почему, когда Алевтине Петровне нужно к врачу, она звонит мне, а не Лике?
— Потому что Лика работает! У нее своя семья!
— А у меня нет?! — Яна шагнула к нему, и Юра невольно отступил. Такой он жену не видел никогда. — Или я не считаюсь? Я же не работаю, значит, моё время ничего не стоит?
Юра молчал. Смотрел на нее тяжело, исподлобья. А Яна вдруг поняла — поняла с такой ясностью, что даже страшно стало, — что все эти годы она пыталась быть удобной. Правильной. Хорошей женой, хорошей невесткой. А взамен... Взамен получила право молчать и слушаться.
— Я позвоню маме, — процедил сквозь зубы Юра. — Скажу, что ты устроила истерику.
— Звони. — Яна скрестила руки на груди. — И заодно скажи, что я больше не буду бесплатной сиделкой, шофером и уборщицей для твоей семьи.
Дверь в квартиру хлопнула. Юра ушел — наверняка к матери, жаловаться, искать сочувствия. Яна осталась одна на кухне, где на плите остывал соус, а в воздухе все еще висело эхо ее собственных слов.
Телефон завибрировал. Яна глянула на экран: «Тётя Нина». Мамина сестра, единственный человек, который всегда был на ее стороне.
— Алло?
— Яночка, милая... — В голосе тёти Нины звучала тревога. — Мне Лика звонила. Говорит, ты Юре нагрубила, его мать обидела. Что случилось?
Яна закрыла глаза. Значит, уже началось. Юра уже включил всех в эту войну. Теперь будут звонить, стыдить, объяснять, как надо себя вести.
— Тётя Нина, — тихо сказала она, — а как думаешь... можно ли жить так, чтобы тебя вообще не замечали? Чтобы ты была только функцией — готовь, убирай, возись?
— Деточка... — Тётя Нина вздохнула. — Приезжай ко мне. Сейчас же. Поговорим.
И Яна вдруг поняла: она поедет. Возьмет сумку, документы — и уедет. Хотя бы на день. На два. Пусть Юра с Алевтиной Петровной сами разберутся, как жить без ее услуг.
Что будет дальше — она не знала. Но впервые за шесть лет Яна чувствовала: что-то изменилось. Что-то важное.
Тётя Нина открыла дверь еще до того, как Яна успела позвонить. Обняла крепко, по-матерински, и только тогда Яна поняла, как сильно ей не хватало этого — простого человеческого тепла без требований и упреков.
— Проходи, проходи, — тётя Нина увела ее на кухню, усадила за стол. — Чай будешь? Или что покрепче?
— Чай, — Яна попыталась улыбнуться, но получилось кривовато. — Спасибо, что разрешила приехать.
— Что за глупости? — Тётя Нина поставила перед ней чашку, села напротив. — Ты моя племянница. Мой дом — твой дом. Всегда. Рассказывай, что стряслось.
И Яна рассказала. Все. Как после свадьбы Алевтина Петровна сразу дала понять, что невестка ей досталась не та, какую она хотела для сына. Как Юра сначала вставал на ее сторону, а потом... потом просто устал от конфликтов и выбрал тишину. И мамину правоту. Как Лика, сестра Юры, всегда умудрялась остаться в стороне — у нее работа, дети, вечная занятость. А Яна... Яна должна была быть удобной.
— Знаешь, что меня больше всего бесит? — Яна сжала чашку в руках. — Не то, что Алевтина Петровна постоянно звонит. А то, что Юра считает это нормальным. Он искренне не понимает, почему я взбунтовалась.
Тётя Нина кивнула, лицо у нее было серьезное.
— А ты молодец, что взбунтовалась. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда.
Телефон Яны разрывался весь вечер. Сначала звонила Алевтина Петровна — голос дрожал от возмущения, она говорила о неуважении, о том, что в их семье так себя не ведут, что она, старая больная женщина, не заслужила такого отношения. Яна сбросила звонок. Потом позвонил Юра — орал, требовал немедленно вернуться и извиниться. Яна сбросила и его.
