Запах жареного лука и грибов, густой и домашний, витал на кухне. Анна помешивала начинку для пирога, который обещал быть идеальным — золотистым, пышным, именно таким, как любил Вадим. Сегодня была годовщина их знакомства, пусть и не круглая дата, но ей хотелось сделать этот вечер особенным. На столе, в хрустальной вазочке, стояли три анемона — сиреневые, бархатные, купленные по дороге из магазина. Маленькая глупость, но от неё на душе становилось теплее.
Дети были в своих комнатах. Кирилл, которому стукнуло пятнадцать, наверняка сидел в наушниках, погруженный в свои компьютерные баталии. Соня, восьмилетняя, рисовала в альбоме каких-то невероятных принцесс с радужными волосами. Тихий, уютный вечер. Почти идеальный.
Ключ в замке повернулся позже обычного. Вадим вошёл на кухню бесшумно. Анна обернулась, готовая улыбнуться, но слова застряли в горле. Он был не просто уставшим. На его лице застыла маска отчуждения, холодная и непроницаемая. Он снял пиджак, аккуратно повесил на стул — жест, отточенный годами, но сейчас в нём была какая-то чужая, ледяная медлительность.
— Вадим? Что-то случилось? Ты бледный.
Он не смотрел на неё. Его взгляд скользил по стенам, по холодильнику с детскими рисунками, по сковородке, в которой аппетитно шкворчала начинка. Будто он видел всё это впервые. Или в последний раз.
— Садись, Аня.
Она выключила плиту и села напротив, послушно сложив руки на коленях. В горле встал ком.
— Я больше так не могу, — сказал он ровным, безэмоциональным голосом. — Вся эта рутина, обязанности, ипотека, школа, твои пироги… Это всё не жизнь. Это клетка.
— Что ты такое говоришь? — прошептала она. — Какая клетка? У нас семья.
Он усмехнулся, но уголки губ даже не дрогнули.
— Семья — это ответственность. А я устал от ответственности. Я хочу пожить для себя. Просто дышать. Понимаешь? Без вот этого всего.
Он обвёл рукой кухню, их маленький мир, который она с такой любовью выстраивала все эти годы.
— Не понимаю, — честно призналась Анна. — Что значит «для себя»? А мы? А дети?
И тогда он произнёс слова, которые разделили её жизнь на «до» и «после». Он вынул из кармана связку ключей, положил их на тумбочку у входа. Металл звякнул о лакированное дерево оглушительно громко в наступившей тишине.
— Я устал от ответственности. С сегодняшнего дня ты мать-одиночка.
Он развернулся и пошёл к выходу. Анна сидела, парализованная. Она не могла пошевелиться, не могла закричать. Только смотрела на его широкую спину, на затылок, который знала до последней родинки.
— Вадим, постой! — её голос был слабым, как писк.
Он остановился в дверях, не оборачиваясь.
— Вещи заберу позже. Не звони мне. Я сам свяжусь, когда решу вопрос с алиментами.
Дверь хлопнула. Не громко, а как-то буднично, окончательно. Анна осталась сидеть за столом. Запах грибов и лука вдруг стал тошнотворным. Анемоны в вазе казались ядовитыми. Мир рухнул, но даже не потрудился издать громкого звука. Просто тихо рассыпался в пыль.
Из комнаты выглянула Соня.
— Мам, а папа ушёл? Он даже не зашёл ко мне.
Анна сглотнула колючий ком в горле и заставила себя улыбнуться.
— Папе нужно было срочно по делам, солнышко. Он… уехал в командировку.
Она врала впервые в жизни так нагло и так отчаянно. В эту ночь она не спала. Сидела на кухне, смотрела в тёмное окно и пыталась собрать в единое целое осколки своего мира. Ключи на тумбочке тускло поблёскивали, как насмешка.
Первые дни прошли как в тумане. Она механически готовила завтраки, собирала Соню в школу, проверяла уроки у Кирилла, который замкнулся и отвечал на все вопросы односложно. Он всё понял без объяснений. Его молчание было тяжелее любых слёз.
— Он вернётся, — однажды вечером сказал Кирилл, глядя в стену. — Подурачится и вернётся. Мужики так делают.
— Не вернётся, — тихо ответила Анна, и от собственной уверенности ей стало страшно.
Начались проблемы, о которых она раньше даже не задумывалась. Оказалось, что деньги на карте почти закончились. Вадим всегда занимался финансами. Она позвонила ему. Он не взял трубку. Написала сообщение. Ответ пришёл через два часа: «Переведу на детей. Разбирайся сама».
