— Ты что, совсем уже?! — голос свекрови прорезал тишину прихожей, как нож по старой клеёнке. — Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь?
Я застыла у двери, ключи ещё в руке. Не успела даже куртку снять. Из гостиной доносился приглушённый голос мужа — он что-то объяснял, оправдывался. Как всегда.
Боковым зрением заметила пакет на полке для обуви. Продукты. Опять она заходила, пока нас не было. У неё же ключи, как же, святое дело — у матери должны быть ключи от квартиры сына.
— Мам, успокойся, пожалуйста, — Илья говорил тихо, но я слышала эту интонацию. Просительную. Виноватую.
Три года мы женаты. Три года я каждый месяц обнаруживаю, что на карте снова не хватает половины его зарплаты. Не треть. Не четверть. Ровно половина. Как будто мы делим жизнь пополам — семья и мама. Только вот мама почему-то всегда перевешивает.
Я стянула туфли, повесила куртку. В зеркале напротив — моё лицо. Тридцать два года, а выгляжу на все сорок. Тёмные круги под глазами, волосы собраны в небрежный хвост. После смены в архиве я просто не находила сил на себя.
— Она меня не уважает, Илюш. Ты же видишь? — Людмила Фёдоровна говорила громче, явно рассчитывая, что я услышу. — Я для неё кто? Пустое место?
Я прошла на кухню. Включила чайник. На столе — её фирменный пирог с капустой. Ещё тёплый. Значит, была здесь недавно. Села, ждала. Или специально подгадала время к нашему возвращению?
Вода в чайнике зашумела. Я достала кружку, пакетик чая. Руки двигались автоматически. Голова работала отдельно.
Сегодня утром я зашла в отделение банка на Таганской. Попросила выписку по счёту мужа. Он не знает, что я записана как доверенное лицо — когда-то, в первый год брака, мы оформляли это вместе. На случай, если что-то случится. Тогда казалось романтичным — мы единое целое, мы доверяем друг другу всё.
Девушка-операционист напечатала выписку и протянула мне через окошко. Я сложила листок, не глядя, и вышла на улицу. Только в троллейбусе, по дороге на работу, развернула бумагу.
Переводы шли не только Людмиле Фёдоровне. Там были фамилии, которых я не знала. Суммы поменьше, но регулярные. Каждый месяц. Некая Завьялова Т.П. Некий Борисов С.М.
Я сидела у окна, смотрела на серые дома за стеклом и чувствовала, как внутри всё медленно сжимается. Не от боли. От холодной ясности.
— Наденька, ты пришла? — Илья заглянул на кухню. Виноватая улыбка, взгляд исподлобья. — Мама принесла пирог.
Я кивнула. Отпила чай.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала я спокойно.
Он дёрнулся, как будто я ударила его.
— Давай потом, а? Мама сейчас уйдёт, и мы...
— Нет. Сейчас.
Людмила Фёдоровна появилась в дверях. Массивная женщина в тёмно-синей кофте и серых брюках. Волосы уложены волнами, на шее — янтарные бусы. Она всегда следила за собой. Даже в свои шестьдесят пять выглядела ухоженно, респектабельно.
— Я, пожалуй, пойду, — она взяла сумку с подоконника. — Илюшенька, в холодильник положи пирог, когда остынет.
Она прошла мимо меня, даже не взглянув. Хлопнула дверь. Тишина.
Илья стоял посреди кухни, переминался с ноги на ногу.
— Так о чём ты хотела поговорить?
Я достала из сумки сложенный листок. Положила на стол между нами.
— Объясни мне это.
Он взял выписку. Побледнел. Губы задвигались, будто хотел что-то сказать, но слова не складывались.
— Это не то, что ты думаешь...
— А что я думаю, Илья?
Он опустился на стул напротив. Положил выписку обратно на стол, разгладил пальцами.
— Завьялова — это тётя мамы. Ей восемьдесят три. Она живёт одна, пенсия маленькая. Мама попросила помогать.
