Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 70
Я думала всю дорогу из Пекина до Москвы, что Леднёв будет мной крайне недоволен. Бесконечные часы в самолете превратились в пытку, и низкий вибрирующий гул турбин отдавался в голове набатом, предвещающим неминуемую бурю. Я представляла, как Владимир Кириллович сидит у себя в огромном кожаном кресле в кабинете на последнем этаже – сосредоточенный, холодный, с непроницаемым лицом, лишь желваки ходят на скулах. Вот он постукивает своей страшно дорогой ручкой по дубовой столешнице, и этот мерный стук уже отсчитывает последние секунды моей карьеры, пока он мысленно формулирует строки приказа об увольнении, невзирая на наши родственные связи.
Картина была настолько яркой и реальной, что я физически ощущала холодок, пробегающий по спине, и заранее приготовилась к худшему – если уж отчитывать, так по полной, без скидок и оправданий, а там хоть заявление по собственному желанию на стол. Так, по крайней мере, будет честнее.
Но стоило мне по прошествии многих часов, прихрамывая и опираясь на стену, – рана во время перелёта разболелась, видимо сказывались перепады атмосферного давления и общая усталость, – переступить порог его кабинета, как вся выстроенная в моей голове реальность рассыпалась в прах. Мир вдруг перевернулся с ног на голову.
Владимир Кириллович буквально рванулся из-за стола – стремительно, с неожиданной, почти не свойственной его возрасту и статусу энергией. Он преодолел расстояние между нами в несколько шагов, схватил меня за плечи, вглядываясь в лицо, а потом, не выдержав, с каким-то отчаянным стоном прижал к себе. Я замерла, не веря своим глазам и ощущениям, вдыхая терпкий аромат крепкого кофе, смешанный с чем-то до боли знакомым, отцовским, почти забытым за время поездки запахом его одеколона.
Леднёв держал меня так крепко, будто боялся, что я растворюсь в воздухе, и сквозь ткань его пиджака я услышала, как гулко колотится его большое сердце.
– Господи, Лина, дочка… – пробормотал он, и эти два слова, произнесенные сдавленным, хриплым голосом, пронзили, как молния, разрушая последнюю стену между нами.
Впервые в жизни я ощущала, как мой грозный шеф, перед которым дрожал весь огромный холдинг, от топ-менеджеров до курьеров, вдруг превратился в нежного, испуганного, почти растерянного отца.
– Я только минут десять назад узнал, что с тобой в дороге случилось! Почему же ты мне ничего не сказала? Почему молчала? Могла бы хоть позвонить, а вместо этого даже отключила телефон! Ну разве так можно?
Он мягко отодвинул меня, но продолжал держать за предплечья, словно боялся, что снова исчезну, стану лишь миражом. Взгляд его, обычно стальной и колючий, был усталым, но полным такого неприкрытого тепла и тревоги, что у меня запершило в горле. И впервые его лицо, которое прежде мне казалось только властным, неприступным, словно высеченным из камня, – показалось живым, уязвимым и… бесконечно родным.
Я вдруг ясно, на клеточном уровне ощутила: этот человек передо мной – не просто биологический отец. Он – мой папа. Настоящий. Родной. Тот, кого я всю свою сознательную жизнь искала в каждом мужчине, в каждом чужом ободряющем взгляде, в каждой случайной ласке судьбы. Чужой бы так не волновался. Посторонний бы не смотрел так, будто нашел самое ценное сокровище в мире и теперь ни за что его не выпустит из рук.
– Не хотела тебя тревожить по пустякам, – с трудом выдавила я, голос предательски дрогнул.
– Ну, Лина… – сказал он с таким тихим укором и болью, что мне стало стыдно за свою гордыню. – Разве это пустяки? Мне только что позвонил Олег, всё рассказал в двух словах. Скажи, с тобой всё хорошо? Почему ты хромаешь? У тебя там сильная травма? Погоди, я сейчас позвоню своему врачу, он приедет…
– Папа, со мной всё нормально, – улыбнулась я. – Хромаю из-за того, что в отеле случилась мелкая бытовая травма, ничего особенного. Автомобильная же авария никак на меня не повлияла, не надо сильно волноваться.
– Ты меня не обманываешь?