«Разбирайся сама». Эта фраза стала её новым девизом.
Пока деньги не пришли, она нашла все квитанции, разложила их на столе и ужаснулась. Ипотека, два потребительских кредита, коммунальные платежи. Сумма была такой, что у неё потемнело в глазах. Когда перевод наконец пришёл, его не хватало даже на половину.
Она позвонила своей матери. Та выслушала, повздыхала и выдала то, чего Анна боялась больше всего:
— Анечка, ну, может, ты сама виновата? Мужчине ведь ласка нужна, уют. А ты вся в детях да в работе своей была…
Анна работала переводчиком на дому, брала мелкие заказы. Теперь этого было ничтожно мало.
— Мама, он просто ушёл, потому что устал. Понимаешь? Устал от нас.
— Глупости какие, — отмахнулась мать. — Так не бывает. Ищи причину в себе.
После этого разговора Анна поняла, что она одна. Совсем одна.
Она начала искать работу. Настоящую, в офисе, с полным днём. Её диплом филолога и опыт фрилансера не производили на работодателей впечатления. «Нам нужен кто-то с опытом работы в команде», «У вас большой перерыв в стаже». Эти вопросы били наотмашь. Она возвращалась домой после очередного собеседования, выжатая, и заставляла себя улыбаться Соне, которая встречала её у двери с вопросом: «Мама, ты нашла работу, где много денежек платят?».
Кирилл отдалился ещё больше. Однажды её вызвали в школу. Директор, полная женщина с суровым лицом, говорила жёстко:
— Анна Викторовна, ваш сын совершенно отбился от рук. Драка, прогулы, успеваемость упала ниже некуда.
Вечером состоялся тяжёлый разговор.
— Кирилл, что происходит? — спросила она, сев на край его кровати.
— Ничего, — буркнул он, не отрываясь от телефона.
— Я была у директора. Мне рассказали про драку.
— Он сам напросился. Сказал, что меня отец бросил, потому что я неудачник.
Анна глубоко вдохнула, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
— Сынок… — она хотела сказать что-то правильное, что-то материнское, но слова застревали в горле комьями. Она просто обняла его колючие, напряжённые плечи. Он не оттолкнул её, но и не ответил на объятие. Просто сидел, застывший.
В один из таких отчаянных вечеров позвонила Света, её институтская подруга.
— Анька, привет! Сто лет тебя не слышала. Как ты? Мне тут птичка на хвосте принесла, что твой-то… того.
Анна не выдержала и разрыдалась прямо в трубку, рассказывая всё — про уход, про деньги, про работу, про Кирилла. Света молча слушала, а потом сказала:
— Так, рёву-корову отставить. Завтра в десять я за тобой заеду. Поедем по делу. Форма одежды — боевая.
На следующий день Света повезла её в небольшой, но уютный книжный магазин на окраине города. Хозяйку, пожилую интеллигентную женщину по имени Ольга Борисовна, Света знала давно.
— Вот, Оленька, знакомься. Это Анна. Голова светлая, три языка знает, а главное — человек хороший. Ей работа нужна. Очень.
Ольга Борисовна долго смотрела на Анну поверх очков, потом вздохнула:
— Продавцом пойдёшь? Зарплата не ахти, но стабильная. И книги рядом. Для души полезно.
Анна согласилась не раздумывая.
Работа в книжном стала её спасением. Шелест страниц, запах типографской краски, тихие разговоры с покупателями — всё это успокаивало. Она расставляла книги на полках, вдыхала их пыльный аромат и чувствовала, как понемногу возвращается к жизни. Денег по-прежнему не хватало, но впервые за долгие месяцы у неё появилось ощущение твёрдой почвы под ногами.
Соня обожала приходить к ней после школы. Она садилась в уголке на маленький пуфик и часами рассматривала детские книжки с картинками. Кирилл не приходил. Он стыдился, что его мать, женщина с высшим образованием, работает простым продавцом.
Однажды вечером, когда они с Соней возвращались домой, дочка спросила:
— Мам, а папа нас больше не любит?
Анна остановилась, присела перед ней на корточки и посмотрела в её серьёзные, полные слёз глаза.
— Солнышко, папа любит тебя. Очень. Просто он… запутался. Взрослые иногда так делают. Но его любовь к тебе и моя любовь — они никуда не делись. Поняла?
Соня кивнула, но Анна видела, что она не поверила.
Постепенно жизнь входила в новую колею. Анна научилась чинить протекающий кран по видео из интернета, сама разбиралась со счётчиками и ходила на родительские собрания. Она похудела, на лице обозначились скулы, а во взгляде появилась сталь.