— А Борисов?
— Сосед мамин. Инвалид второй группы. Ему сын не помогает, совсем забил на отца. Мама сказала, что нельзя так...
Я слушала и понимала — он говорит правду. Илья не умел врать. Но правда была хуже любой лжи.
— Значит, твоя мать решает, кому тебе помогать?
— Надь, ну это же старики...
— А мы кто? — я не повышала голос. Просто спросила. — Мы с тобой кто?
Он молчал.
— Я сегодня была в аптеке, — продолжила я. — Хотела купить витамины. Карта не прошла. Ты знаешь, как это? Стоять на кассе, пока девушка три раза проводит твою карту, а сзади очередь, и все смотрят?
— Надюш, прости, я забыл перевести...
— Ты не забыл. Ты перевёл. Своей матери. И её тёте. И её соседу.
Я встала. Вылила остатки чая в раковину. Ополоснула кружку.
— Завтра я иду к юристу, — сказала я, глядя в окно. — Узнаю, что нужно для развода.
— Ты не можешь так...
Я развернулась. Посмотрела ему в глаза.
— Могу. И знаешь что? Твоя мама об этом ещё не знает. Представляю, как она обрадуется.
На следующий день я встала в шесть. Илья ещё спал — он работал до позднего вечера в своём автосервисе, приходил часов в одиннадцать. Я оделась, выпила кофе, вышла из квартиры.
Утро было сырое, промозглое. Октябрь в Москве всегда такой — ни холодный, ни тёплый, просто мокрый и серый. Я шла до метро и думала, что надо было сделать это раньше. Намного раньше.
Юридическая контора находилась на Новокузнецкой. Маленький офис на третьем этаже старого дома. Я позвонила вчера вечером, записалась на первое утреннее время.
Юрист оказалась женщиной лет пятидесяти. Короткая стрижка, строгий костюм, внимательные глаза за очками в тонкой оправе.
— Присаживайтесь, — она кивнула на кресло. — Я правильно поняла, вы хотите расторгнуть брак?
— Да.
— Дети есть?
— Нет.
— Совместная собственность?
— Квартира. На нас обоих оформлена. Но первый взнос вносила моя мама. У меня есть расписка.
Женщина кивнула. Записала что-то в блокнот.
— Претензии по разделу имущества будут?
Я задумалась. Квартира — это всё, что у нас было общего. Двушка на Рязанском проспекте. Мама продала свою комнату в коммуналке, отдала деньги нам на первый взнос. Остальное мы выплачивали по ипотеке.
Вернее, выплачивала я. Потому что Илья отдавал половину зарплаты матери.
— Буду, — сказала я твёрдо. — Я хочу эту квартиру себе.
Юрист посмотрела на меня поверх очков.
— Это возможно. Но нужно доказать, что основной вклад вносили вы. Есть платёжные документы?
— Есть. Я всё сохраняла.
Я вышла из конторы через час. На руках — список документов, которые нужно собрать. В голове — странное спокойствие. Я знала, что делаю правильную вещь.
На работу я опаздывала. В архиве меня встретила заведующая Раиса Петровна — сухонькая женщина с вечно недовольным лицом.
— Надежда Сергеевна, это уже второй раз за неделю, — она посмотрела на часы. — Я вынуждена сделать замечание.
— Извините. Больше не повторится.
Я прошла в свой отсек. Стеллажи с папками, запах старой бумаги, тусклый свет ламп. Моё королевство. Восемь часов в день я раскладывала документы, составляла описи, проверяла номенклатуру. Монотонно. Тихо. Безопасно.
Но сегодня я не могла сосредоточиться. Руки механически перекладывали папки, а в голове крутились одни и те же мысли.
Людмила Фёдоровна. Эта женщина вошла в мою жизнь вместе с Ильёй и не собиралась уходить. Она звонила каждый день. Приходила два-три раза в неделю. У неё были ключи от нашей квартиры. Она знала, что у нас в холодильнике, какие передачи мы смотрим, во сколько ложимся спать.