– Нет, – я честно ответила, глядя ему в глаза.
– Ну, тогда… слава Богу, – выдохнул Леднёв. Он помог мне, придерживая за локоть, пройти до кресла и опуститься в него. Сам расположился рядом.
– Рассказывай, как поездка прошла. Да, про партнёров знаю, ты к ним не попала из-за аварии.
Я кратко изложила события последних дней. Владимир Кириллович выслушал молча, потом задал второй по значимости вопрос:
– Послушай, у вас там… что-то серьезное? Я имею в виду тебя…
– Мы расстались, – перебила я, не желая вдаваться в подробности и снова переживать тот холод пустоты.
Отец на мгновение замолчал, внимательно изучая мое лицо, затем медленно кивнул и тихо, почти безэмоционально ответил:
– Жаль.
– Понимаешь, папа, – тихо сказала я. – Рядом с этим человеком мне уютно и хорошо. Наверное, так чувствует себя животное в зоопарке. Кормят, лечат, игрушки дают. Но не хватает ощущения жизни. Находиться в клетке, пусть и золотой, – это не для меня. Я там зачахну, а кончится всё тем, что заведу себе любовника и буду к нему ездить раз в неделю, чтобы отрываться и чувствовать себя женщиной. Понимаешь?
Леднёв молчал некоторое время, потом посмотрел прямо, и в его взгляде читалось полное, безоговорочное понимание.
– Да. Конечно, ты права,
Он даже не стал ругать меня за сорванные переговоры, за то, что я не встретилась с китайскими бизнесменами. Наоборот – неожиданно поддержал:
– Пусть сами приезжают, если им так важно работать с нами. На родной земле и стены помогают, и разговор пойдёт иначе.
Потом он снова взял паузу, о чем-то размышляя, и вдруг предложил взять отпуск – отдохнуть, подлечиться, прийти в себя после всего пережитого.
– Нет, – ответила я сразу, возможно, слишком резко. – Не смогу дома сидеть, мне там будет скучно и тоскливо.
Я не стала говорить вслух, как мне нестерпимо, до физической боли хочется увидеть Романа. Кажется, Леднёв понял всё без слов. Он едва заметно усмехнулся краешком губ, чуть прищурился – тем самым своим проницательным взглядом человека, который видит людей насквозь:
– Что ж, Лина. Вижу, тебе не терпится вернуться к работе. Ступай.
Когда я вышла из кабинета шефа, сердце ещё колотилось, как птица, вырвавшаяся из капкана. Ноги были ватными, – одна еще и ныла, – а в голове царил звенящий покой. Впервые за долгие, одинокие годы я чувствовала, что у меня есть семья. Не чужие люди вокруг, а человек, которому по-настоящему не безразлична, и ради своей не слишком ответственной дочери он на многое готов закрыть глаза. «Папа, прости, – подумала я. – Честное слово, такое больше никогда не повторится».
В своём отделе меня встретила Снежана – она буквально запрыгала на месте и защебетала, как радостный кутёнок, увидевший хозяйку после долгой разлуки. Мы заперлись в моем кабинете, и я, откинувшись в кресле, слушала, как она, путая слухи с новостями, сбивчиво и эмоционально рассказывает всё, что произошло в компании за эти несколько дней. Мне казалось, будто я вернулась не из короткой командировки, а из другого, зазеркального мира, и теперь заново учусь дышать обычным, земным воздухом, в котором снова появился смысл.
Пока Снежок трещала, словно неугомонная сорока на дереве, я всё ждала, когда она наконец доберётся до самого интересного – до темы с инициалами «Р.О.», как я это про себя называла. Орловский. Тема, которая одновременно и притягивала, и отталкивала, как пламя. Подгонять помощницу не хотелось: пусть идёт по своему заведенному порядку, как любит, с её вечным щебетом о мелочах, как будто каждая подпись на служебной бумаге – событие мирового масштаба.
Я слушала вполуха, методично кивая, делая вид, что полностью погружена в повествование Снежаны, а сама, как хищник в засаде, ловила каждое слово, в котором хоть краем уха мог прозвучать знакомое до боли сердечной имя.