А потом набрала номер Лика.
— Яна? — голос Юриной сестры был настороженным. — Слушай, мне мама звонила, сказала, что ты...
— Лика, скажи честно, — перебила ее Яна. — Почему ты никогда не возишь Алевтину Петровну к врачам?
Пауза. Долгая, красноречивая пауза.
— Ну... у меня работа, Ян. Ты же знаешь. Я не могу просто взять и уйти.
— А я могу?
— Ты не работаешь сейчас, — в голосе Лики прозвучала неуверенность. — Мама говорила, что тебе удобнее...
— Лика, мне не удобнее. Мне навязали это. И ты прекрасно знаешь — ты просто устранилась, потому что так проще. Пусть Яна везет, Яна убирает, Яна сидит с вашей мамой. А у тебя ведь свои дети, да?
— Постой, при чем тут мои дети? — Лика возмутилась. — Ты чего вообще завелась? Помочь старшим — это нормально!
— Помочь — да. Стать бесплатной прислугой — нет. Знаешь, сколько раз за последний месяц твоя мама звонила мне? Семнадцать. Семнадцать раз! А тебе?
Лика молчала.
— Вот именно, — Яна почувствовала, как внутри нарастает что-то горячее, неостановимое. — Ты умница, Лика. Научилась выкручиваться. А я дура, позволила на себе ездить.
— Яна, не надо так... Мы же семья.
— Семья, — повторила Яна. — А семья — это когда нагрузка делится поровну? Или когда одна везет на себе все, а остальные делают вид, что так и надо?
Она отключила телефон. Руки тряслись, сердце колотилось. Тётя Нина смотрела на нее с кухонного порога, в глазах читалась поддержка.
— Правильно сделала, — сказала она. — Пора было поставить их на место.
Ночью Яна почти не спала. Лежала на диване в гостиной у тёти Нины, смотрела в потолок и думала. Вспоминала, какой она была шесть лет назад — веселой, уверенной в себе, с планами на будущее. А потом вышла замуж. И начала подстраиваться. Под Юру, под его мать, под его представления о том, какой должна быть жена.
Утром телефон снова ожил. Юра написал длинное сообщение — что она эгоистка, что забыла о своих обязанностях, что мать у него одна и она имеет право на внимание. В конце была фраза, от которой Яну передернуло: "Если не вернешься и не извинишься, не знаю, сможем ли мы дальше жить вместе".
Угроза. Прямая, неприкрытая угроза.
Яна набрала ответ, пальцы стучали по экрану четко, без колебаний: "Юра, я устала быть удобной. Твоя мать — твоя ответственность. И твоей сестры тоже. Не только моя. Когда поймешь это, поговорим".
Отправила. И выключила телефон.
— Янка, — тётя Нина вошла в комнату с подносом, на котором дымились блины. — Будешь завтракать? И перестань себя мучить. Ты ничего плохого не сделала.
— Тётя Нин, а если я ошибаюсь? — Яна посмотрела на нее. — Может, я правда должна больше стараться? Может, это я слишком...
— Слишком что? Слишком хочешь, чтобы тебя уважали? — Тётя Нина села рядом, взяла ее за руку. — Послушай меня внимательно. Я прожила шестьдесят два года. Видела всякое. И знаешь, что скажу? Женщина, которая забывает о себе ради чужого спокойствия, в итоге теряет и себя, и уважение окружающих. Потому что люди ценят не удобство — они ценят силу. А ты только что показала, что у тебя эта сила есть.
За окном моросил дождь. Серый, монотонный, октябрьский. Яна смотрела на капли, стекающие по стеклу, и думала — что же дальше? Вернуться и притвориться, что ничего не было? Или стоять на своем, даже если это разрушит все?
