За окном сгущались сизые сумерки, зажигая в окнах напротив квадраты теплого желтого света. На кухне вкусно пахло жареной картошкой и укропом. Марина помешивала ее на большой чугунной сковороде, слушая, как в комнате заливисто смеется пятилетняя Катюша. Лешка, который был старше сестры на два года, что-то сосредоточенно строил из конструктора, и по доносившимся оттуда звукам – то сосредоточенное сопение, то грохот рушащихся башен – было понятно, что процесс идет полным ходом.
Обычный вечер. Обычная жизнь. Но что-то тонкой, едва заметной трещиной уже давно пошло по этому уютному миру. И имя этой трещине было – Тамара Павловна. Свекровь.
Виктор, муж Марины, должен был вот-вот вернуться с работы. Он трудился старшим механиком в большом автосервисе, работа была нервная, грязная, но он ее любил и хорошо зарабатывал. Марина работала кассиром в супермаркете у дома, график два через два позволял и с детьми успевать, и в семейный бюджет вносить свою копейку. Жили они не богато, но и не бедствовали. Двухкомнатная квартира, доставшаяся Виктору от деда, была их крепостью. По крайней мере, Марина хотела так думать.
Дверной замок щелкнул.
– Папа пришел! – закричала Катюша и, топоча босыми ножками по ламинату, бросилась в коридор.
Марина улыбнулась. Какие бы тучи ни сгущались у нее на душе, этот ежедневный ритуал встречи отца всегда согревал сердце. Она выключила плиту, накрыла сковороду крышкой и тоже вышла в прихожую.
Виктор подхватил дочку на руки, поцеловал ее в пухлую щеку. Лешка, сохраняя серьезность, подошел и пожал отцу руку – они так договорились, «по-мужски».
– Привет, Марин, – Виктор устало улыбнулся жене и притянул ее к себе, чтобы чмокнуть в висок. От него пахло машинным маслом и морозом. – Ух, замерз сегодня. А у вас тут тепло, хорошо. Чем пахнет?
– Картошечка твоя любимая. Мой руки, будем ужинать.
Он кивнул, и в этот момент его телефон, лежавший в кармане куртки, зазвонил знакомой, немного раздражающей мелодией. Виктор посмотрел на экран, и его лицо чуть изменилось. Марина знала этот взгляд.
– Да, мам, привет. Да, доехал. Все нормально. Что? Прямо сейчас? – он нахмурился, слушая, что ему говорят на том конце провода. – Ну, не знаю, мы ужинать собирались… А, понятно. Хорошо, ждем.
Он убрал телефон в карман, и его усталость, казалось, удвоилась.
– Мама сейчас зайдет. Говорит, варенье нам привезла малиновое, вы же с Катюшей простужались недавно.
Сердце Марины ухнуло куда-то вниз. Пятница. Вечер. Единственное время, когда можно было выдохнуть и побыть всем вместе, своей семьей. И снова этот визит. Без предупреждения, как всегда. Тамара Павловна никогда не спрашивала, удобно ли им. Она просто ставила перед фактом.
– Вить, ну мы же договаривались… – тихо начала Марина, когда дети снова убежали в комнату.
– Марин, ну что я сделаю? Она уже внизу, такси отпустила. Говорит, всего на полчасика. Ты же знаешь, она переживает. Варенье вот…
Марина ничего не ответила. Она вернулась на кухню, чувствуя, как внутри закипает глухое раздражение. Дело было не в варенье. Варенье у Тамары Павловны всегда было отменное, с этим не поспоришь. Дело было в ней самой. В ее способности одним своим появлением выкачать из их дома весь воздух.
Через десять минут раздался властный звонок в дверь. Не короткий, как звонили свои, а долгий, требовательный.
Тамара Павловна вошла в квартиру как хозяйка. Высокая, все еще статная, с идеально уложенной прической, от которой даже после шапки не выбилось ни единого волоска. От нее пахло дорогими духами и холодом.
– Здравствуйте, дети мои, – пророкотала она, снимая элегантные перчатки. – Витюша, забери сумку, тяжелая. Катюшенька, иди ко мне, моя ягодка!
Катя, немного робея, подошла к бабушке. Та окинула ее критическим взглядом.
– Что-то ты бледненькая, внученька. Мариночка, ты ей гранатовый сок даешь? Гемоглобин надо поднимать. Вот, держи, это тебе, – она протянула девочке яркую коробку с куклой. – А это Лешеньке.
Леша, получив огромный конструктор, тут же утащил его в комнату, даже не сказав спасибо.
– Алеша! – строго позвала Марина.
– Оставь, Мариночка, не дави на ребенка, – тут же вступилась свекровь. – Он просто увлечен. Мальчикам нужно давать свободу.