Я пыталась говорить с Ильёй. Но он не слышал. Для него это было нормально — мать имеет право участвовать в жизни сына. Она одна его вырастила, без отца. Она вложила в него всё. Он обязан.
Обязан.
Это слово звучало во всех наших разговорах. Он обязан помогать матери. Обязан звонить каждый день. Обязан приезжать, чинить, возить, покупать. Обязан.
А мне он что-то обязан?
В обед я вышла на улицу. Купила в киоске пирожок с повидлом и кофе в стаканчике. Села на лавочку в сквере напротив здания. Достала телефон.
Три пропущенных от Ильи. Одно сообщение.
«Надь, давай поговорим нормально. Пожалуйста».
Я набрала ответ: «Говорить не о чем». Нажала «отправить».
Телефон сразу завибрировал. Илья звонил.
Я сбросила вызов. Через минуту — снова. Сбросила. Отключила звук.
Ветер трепал голые ветки деревьев. Листья давно облетели, лежали мокрой кашей на асфальте. Я пила остывший кофе и думала, что надо позвонить маме. Предупредить. Она будет расстраиваться, конечно. Ей нравился Илья — вежливый, спокойный, непьющий. Золотой зять.
Если бы она знала.
Вечером я пришла домой поздно. Специально задержалась на работе — разбирала старые дела, которые могла разбирать ещё неделю. В квартире было темно. Илья ещё не вернулся.
Я включила свет, разделась. Заварила себе чай. Села за стол на кухне.
И тут услышала звук ключа в замке.
Сердце ёкнуло. Но это была не моя дверь. Это было у соседей. Я выдохнула.
А потом вспомнила — у Людмилы Фёдоровны есть ключи.
Я встала. Прошла в прихожую. Заперла дверь на цепочку изнутри.
Пусть попробует войти теперь.
Телефон зазвонил около полуночи. Илья. Я смотрела на высвечивающееся имя и не брала трубку. Пятый звонок за вечер. Шестой. Потом сообщение: «Я внизу. Открой, пожалуйста».
Я подошла к окну. Во дворе действительно стояла его машина, старенькая серая «Приора». Свет в салоне горел, за рулём темнел силуэт.
Спустилась. Вышла в подъезд, прикрыв дверь на ключ. Он увидел меня через стекло, выскочил из машины.
— Надь, ну что происходит? Почему на цепочку?
— Потому что твоя мать имеет привычку заходить без спроса.
Он растерянно посмотрел на меня. В свете фонаря его лицо казалось осунувшимся, под глазами залегли тени.
— Она же не знала, что ты против...
— Илья. — Я произнесла его имя отчётливо, по слогам. — Мне тридцать два года. Я работаю. Плачу за квартиру. За свет. За интернет. За еду. Всё сама. Потому что у тебя на всё это денег нет. Они уходят твоей матери. И её родственникам. И её соседям. А я должна радоваться, что она приносит пироги?
— Это разные вещи...
— Нет. Это одно и то же. Ты выбрал. И это не я.
Я развернулась. Он схватил меня за руку.
— Подожди. Я исправлюсь. Я поговорю с мамой. Мы всё решим.
Я высвободила руку. Его пальцы оставили красные следы на запястье.
— Не надо ничего решать. Я уже решила.
Поднялась обратно. Закрыла дверь. Прислонилась спиной к косяку и стояла так, пока не услышала звук отъезжающей машины.
Утром я проснулась от стука в дверь. Резкого, требовательного.
— Надежда! Открывай немедленно!
Людмила Фёдоровна. Конечно.
Я накинула халат, прошла в прихожую. Не открывая, спросила:
— Что вам нужно?
— Как это что? Я к сыну пришла! Открой сейчас же!
— Ваш сын на работе.