В дверь позвонили. Тётя Нина вопросительно посмотрела на Яну, та пожала плечами — она никого не ждала.
На пороге стояла Алевтина Петровна. Лицо каменное, губы поджаты, в руках — тяжелая сумка.
— Можно войти? — голос звучал холодно, но в нем чувствовалось напряжение.
Тётя Нина молча посторонилась. Алевтина Петровна прошла в прихожую, огляделась, потом перевела взгляд на Яну.
— Мне Юра сказал, где ты. Нам нужно поговорить.
Яна медленно встала. Сердце колотилось, но она заставила себя смотреть свекрови прямо в глаза.
— Хорошо. Давайте поговорим.
Они сидели на кухне втроем — Яна, Алевтина Петровна и тётя Нина, которая категорически отказалась оставить племянницу наедине со свекровью. Между ними на столе стояли три чашки с остывающим кофе, но никто не притрагивался к ним.
— Я не привыкла унижаться, — начала Алевтина Петровна, и Яна заметила, как дрожат ее руки. — Но Юра сказал, что ты не вернешься, пока мы не поговорим. Вот я и приехала.
— Алевтина Петровна, — Яна выдохнула, — я не хотела вас обидеть. Но я больше не могу жить так, как жила.
— Так как? — свекровь выпрямилась, и в глазах появился привычный колючий блеск. — Я что, требовала от тебя невозможного? Попросить отвезти к врачу — это преступление?
— Нет, — Яна покачала головой. — Но когда это происходит постоянно, когда я становлюсь единственной, кто должен бросать все свои дела... Это несправедливо.
— У Лики дети! Она работает!
— И что? — Яна почувствовала, как внутри снова поднимается волна. — Я не человек? У меня нет права на свое время, на свои планы?
Алевтина Петровна сжала губы, отвернулась к окну. Молчала долго. Потом вдруг произнесла тихо, почти себе под нос:
— Когда я была молодой невесткой, моя свекровь... — она осеклась, провела рукой по лицу. — Моя свекровь требовала от меня всего. Я не смела слова сказать. Делала все, что она велела. И думала — когда у меня будет невестка, я буду другой. Лучше.
Яна замерла. Это было неожиданно — услышать от Алевтины Петровны что-то личное, уязвимое.
— Но получилось, что я такая же, — свекровь повернулась к ней, и в глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность. — Я правда не понимала, что делаю тебе больно. Думала... ну, ты же невестка. Ты должна помогать.
— Помогать — да, — Яна наклонилась вперед. — Но не заменять всю семью. У вас есть дочь, Алевтина Петровна. Есть сын. Почему я должна быть единственной?
— Потому что ты рядом! — свекровь вспыхнула. — Лика далеко живет, ей через весь город ехать! А Юра на работе!
— А я где? — Яна стукнула ладонью по столу, и обе женщины вздрогнули. — Я тоже работала! Пока Юра не убедил меня уйти! Сказал, что дома нужнее! И что получилось? Я дома, значит, я бесплатная рабочая сила для всех!
Тётя Нина положила руку на плечо Яны — успокаивающе, но твердо.
— Алевтина Петровна, — вмешалась она впервые. — Вы же умная женщина. Неужели не видите, что довели девочку до срыва?
— Какого срыва? — свекровь вскинулась. — Она нагрубила мне! При Юре! Сказала, что не обязана нас содержать!
— И это правда, — тётя Нина не повысила голос, но в нем звучала злость. — Яна никому ничего не должна. Она может помогать, если захочет. Но требовать от нее этого как данности — неуважение.
Алевтина Петровна побледнела. Встала резко, схватила сумку.
— Я не для того приезжала, чтобы меня здесь поучали! — она метнула гневный взгляд на обеих. — Яна, если ты считаешь, что я такая ужасная, тогда не приезжай больше. Не звони. Живи своей жизнью!