С Кириллом стало немного легче. Однажды он пришёл домой с подбитым глазом, но на вопрос матери ответил неожиданно:
— Да так. Один парень про тебя гадость сказал. Я ему объяснил, что он неправ.
Анна поняла, что лёд тронулся. В тот вечер она испекла его любимый яблочный пирог, и они впервые за много месяцев пили чай на кухне все вместе. Только место во главе стола пустовало.
Прошло почти полгода. Однажды, в субботу, когда Анна наводила порядок в шкафу, она наткнулась на старую коробку Вадима. Внутри лежали его студенческие фотографии, гитарные струны и толстая тетрадь со стихами — неумелыми, юношескими, полными мечтаний о свободе и путешествиях. Анна горько усмехнулась. Вот она, его «свобода». Сбежать от тех, кто тебя любит, чтобы снова почувствовать себя мальчишкой, пишущим стихи.
В этот момент в дверь позвонили. На пороге стоял Вадим.
Он изменился. Похудел, осунулся. Дорогой костюм сидел на нём мешковато, а под глазами залегли тени. Он держал в руках нелепый букет роз.
— Привет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Можно войти?
Анна молча посторонилась. Он прошёл на кухню, огляделся.
— У тебя… по-другому как-то.
— Я переставила мебель, — ровно ответила она.
Из комнаты вышел Кирилл. Он замер, увидев отца. На его лице не было ни радости, ни ненависти. Только холодное любопытство.
— Привет, пап.
— Здравствуй, сын. Как ты? Вырос-то как…
Разговор не клеился. Соня, услышав голоса, выбежала из своей комнаты, увидела отца, вскрикнула «Папа!» и бросилась к нему на шею. Он обнял её, и в этот момент его маска безразличия треснула. Анна увидела, как дёрнулся его подбородок.
— Аня, нам надо поговорить, — сказал он, когда Соня убежала показывать ему свои новые рисунки. — Я всё понял. Я был идиотом. Эта свобода… она пустая. Там нет ничего. Я хочу вернуться.
Он смотрел на неё с надеждой. Та Анна, которой она была полгода назад, бросилась бы ему на шею. Но той Анны больше не было.
— Вернуться? — она спокойно налила себе стакан воды. — Куда, Вадим? В ту жизнь, от которой ты «устал»?
— Я изменился! Я всё осознал. Семья — это главное. Я готов снова нести ответственность.
Анна сделала глоток. Вода была холодной и придавала сил.
— А я, знаешь, тоже устала. Устала быть ответственной за всех. За тебя, за твои кризисы, за твои поиски себя. Я научилась жить без тебя. Мы научились. Я нашла работу, я сама плачу по счетам, я решаю проблемы детей. И, знаешь, что самое удивительное? У меня получается.
— Но я люблю тебя! И детей! — в его голосе зазвучало отчаяние.
— Любовь — это не слова, Вадим. Это когда ты не бросаешь своих в тот момент, когда тебе стало скучно. Ты можешь видеть детей, когда захочешь. Можешь помогать им. Но в этот дом ты больше не вернёшься. Здесь больше нет места для человека, который может просто оставить ключи на тумбочке.
Он смотрел на неё, и в его глазах было непонимание. Он пришёл возвращать свою собственность, а наткнулся на чужого, сильного человека.
— Но… как же мы?
— Никак, — твёрдо сказала Анна. — «Мы» закончились в тот вечер. Теперь есть я и мои дети. А ты… ты ищи свою свободу дальше. Только, пожалуйста, делай это где-нибудь в другом месте.
Он ушёл, оставив букет на столе. Анна взяла розы, вдохнула их приторно-сладкий аромат и без сожаления выбросила в мусорное ведро.
Вечером, укладывая Соню спать, она услышала тихий шёпот:
— Мамочка, а папа теперь будет приходить к нам в гости?
— Да, милая. Будет.
— А жить с нами не будет?
— Нет, солнышко. Жить мы будем сами.
— Хорошо, — неожиданно сказала Соня. — А то ты, когда он ушёл, сначала много плакала, а теперь ты всё время улыбаешься. Мне так больше нравится.
Когда дети уснули, Анна вышла на балкон. Ночной город мерцал тысячами огней. Лёгкий мороз щипал кожу, но она не чувствовала холода, ощущая лишь приятную свежесть во вдыхаемом воздухе. Впервые за много лет она дышала полной грудью. Она не знала, что ждёт её впереди, но точно знала одно: она справится.
Она была Анной. И этого было достаточно.