— Тогда открой мне! Я оставила вчера в холодильнике продукты, надо проверить!
Я усмехнулась. Проверить продукты. Отличная причина.
— Не открою. И ключи у вас больше не работают. Я вчера поменяла замок.
Тишина. Потом — снова стук, теперь ещё громче.
— Ты что себе позволяешь?! Это квартира моего сына!
— Это наша с вашим сыном квартира. И я имею полное право менять замки.
— Да как ты смеешь?! Я тебя...
Я не дослушала. Пошла на кухню, включила чайник. Стук продолжался минут десять. Потом прекратился. Я подошла к глазку. Лестничная площадка пуста.
За завтраком позвонила мама. Я сразу поняла по её голосу — ей уже сообщили.
— Надюша, мне тут Людмила Фёдоровна звонила... — Мама говорила осторожно, подбирая слова. — Она сказала, что у вас конфликт.
— Мам, мы разводимся.
Пауза.
— Надя. Доченька. Может, не стоит спешить? Все семьи ссорятся...
— Это не ссора. Я три года живу одна. Он женат на своей матери, а не на мне.
— Но Илюша такой хороший мальчик...
— Мам. — Я сжала телефон. — Ты продала свою комнату. Отдала нам все деньги. Помнишь?
— Ну да...
— А где эти деньги сейчас? В нашей квартире? Нет. Они ушли на ремонт Людмиле Фёдоровне. Она два года назад делала себе евроремонт. Илья «занял» у меня деньги. Сказал, вернёт через полгода. Не вернул. Я молчала. Потому что это его мать, и я не хотела скандалов.
Мама молчала.
— А потом, — продолжала я, — она купила себе новый телевизор. Тоже на наши деньги. Потом шубу. Потом съездила в санаторий в Кисловодск. И всё это — на деньги, которые Илья должен был вкладывать в нашу семью. В наш дом. В наших будущих детей.
— Господи, — выдохнула мама. — Надюша, я не знала...
— Теперь знаешь. И я больше не могу. Всё.
Я положила трубку. Руки дрожали. Чайник давно вскипел и отключился. Я налила воду в кружку, бросила пакетик. Чай получился слишком крепкий, горький.
На работе Раиса Петровна смотрела на меня с подозрением.
— Надежда Сергеевна, у вас какие-то проблемы?
— Нет. Всё нормально.
— Просто вы последние дни какая-то... рассеянная. Вчера вы перепутали две описи. Пришлось переделывать.
Я кивнула. Извинилась. Села за свой стол.
Папки. Документы. Акты приёма-передачи. Служебные записки. Всё это казалось таким незначительным. Бумажная рутина, которой я посвятила десять лет жизни.
В обед я вышла покурить. Хотя не курила уже лет пять. Просто встала у служебного входа, смотрела на проходящих мимо людей.
Рядом остановилась девушка из соседнего отдела. Юля, кажется. Молодая, лет двадцати пяти. Достала сигареты, протянула мне пачку.
— Хочешь?
— Нет, спасибо. Я не курю.
— А стоишь здесь. — Она прикурила, затянулась. — Тоже иногда выхожу просто так постоять. Когда накрывает.
Я посмотрела на неё. Симпатичная. Крашеные светлые волосы, яркая помада. Явно не замужем — нет этой особой усталости в глазах.
— Накрывает, — повторила я.
— Мужики, да? — Она усмехнулась. — У меня вот тоже был один. Маменькин сынок. Мама ему каждый день звонила, контролировала каждый шаг. В итоге я его послала. Жизнь одна, зачем тратить на чужих людей?
— А его мать — не чужой человек.
— Для него — нет. А для тебя — да. — Юля стряхнула пепел. — Знаешь, в чём проблема таких мужиков? Они застряли. В детстве. Мама для них — центр вселенной. А жена — так, приложение. Удобное. Которое готовит, стирает, терпит.
Я молчала.
— Извини, если лезу не в своё дело. — Она затушила сигарету. — Просто вижу, что тебе плохо. И хочу сказать — ты правильно делаешь. Что бы ты там ни делала.
Она ушла. Я осталась стоять.
Вечером, когда я выходила с работы, у проходной меня ждал Илья. Прислонился к машине, руки в карманах куртки. Увидел меня, выпрямился.
— Надь. Мне надо с тобой поговорить.
— Мы уже всё обсудили.
— Нет. Послушай. Я думал. Всю ночь думал. — Он шагнул ближе. — Ты права. Во всём права. Я действительно... я не замечал. Мама так привыкла, что я помогаю, и я не мог отказать. Но теперь понимаю — это неправильно.
Я остановилась в двух шагах от него.
— И что ты хочешь?
— Я поговорил с мамой. Сказал, что больше не буду переводить ей деньги. Что у нас своя семья, и мы должны сами решать, куда тратить.
— Как она отреагировала?
Он помолчал.
— Плохо. Плакала. Говорила, что я предатель. Что она столько для меня сделала, а я... — Он осёкся. — Но я не отступил. Сказал, как есть.
Я смотрела на него. На его усталое лицо, красные глаза, виноватый взгляд.
— Илья. Знаешь, в чём твоя проблема? Ты всегда говоришь правильные вещи. Обещаешь. А потом она позвонит, скажет, что у неё что-то случилось, и ты снова побежишь. Снова переведёшь деньги. Снова соврёшь мне.
— Нет! На этот раз...
— На этот раз ничего не изменится. — Я обошла его, пошла к метро. Он пошёл следом.
— Надя, постой! Дай мне шанс!
Я обернулась.
— Шанс? Я давала их три года. Каждый раз, когда ты обещал, что это последний раз. Когда говорил, что поговоришь с матерью. Когда клялся, что теперь всё будет по-другому.
— Но сейчас...
— Сейчас ничего не изменилось. Ты всё тот же. И она всё та же. А я устала быть третьей в вашей паре.
Я спустилась в метро. Он не пошёл за мной. Я обернулась на эскалаторе — он стоял наверху, маленькая фигурка на фоне серого неба.
Дома я сняла обувь, прошла на кухню. Открыла холодильник. Пусто. Вернее, почти пусто — йогурт с истекшим сроком годности, пакет молока, три яйца. Я собиралась зайти в магазин, но забыла.
Заказала доставку. Пиццу. Самую простую, «Маргариту». Села ждать у окна.
Двор был пустынным. Фонари уже зажглись, бросали жёлтые круги света на мокрый асфальт. У подъезда напротив стояла женщина с собакой. Маленький шпиц на поводке обнюхивал газон.
Я вдруг поймала себя на мысли — а чего я хочу? Развестись? Хорошо. А дальше что? Жить одной? В этой квартире, которая пропитана присутствием Людмилы Фёдоровны? Её пироги на кухне, её голос в трубке, её тень в каждом углу?
Дверной звонок. Курьер.
Я взяла коробку, расплатилась. Села за стол. Открыла пиццу. Съела кусок, не чувствуя вкуса.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера.
«Надежда, это Людмила Фёдоровна. Мне нужно с тобой серьёзно поговорить. Завтра в три часа я буду ждать тебя в кафе "Сказка" на Таганке. Не прийдешь — пожалеешь».
Я перечитала сообщение три раза.
Угрожает.
Свекровь мне угрожает.
Я откинулась на спинку стула. Закрыла глаза.
И засмеялась.
В три часа я действительно пришла в кафе «Сказка». Не потому, что испугалась угроз. Просто хотела посмотреть ей в глаза. Последний раз.
Людмила Фёдоровна сидела за столиком у окна. Передо мной — чашка с недопитым кофе, на шее — те самые янтарные бусы. Она увидела меня, кивнула — садись.
Я села. Официантка подошла, я отказалась от заказа. Просто вода.