Она прошла на кухню, поставив на стол трехлитровую банку с вареньем. Провела пальцем по столешнице, посмотрела на палец. Чисто. Марина сжимала зубы.
– Ну, что у вас тут? Картошка? Опять жареная? Марина, я же тебе сто раз говорила, это холестерин. Детям нужно готовить на пару. Или запекать. Я вот в вашем возрасте Витюше только паровые котлетки делала. И посмотри, какой мужчина вырос!
Виктор, который как раз вошел на кухню, смущенно кашлянул.
– Мам, это моя любимая картошка. Марина прекрасно готовит.
– Я и не спорю, сынок, что прекрасно. Я о пользе говорю. О здоровье твоих детей. Кто о них позаботится, если не мы?
Она села за стол, всем своим видом показывая, что ждет, когда ее начнут обслуживать. Марина молча достала еще одну тарелку. Ужин превратился в пытку. Тамара Павловна ела мало, больше наблюдала и комментировала.
– Катюша, не чавкай. Девочка должна кушать аккуратно.
– Леша, положи локти со стола. Ты будущий мужчина, а сидишь, как размазня.
– Витя, ты опять без хлеба? Желудок себе испортишь.
Марина чувствовала, как еда застревает в горле. Она смотрела на мужа, ища поддержки, но он лишь виновато пожимал плечами и старался перевести разговор на другую тему. Он всегда так делал. Избегал конфликта, пытался быть хорошим и для матери, и для жены, а в итоге не был опорой ни для одной, ни для другой.
После ужина дети, получившие подарки, разыгрались не на шутку. Новый конструктор Леши рассыпался по всему полу, а Катя решила устроить новой кукле концерт, громко распевая песни из мультфильмов. В квартире стоял веселый, детский гвалт. Марина любила этот шум. Он был признаком жизни, счастья.
Тамара Павловна поморщилась.
– Боже, какая головная боль. Как вы тут живете? У меня бы уже мигрень началась.
– Мам, это же дети, – миролюбиво сказал Виктор.
– Дети, дети… – протянула свекровь, вставая из-за стола. Она подошла к окну и посмотрела на суетливые огоньки вечернего города. Потом обернулась, и на ее лице была такая вселенская усталость, будто она не малиновое варенье привезла, а разгрузила вагон угля. Она посмотрела на Виктора, но сказала так, чтобы Марина совершенно точно услышала. Каждое слово было отточено, как лезвие.
– Ох, Витя, тяжело вам, конечно. Я вот смотрю на все это… Нет, в наше время все было проще. А сейчас… Дети – это такая обуза. Ни денег, ни времени, ни минуты покоя. Сплошная жертва.
Марину будто ледяной водой окатили. Обуза. Ее дети, ее смысл жизни, ее выстраданное, долгожданное счастье – обуза. Она посмотрела на мужа. Он молчал, опустив глаза. Он не возразил. Не сказал: «Мама, что ты такое говоришь?». Он просто промолчал.
В этот момент в ней что-то сломалось. Та последняя ниточка терпения, на которой все держалось годами. Все эти мелкие уколы, непрошеные советы, критика, обесценивание ее труда – все это слилось в одну эту страшную, уродливую фразу.
Она молча встала, начала убирать со стола посуду. Руки дрожали. Она боялась, что если сейчас откроет рот, то закричит. Тамара Павловна, не заметив или сделав вид, что не заметила ее состояния, начала собираться.
– Ну, я пойду, сынок. Спасибо за ужин. Мариночка, ты в следующий раз супчик свари, борщ, например. Мужчине нужно жидкое есть.
Виктор пошел провожать мать. Марина слышала их приглушенный разговор в коридоре, потом щелкнул замок.
Муж вернулся на кухню. На его лице была виноватая улыбка.
– Ну вот, видишь? И полчаса не прошло. Она же быстро.
Он подошел, чтобы обнять ее, но Марина отстранилась. Она повернулась к нему, и он, должно быть, увидел что-то новое в ее глазах, потому что улыбка сползла с его лица.
– Марин, ты чего? Опять из-за мамы? Ну не обижайся, ты же знаешь ее характер, она не со зла…
Вот это «не со зла» стало последней каплей.
– Хватит! – голос у нее был тихий, но твердый, как сталь. – Хватит, Витя. Я больше этого не вынесу. В нашей квартире больше не будет твоей мамаши.
Виктор опешил.
– Ты что такое говоришь? Это же моя мать!
– А это – мои дети! – Марина повысила голос, уже не в силах сдерживаться. – Твои дети! И она назвала их обузой! Ты слышал? Обузой! А ты стоял и молчал! Как ты мог?