Она развернулась к двери, но Яна вдруг окликнула:
— Алевтина Петровна, постойте!
Свекровь замерла, не оборачиваясь.
— Я не хочу ссориться, — Яна встала, подошла ближе. — Правда не хочу. Но я хочу, чтобы меня уважали. Хочу, чтобы со мной считались. И хочу, чтобы ответственность за вас делилась между всеми детьми, а не лежала только на мне.
— У меня нет времени на эти разговоры, — процедила Алевтина Петровна. — Мне к врачу в три часа. Юра обещал отвезти, но он на работе застрянет, я знаю. Придется самой ехать на автобусе.
Она произнесла это специально — Яна это понимала. Специально, чтобы вызвать чувство вины. Манипуляция, чистой воды манипуляция.
— Позвоните Лике, — спокойно сказала Яна. — Пусть она отвезет.
— Лика не сможет!
— Сможет. Если захочет. Если вы скажете ей прямо, что вам нужна помощь.
Алевтина Петровна развернулась, лицо перекосилось от возмущения.
— Ты... ты специально! Хочешь поссорить меня с дочерью!
— Нет, — Яна покачала головой. — Я хочу, чтобы Лика наконец взяла на себя часть ответственности. Она же ваша дочь, в конце концов!
Дверь хлопнула — Алевтина Петровна ушла, не прощаясь. Яна опустилась на стул, закрыла лицо руками. Тётя Нина обняла ее за плечи.
— Ты молодец, — прошептала она. — Держишься хорошо.
— Держусь? — Яна рассмеялась нервно. — Я разрушила все! Юра со мной не разговаривает, его мать меня ненавидит, Лика наверняка считает истеричкой...
— Зато ты не предала себя, — тётя Нина подняла ее подбородок, посмотрела в глаза. — Это главное, Янка. Главное.
Телефон снова ожил — теперь писала Лика. Сообщение было длинным, эмоциональным: "Мама мне все рассказала. Ты вообще соображаешь, что творишь? Семью разваливаешь! Юра на грани нервного срыва, мама давление мерила три раза за утро! И все из-за чего? Из-за твоих капризов! Неужели так сложно было просто помочь?"
Яна читала и чувствовала, как внутри растет не злость — а странное, почти освобождающее спокойствие. Она набрала ответ:
"Лика, я шесть лет помогала. Каждый день. А где была ты? Когда твоей маме нужна была помощь, ты всегда находила причину отказаться. Работа, дети, усталость — у тебя всегда был повод. А у меня не должно быть? Я не капризничаю. Я просто устала быть удобной для всех, кроме себя самой".
Отправила. И добавила еще одно сообщение:
"Кстати, твоей маме сегодня к врачу в три. Отвези ее. Это твоя очередь".
Ответ пришел почти мгновенно: "Я на работе! Не могу!"
Яна написала: "Я тоже когда-то работала. Но для вас это не было аргументом. Так что извини — теперь твоя очередь как-то выкручиваться".
Заблокировала чат. Села на диван, обхватила колени руками. За окном дождь усилился, барабанил по подоконнику монотонно, убаюкивающе. Тётя Нина сидела рядом, молча гладила ее по спине.
— Что теперь? — спросила Яна тихо.
— Теперь ждем, — тётя Нина вздохнула. — Либо они поймут, что были неправы. Либо... ты поймешь, что такая семья тебе не нужна.
Яна закрыла глаза. Второй вариант пугал больше всего.
Три дня спустя Юра все-таки появился. Пришел к тёте Нине поздно вечером, мокрый от дождя, с красными глазами. Яна открыла дверь и замерла — он выглядел измученным.
— Можно войти? — спросил он тихо.
Они сидели на кухне, пили чай. Юра молчал долго, крутил чашку в руках, потом вдруг выдохнул:
— Мама три дня названивала всем родственникам. Рассказывала, какая ты неблагодарная. Что выгнала ее. Что оскорбила.