И вот, когда помощница, перечисляя список командировок, произнесла долгожданную фамилию, мышцы у меня будто свело ледяной судорогой. Я напряглась так резко, что шариковая ручка в пальцах треснула с жалобным, почти человеческим щелчком.
– Ой! – воскликнула Снежана, мгновенно застыв, как школьница, уличённая в преступлении. – Что это с вами, Алина Дмитриевна? Вы так побледнели…
– Всё в порядке, – ответила я, выдавив из себя натянутую улыбку. Голос предательски дрогнул, будто от холода, хотя в кабинете было довольно комфортно.
– Но вы же ручку сломали! – она со страхом посмотрела на кусочки.
– Да? – я с преувеличенным удивлением приподняла брови. – Не заметила.
Глянула вниз: на указательном пальце медленно проступала капелька крови. Острый край металлического корпуса впился в кожу, оставив тонкий, но глубокий порез.
«Боже… – подумала я, ощущая тупую боль. – Как же сильно он всё ещё на меня действует, этот человек, если даже железо ломаю при одном его упоминании». Я достала из ящика стола влажную салфетку, аккуратно стерла кровь, приложила ткань к ранке, крепко прижала. Рука заметно дрожала. «Что-то последнее время слишком часто получаю травмы, – с горечью мелькнуло в голове. – Может, это знак? Или просто совпадение? Хотя в моей жизни совпадений не бывает. Всё закономерно. Даже боль».
Снежана между тем, оправившись от шока, снова разошлась, как заводная кукла на пружине. Я слушала и ждала, когда она наконец перейдёт к «самому сочному» – про бурный роман Орловского с Елизаветой. Ведь именно из-за этой сладкой парочки я когда-то вылетела из его жизни, с грохотом хлопнув дверью.
Но – ничего. Ни единого слова. Только сухие, безжизненные факты: Роман Аркадьевич позавчера уехал в командировку, до этого подписал два выгодных контракта. Всё гладко, сухо, до неприличия прилично.
– Куда уехал? – спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно и безразлично.
– В Солнечноводск.
– Где это, прости? – я искренне нахмурилась. – Впервые слышу.
Странное, сбивающее с толку чувство – будто под ногами почва сместилась. Я была на сто процентов уверена, что она скажет Захлюстинск. Ну конечно! Там же живёт Елизавета, там тот злосчастный офис, тот самый стол… да, именно тот, на котором я застала их «в почти компрометирующей позе». Мозг услужливо подкинул яркую картинку – и я едва не скрипнула зубами от вновь нахлынувших воспоминаний.
– Там крупная трикотажная фабрика, – щебетала Снежана, не замечая моего состояния. – Они хотят продвигать свою продукцию через нас. Ну, Роман Аркадьевич вызвался лично поехать, переговорить.
– Ах вот оно что, – выдохнула я, ощущая, как настроение падает, словно сброшенное в тёмную шахту лифта.
Снежана, кажется, наконец уловила перемену и быстро съехала с темы, сославшись на срочную документацию. Бесшумно выскользнула за дверь. Я осталась одна – с кровоточащим пальцем и с сердцем, которое билось так, будто снова вишу на том китайском мосту, над пропастью. Только теперь падать предстояло не телом, а душой.
Включила компьютер. Новый интерфейс системы электронного документооборота сиял гладко и бездушно. Гиена была невероятно довольна этим своим новым детищем (других у нее, похоже, и не бывало никогда): «Экономия бумаги, времени и нервов!» – радовалась она месяц назад на презентации.
Мне вдруг стало так невыносимо тоскливо – будто из офиса исчезло что-то живое, тёплое. Я открыла папку с договорами, стала искать тот самый – с фабрикой из Солнечноводска. Небольшое предприятие. Почти семейное. Но с амбициями бросить вызов китайскому ширпотребу. Наивные. Но упрямые. Прямо как я когда-то. «Вот как теперь его увидеть? – думала я, беззвучно стуча ногтем по клавише. – Почему он не взял с собой Елизавету? С чего вдруг эта внезапная самостоятельность?»
Сердце стучало часто, болезненно, будто спрашивая само себя: «А вдруг он один не потому, что её бросил, а потому что скучает по тебе?» Я горько усмехнулась, отмахнулась от глупой надежды. Соблазн был велик – …