– Да не так она имела в виду! Она просто… устала, погода… Ты все преувеличиваешь!
– Я преувеличиваю? – в глазах у Марины заблестели слезы, но это были слезы ярости, а не слабости. – Я преувеличиваю, что она с порога осматривает моих детей, как будто они больные и недокормленные? Что она критикует все, что я делаю, от готовки до воспитания? Что она лезет в наши шкафы, переставляет мои вещи, указывает мне, как жить в моем собственном доме? А я должна улыбаться и благодарить за варенье?
– Она нам помогает! – крикнул Виктор. – Она о нас заботится!
– Это не забота, Витя! Это контроль! Это унижение! Она не меня не любит, она тебя ни с кем делить не хочет! Она приходит сюда не к внукам, а чтобы убедиться, что ее сын все еще под ее контролем, а я – плохая хозяйка и никчемная мать! И сегодня она это сказала вслух. Наши дети, которых я носила, рожала в муках, не сплю ночами, когда они болеют… для нее обуза! И я не хочу, чтобы человек с такими мыслями даже приближался к ним!
– Ты с ума сошла! Запретить бабушке видеть внуков?
– Да! Если эта бабушка считает их помехой!
Они стояли посреди кухни, как два врага. В комнате стих шум, дети, услышав крики, затаились. Этот факт больнее всего резанул Марину по сердцу.
– Я больше так не могу, – сказала она уже совсем тихо, чувствуя полное опустошение. – Или она, или я. Выбирай.
Она развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Она не плакала. Слезы кончились. Внутри была выжженная пустыня. Она легла на кровать прямо в одежде и уставилась в потолок. Впервые за девять лет их совместной жизни она поставила ультиматум. И была готова к любому исходу.
Ночь была долгой. Виктор спал на диване в гостиной. Марина слышала, как он ворочается, встает, ходит по квартире, курит на балконе. Она не сомкнула глаз. Утром она встала, как автомат. Умылась, оделась. На кухне сидел хмурый Виктор. Он поднял на нее красные от бессонницы глаза.
– Я отвезу детей к твоей маме, – глухо сказала Марина, не глядя на него. – Нам нужно поговорить.
Он молча кивнул.
Сборы были недолгими. Дети, чувствуя неладное, вели себя необычно тихо. Леша сам собрал свой рюкзак, а Катюша не капризничала, когда мама заплетала ей тугие косички. В машине никто не разговаривал.
Мать Марины, Нина Егоровна, жила в небольшом частном доме в пригороде. Она была полной противоположностью Тамаре Павловне – тихая, простая женщина, работавшая всю жизнь на почте. Она обожала внуков какой-то тихой, всепоглощающей любовью. Увидев бледное лицо дочери и насупленных детей, она все поняла без слов.
– Оставляй, конечно, доченька. Погостят у бабушки. Идите, мои хорошие, я вам блинов напекла.
Она увела детей в дом, а Марина еще несколько минут сидела в машине, собираясь с силами. Потом завела мотор и поехала обратно. В город. В квартиру, которая перестала быть ее крепостью.
Дома было неестественно тихо. Виктор сидел на том же месте на кухне и курил. Пепельница была уже полной.
– Они у мамы, – сказала Марина с порога.
Он кивнул.
– Марин… – начал он, но она его перебила.
– Нет, сначала я. Витя, я не прошу тебя ненавидеть свою мать. Я прошу тебя защитить свою семью. Нашу семью. То, что произошло вчера, – это не просто ссора. Это итог. Итог всех лет, что я терпела. Я молчала, когда она говорила, что я неправильно глажу твои рубашки. Я молчала, когда она без спроса выкинула мои любимые цветы с подоконника, потому что «они пыль собирают». Я молчала, когда она при гостях рассказывала, какая я непутевая хозяйка. Я молчала ради тебя. Потому что знала, как ты ее любишь, как ты разрываешься. Но вчера она перешла черту. Она затронула детей. И я больше молчать не буду.
Она говорила спокойно, без крика, и от этого спокойствия Виктору, казалось, становилось еще хуже.
– Я понимаю, что это твоя мама, – продолжала Марина. – И я не заставляю тебя отказываться от нее. Ты можешь ездить к ней, помогать, звонить хоть каждый час. Но в этом доме ее ноги не будет. По крайней мере, пока она не поймет, что натворила, и не извинится. Не передо мной. Перед нашими детьми. Хотя они, слава богу, этого не слышали.
Она замолчала. Теперь была его очередь.
Виктор долго смотрел в окно. Потом затушил сигарету и повернулся к ней.