— И ты ей поверил? — Яна посмотрела на него спокойно.
— Сначала да, — он потер лицо ладонями. — Но потом позвонила тётя Галя, мамина сестра. Сказала... сказала, что мама всю жизнь так делает. Давит на жалость, манипулирует. Что когда я был маленьким, она точно так же ссорила папу со всеми его родственниками.
Яна молчала. Ждала.
— А потом Лика сорвалась, — продолжил Юра. — Мама заставила ее отвезти к врачу. Лика взяла отгул, примчалась. А маме вдруг стало лучше, и она сказала, что вообще-то передумала идти. Лика так разозлилась, что наговорила ей... в общем, теперь они тоже не разговаривают.
— Юра, — Яна наклонилась вперед. — Твоя мать не изменится. Ей нужен контроль. Ей нужно, чтобы все прыгали по ее команде.
— Я знаю, — он поднял на нее глаза. — Я всегда знал. Просто... проще было не замечать. Пока ты все терпела.
— Я больше не буду терпеть.
— И правильно, — Юра протянул руку через стол, накрыл ее ладонь своей. — Прости меня. Я был слепым идиотом.
Яна хотела сказать, что все в порядке, что она прощает. Но вместо этого произнесла:
— Юра, я не вернусь просто так. Мне нужны гарантии. Мне нужно, чтобы ты был на моей стороне. Не на маминой — на моей.
— Буду, — он сжал ее пальцы. — Обещаю.
Алевтина Петровна не сдавалась. Она попыталась настроить против Яны соседей — рассказывала, что невестка выгнала ее из дома, что осталась без помощи. Но соседка тётя Валя, видевшая, как Яна годами таскала тяжелые сумки свекрови на пятый этаж без лифта, только фыркнула: "Алевтина, хватит уже. Все видели, как ты девчонку эксплуатировала".
Потом Алевтина Петровна попыталась вызвать жалость у Юриного начальника, пришла к нему на работу с жалобами на здоровье. Но начальник оказался мужчиной с характером: "Алевтина Петровна, я понимаю, что вам тяжело. Но это семейные дела. И я знаю вашего сына — он хороший человек. Разберется".
Финальной попыткой стал звонок родителям Яны. Алевтина Петровна набрала их номер и час причитала о том, какая неблагодарная у них дочь. Отец Яны выслушал молча, а потом сказал спокойно: "Алевтина Петровна, я свою дочь воспитал человеком с достоинством. Если она отказалась быть прислугой — значит, на то были причины. Извините, мне некогда". И повесил трубку.
Когда Яна узнала об этом от матери, то впервые за много дней рассмеялась — искренне, от души.
Через месяц Яна вернулась домой. Но вернулась другой. Она устроилась на работу — в ту же больницу, к радости коллег. Юра не возражал. Более того, сам предложил нанять домработницу раз в неделю.
С Алевтиной Петровной они заключили что-то вроде мирного договора: Яна помогала по выходным, но только если свекровь просила заранее. Лика тоже подключилась — нехотя, через раз, но подключилась.
А еще Яна завела привычку раз в неделю приезжать к тёте Нине просто так — пить чай, разговаривать, смеяться. Без причины. Просто потому, что хотелось.
Однажды вечером, когда они сидели на кухне, тётя Нина спросила:
— Не жалеешь, что устроила тот скандал?
Яна задумалась, посмотрела в окно. За стеклом падал снег — первый в этом году, легкий, почти невесомый.
— Знаешь, — сказала она медленно, — я жалею только об одном. Что не сделала это раньше.
Тётя Нина улыбнулась, подняла чашку:
— За женщин, которые не боятся говорить «нет».
— За нас, — откликнулась Яна.
И в этом простом тосте, в этих обычных словах было что-то важное — что-то, что нельзя было отнять или сломать. Свобода быть собой. Право не быть удобной.
Право просто жить.