— Значит, так, — свекровь сложила руки на столе. — Я в курсе, что ты собралась разводиться с моим сыном. Илюша мне всё рассказал. Ревел в трубку, как мальчишка.
Я молчала.
— И что ты этим добьёшься? — Она наклонилась ближе. — Думаешь, он тебе достанется? Квартира? Илья меня никогда не бросит. Что бы ты ни делала.
— Я не хочу, чтобы он вас бросил, — ответила я спокойно. — Живите вместе. Вдвоём. Как жили до меня.
Её лицо дёрнулось.
— Ты его недостойна. Я сразу видела. Серая мышь из архива. Ни красоты, ни образования нормального. Он мог найти кого угодно, а выбрал тебя. Я тогда не возражала — думала, скромная, тихая, будет меня уважать. А ты возомнила о себе.
— Я возомнила, что имею право жить в своей квартире без вашего контроля.
— Это не твоя квартира! Там мой сын прописан!
— И я прописана. И первый взнос делала моя мать. И каждый платёж по ипотеке — мой. Потому что ваш сын отдавал все деньги вам.
Людмила Фёдоровна откинулась на спинку стула. Посмотрела на меня с усмешкой.
— Ну и что ты теперь сделаешь? Разведёшься? Получишь свою квартиру и будешь там сидеть, как старая дева? Тебе тридцать два, милая. Детей нет, внешность никакая. Кто тебя возьмёт?
Я встала.
— Это моя проблема.
— Подожди. — Она схватила меня за руку. — Я тебе предложение сделаю. Останешься с Илюшей — я обещаю реже приходить. И денег буду просить меньше. Ну, по мере необходимости. А ты родишь ему ребёнка. Мне внука нужно. Или внучку. Согласна?
Я посмотрела на её пальцы на моём запястье. Холёные, с ярким маникюром. Кольцо с крупным камнем — тоже, наверное, Илья подарил.
— Уберите руку.
— Надежда, не дури. Это выгодное предложение.
— Уберите. Руку.
Она отпустила. Я вышла из кафе, не оборачиваясь.
На улице было холодно. Ноябрь уже вступал в свои права. Я шла по Таганке, мимо магазинов и офисов, и чувствовала, как внутри что-то окончательно оборвалось. Не больно. Просто — раз, и свободна.
Дома я достала из шкафа коробку с документами. Села на пол в гостиной. Разложила всё по порядку.
Квитанции об оплате ипотеки — все на моё имя. Расписка от мамы о передаче денег на первый взнос. Выписка из банка с переводами Ильи матери. Всё, что нужно для суда.
Телефон зазвонил. Мама.
— Надюш, ты как там?
— Нормально, мам.
— Мне Людмила Фёдоровна опять звонила. Говорит, что ты совсем себя не контролируешь. Что ей пришлось с тобой встретиться, успокаивать...
— Мам, она тебе врёт.
— Но доченька, она так переживает за Илюшу...
— Мама. — Я закрыла глаза. — Послушай меня внимательно. Я не собираюсь менять решение. И мне нужна твоя поддержка. Не советы, не уговоры. Просто поддержка. Ты можешь мне её дать?
Тишина.
— Могу, — тихо сказала мама. — Конечно, могу. Прости меня.
Через две недели Илья съехал. Собрал вещи, пока меня не было дома. Оставил ключи на кухонном столе. И записку: «Прости. Я правда старался».
Я стояла посреди пустой квартиры. Без его кроссовок в прихожей. Без его куртки на вешалке. Без его зубной щётки в ванной.
Тихо. Пусто. Моё.
Развод оформили через три месяца. Илья не стал возражать насчёт квартиры — его адвокат посмотрел на документы и сказал, что шансов нет. Людмила Фёдоровна пыталась вмешаться, звонила в суд, писала какие-то жалобы. Но судья была женщина. Опытная. Выслушала её, попросила покинуть зал.
В день, когда я получила на руки свидетельство о расторжении брака, было солнечно. Редкий для февраля день — небо ясное, снег искрится.
Я вышла из здания суда и увидела Илью. Он стоял у парковки, курил. Увидел меня, бросил сигарету, подошёл.
— Надь. Как ты?
— Нормально.
Мы стояли молча. Неловко.
— Ты знаешь, мама переехала, — вдруг сказал он. — К своей сестре. В Подольск. Говорит, со мной жить больше не может. Предатель, мол, из-за тебя от неё отказался.
Я подняла голову.
— Но ты же не отказывался?
— Нет. Я продолжал помогать. Но, видимо, мало. Ей всегда мало. — Он усмехнулся горько. — Теперь она будет деньги с тёти Вали тянуть. Уже, наверное, тянет. Звонила вчера, жаловалась, что там всё не так, еда невкусная, квартира маленькая. Но жить-то будет. Бесплатно.
Я ничего не ответила.
— Надь, знаешь, что самое странное? — Илья посмотрел мне в глаза. — Когда она уехала, я почувствовал облегчение. Впервые за всю жизнь. А потом испугался этого чувства. Будто я что-то запретное почувствовал.
— Ты имеешь право на свою жизнь, Илья.
— Имею, — кивнул он. — Только я так и не научился ею пользоваться. — Он помолчал. — А ты научилась?
Я подумала. О своей пустой квартире. О работе в архиве. О вечерах в тишине. О том, что я могу теперь делать всё, что хочу. Только вот пока не придумала — что именно.
— Учусь, — сказала я. — Постепенно.
Он кивнул. Протянул руку. Я пожала её. Мы попрощались.
Я шла до метро и думала о Людмиле Фёдоровне. Вот она сейчас в Подольске, в квартире своей сестры. Достаёт продукты из холодильника, критикует ремонт, жалуется на здоровье. А тётя Валентина терпит. Потому что родная кровь. Потому что некуда деваться. Потому что так всегда было — кто-то терпит, а она живёт.
А Илья теперь один. В какой-то съёмной квартире. Без матери, без жены. Впервые в жизни.
Интересно, сколько он продержится?
Дома я заварила чай. Села у окна. За стеклом падал снег, мягкий, пушистый. Двор постепенно белел.
Телефон завибрировал. Сообщение от Юли, той девушки с работы: «Привет! Мы в пятницу идём на девичник. Присоединишься?»
Я посмотрела на сообщение. Подумала. Написала: «Да. С удовольствием».
Отправила.
И улыбнулась.
Где-то в Подольске Людмила Фёдоровна, наверное, уже успела расставить свои вещи в чужой квартире. Повесила свои занавески. Поставила на полку свою посуду. Обжилась. А тётя Валя, скорее всего, уже пожалела о своём предложении, но молчала. Терпела. Как терпела я три года.
Только у меня получилось выйти из этого. А у неё?
Я допила чай. Встала. Подошла к зеркалу в прихожей.
Посмотрела на своё отражение. Тридцать два года. Круги под глазами светлее. Лицо спокойнее. В углу губ — не улыбка, но что-то похожее.
Я наклонила голову. Рассмотрела себя, как будто впервые.
«Надежда, — сказала я своему отражению. — Хорошее имя. Правильное».
И правда. Надежда — это когда впереди ещё столько всего возможного.
А Людмила Фёдоровна пусть живёт у сестры. Рассказывает, какая неблагодарная невестка попалась, как сын предал, как всё плохо. А тётя Валя будет кивать и думать, когда же это кончится. Но не кончится. Потому что есть люди, которые не умеют жить иначе — только за чужой счёт, только в центре внимания, только требуя и забирая.
И есть те, кто наконец понимает — хватит.
Я выключила свет в прихожей. Прошла в комнату. Легла на диван.
За окном продолжал падать снег. Тихий, бесконечный. Укрывая всё белым покрывалом. Стирая старые следы.
Начиная заново.