– Я ночью думал. Много думал. Вспоминал… Знаешь, она ведь всегда такой была. Когда я в детстве принес домой щенка, бездомного, она заставила меня отнести его обратно. Сказала, что от него грязь и микробы. Когда я решил пойти учиться на механика, а не в институт, как она хотела, она со мной месяц не разговаривала. Говорила, что я позорю семью, буду всю жизнь в мазуте ковыряться. Она любит меня, я знаю. Но ее любовь… она какая-то… правильная. Удушающая. Она всегда лучше знает, как надо.
Он встал и подошел к Марине. Взял ее руки в свои. Ее руки были ледяными.
– Я вчера был неправ. Я должен был ее остановить. Сразу же. Я просто… растерялся. Привык. Я всю жизнь привык, что мама говорит, а я молчу. Но ты права. Это наш дом. Наша семья. И я ее глава. И я должен ее защищать.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Я поговорю с ней. Сегодня же. Я все ей объясню. И про дом, и про детей. И про то, что мы ее любим, но жить будем по своим правилам. Я не знаю, поймет ли она. Может быть, обидится, перестанет с нами общаться. Но по-другому нельзя. Я не хочу тебя терять, Марин. И детей. Вы – все, что у меня есть.
Слезы, которые Марина сдерживала всю ночь, хлынули из глаз. Она уткнулась ему в грудь, и он крепко-крепко обнял ее. Они стояли так посреди пустой, тихой кухни, и это молчание было уже не враждебным, а целебным. Они снова были вместе.
Вечером Виктор поехал к матери. Марина не спрашивала, о чем он будет говорить. Она просто ждала. Он вернулся через три часа, осунувшийся и уставший.
– Ну что? – тихо спросила она.
– Тяжело, – он сел и потер лицо руками. – Кричала. Плакала. Говорила, что я неблагодарный сын, что ты меня против нее настроила. Что она нам только добра желает.
Сердце Марины сжалось.
– Но я все сказал, – продолжил он, поднимая на нее глаза. – Сказал, что мы ее любим. Но есть черта, которую нельзя переходить. И она ее перешла. Сказал, что мы всегда будем рады видеть ее, но в гости нужно приходить тогда, когда тебя ждут, а не когда тебе вздумается. И что наши дети – это не обуза, а наше самое большое счастье. И если она не может этого принять, то нам лучше пока не видеться.
– И что она?
– Она… не знаю. Сказала, чтобы я уходил и что ноги ее в нашем доме не будет. В общем, обиделась. Наверное, надолго.
Марина подошла и села рядом с ним. Положила голову ему на плечо.
– Мне жаль, что так вышло.
– Мне тоже, – вздохнул он. – Но, знаешь… мне как-то… легче стало. Будто я камень с души снял, который всю жизнь таскал.
Они поехали за детьми. Лешка и Катя, соскучившиеся, пахнущие бабушкиными блинами, радостно защебетали, рассказывая, как прошел их день. Когда они вошли в свою квартиру, Марина почувствовала, что напряжение, которое висело в воздухе последние сутки, исчезло. Это снова была их крепость.
Прошла неделя, потом вторая. Тамара Павловна не звонила. Виктор переживал, звонил ей сам. Она отвечала односложно, холодно. Марина не вмешивалась. Она знала, что должно пройти время.
А потом, в одно воскресное утро, когда они все вместе собирали на полу огромный пазл, у Виктора зазвонил телефон. Он посмотрел на экран. Мама.
Он вышел в коридор. Марина, невольно прислушиваясь, слышала обрывки фраз.
– Да, мам… У нас все хорошо… Да, в садике… Нет, не болеют…
Разговор был коротким. Виктор вернулся в комнату.
– Что? – спросила Марина.
– Спрашивала, как дети. Сказала… – он на секунду запнулся. – Сказала, что соскучилась. По внукам. Спросила, можно ли ей в следующие выходные прийти с ними в парке погулять. Не к нам. В парке.
Марина посмотрела на мужа. Он смотрел на нее. И в его взгляде была не просьба, а вопрос, на который они должны были ответить вместе.
Она посмотрела на детей, которые, ничего не замечая, смеясь, пытались приладить кусочек синего неба к картинке с замком. Ее дети. Ее счастье. Не обуза.
– Конечно, можно, – тихо сказала Марина. – Пусть гуляют.
Виктор улыбнулся. Той самой, своей родной, немного уставшей улыбкой. Он подошел и сел на пол рядом с ней и детьми, взял в руки кусочек пазла и пристроил его на место. Трещина, которая чуть не разрушила их мир, начала медленно, но верно зарастать. Путь предстоял долгий, но теперь они точно знали, что свою крепость нужно защищать. Вместе.
Читайте также: