Фиалки на подоконнике начали чахнуть. Ольга смотрела на их бархатные, поникшие листья и чувствовала, как что-то похожее происходит с её собственной душой. Она поливала их строго по расписанию, протирала пыль с керамических горшочков, но они всё равно опускали свои фиолетовые головки, будто устали цвести в этой квартире, где воздух стал густым и тяжёлым от невысказанных слов.
Виктор, её муж, уже третий вечер подряд сидел на кухне, уставившись в экран ноутбука. Не работал — просто листал какие-то графики, сводки, делая вид чрезвычайной занятости. Раньше по вечерам они пили чай, обсуждали день, сына, который хоть и вырос, но всё равно оставался главной темой для разговоров. Теперь между ними стоял этот светящийся прямоугольник и тишина, которую даже работающий холодильник не мог заглушить.
— Опять твои курсы? — спросила Ольга, ставя перед ним чашку с ромашковым чаем. Он любил ромашку, говорила, что успокаивает. Кажется, в последнее время ему требовалось очень много успокоительного.
— Угу, — не отрываясь от экрана, промычал он. — Аналитика. Сейчас без этого никуда. Рынок меняется.
Рынок менялся, а вместе с ним менялся и Виктор. Он стал говорить чужими, книжными фразами: «оптимизация рисков», «диверсификация активов». Ольга, проработавшая двадцать пять лет бухгалтером в скромном НИИ, от этих слов только морщилась. Её активом всегда была семья, а главным риском — простуда сына зимой.
Квартира, в которой они жили, досталась ей от родителей. Старая сталинка с высокими потолками, лепниной, которую они с Виктором сами отмывали от слоёв побелки, и огромными окнами, выходящими в тихий зелёный двор. Это было её гнездо, её крепость. Каждый скрип паркета был ей родным. Виктор въехал сюда молодым лейтенантом с одним чемоданчиком, и квартира приняла его, обогрела, стала и его домом тоже. По крайней мере, Ольге так всегда казалось.
Первый звонок прозвенел недели три назад, когда он, вернувшись от своей матери, Светланы Аркадьевны, задумчиво произнёс:
— Мама говорит, сейчас время неспокойное. Нужно всё юридически грамотно оформлять. А то мало ли что.
Ольга тогда не придала этому значения. Светлана Аркадьевна всегда говорила что-то подобное. Она жила в мире потенциальных катастроф и юридических тонкостей, которые простому человеку были неведомы.
Но потом разговоры стали настойчивее. Виктор начал подходить к вопросу с разных сторон, как опытный осаждающий. Сначала он говорил о налогах. Потом о каких-то новых законах, по которым единственное жильё могут отобрать за долги. Долгов у них не было, но Виктор рисовал такие мрачные картины будущего, что становилось не по себе.
— Понимаешь, Оль, ты женщина, ты в этом не разбираешься, — говорил он мягко, покровительственно, наливая ей чай. — Я же как лучше хочу. Для семьи.
Ольга молчала. Что-то внутри неё, какой-то маленький, но очень чуткий камертон, улавливал фальшь в его заботливом голосе. Она смотрела на его руки — когда-то сильные, надёжные, которые обнимали её так, что захватывало дух. Теперь эти руки уверенно двигали мышку по столу, а в глазах стоял холодный, расчётливый блеск.
В тот вечер он снова завёл свою шарманку. Ольга мыла посуду, стараясь сосредоточиться на тёплой воде и запахе моющего средства.
— Я тут с юристом одним советовался, — начал он издалека, закрывая ноутбук. — Очень толковый мужик. Так вот, он говорит, что в нашей ситуации, когда квартира оформлена только на одного супруга, есть определённые риски.
— Какие ещё риски, Витя? — устало спросила она, не поворачиваясь. — Мы тридцать лет в браке. Квартира моих родителей.
— Вот именно! — он повысил голос, и Ольга вздрогнула. — Родителей! А я тут кто? Приживала? Я в эту квартиру всю жизнь вкладывал! Ремонты эти дурацкие, мебель…
— Никто тебя приживалой не называл.
— А по факту так и есть! — он подошёл ближе, и она почувствовала запах его парфюма, смешанный с какой-то кислой нотой тревоги. — Слушай, я же не о себе думаю. Я о нас. Вот смотри. Давай представим чисто гипотетически… Всякое в жизни бывает. Развод, например.
Ольга замерла с тарелкой в руках. Слово было произнесено. Оно повисло на кухне, как топор.
— И что? — тихо спросила она.
— А то! — он перешёл на тот самый тон, который она ненавидела — поучающий, снисходительный. — Квартира твоя.добрачная. Мне по закону — шиш с маслом. А я ведь не мальчик уже, с нуля начинать. Это несправедливо. Ты же понимаешь?
Она молча поставила тарелку в сушилку. Руки немного дрожали.
— И что ты предлагаешь?
Он выдержал паузу, видимо, для драматического эффекта.
— Перепиши квартиру на меня.
Ольга медленно повернулась. Она смотрела на его лицо, такое знакомое и вдруг ставшее совершенно чужим, и не могла поверить, что слышит это.
— Что?
— Ну, через дарственную. Это самая простая форма. Я стану собственником. Так будет надёжнее. Для всех. Я же мужчина, я лучше сориентируюсь, если что. Защищу наши активы.
Она усмехнулась. Холодно и горько.
— Защитишь наши активы от меня?
— Ну что ты начинаешь, — он поморщился. — Ты всё упрощаешь. Это просто юридическая формальность для безопасности. Мама тоже так считает. Она говорит, что умная жена всегда доверяет мужу в таких вопросах.
Следующие несколько дней превратились в ад. Он давил. Не кричал, нет. Он действовал хитрее. Он становился то ласковым, то обиженным, то рисовал страшные картины их нищего будущего, в котором виновата будет, конечно же, её упёртость. Он перестал пить ромашковый чай и перешёл на кофе, который пил чашками, нервно барабаня пальцами по столу. Фиалки на подоконнике окончательно повесили листья. Ольга выбросила их, и на душе стало пусто, как на подоконнике.
В пятницу вечером он пришёл домой с бутылкой её любимого вина и тортом. Сел рядом на диван, обнял за плечи. Его рука показалась ей тяжёлой, чугунной.
— Оленька, ну давай не будем ссориться. Мы же родные люди, — начал он вкрадчиво. — Я всё понимаю, тебе страшно. Но ты пойми и меня. Я всю жизнь на тебя положил. А что в итоге? Если завтра ты меня выставишь, я пойду на улицу.
— Я тебя не выставляю, — прошептала она.
— Сегодня не выставляешь, а завтра? Наслушаешься подруг своих, и всё. Мужик на улице. А так, если квартира будет на мне, у нас будет равновесие. Честный баланс. Никто никого не сможет шантажировать.
Он говорил долго, путано, красиво. Про любовь, про доверие, про общую старость. Ольга сидела, как каменная, и чувствовала, как внутри неё закипает холодная, медленная ярость. Ярость униженного человека, которого пытаются обмануть, принимая за полную дуру.
Её рука лежала в кармане домашнего халата, нащупывая телефон. Она не знала, зачем. Просто так было спокойнее, держать в руке этот маленький гладкий предмет, связывающий её с большим миром, где были другие люди, другие правила, где была справедливость.
И тут он произнёс фразу, которая стала последней каплей. Фразу, после которой всё внутри неё оборвалось.
— Перепиши квартиру на меня, а то после развода останешься ни с чем, так мама посоветовала. Она говорит, что по-хорошему ты не понимаешь. А так я тебе, может, комнату оставлю. Из милости.
Он сказал это тихо, почти буднично, как о погоде. И в этой обыденности была вся соль, весь ужас. Он не шутил. Это был его план. План его и его мамы.
Палец сам нажал на кнопку записи на экране. Она даже не смотрела, просто нажала на ощупь. Диктофон включился.
— Повтори, — попросила она, и голос её прозвучал на удивление ровно.
Он, видимо, принял её спокойствие за капитуляцию. Лицо его расплылось в довольной улыбке.
— Говорю, что это единственный выход, Оленька. Для твоего же блага. Ну, чтобы ты потом с голой попой не осталась. Я ведь о тебе забочусь. Мы оформим дарственную, и всё. Все проблемы решены. Я буду спокоен, и ты будешь под моей защитой. Мама говорит, это самое мудрое решение.
Он продолжал говорить, а она молчала и слушала, как диктофон в её кармане бесстрастно фиксирует его голос. Голос предателя. Голос человека, с которым она прожила тридцать лет, которому родила сына, с которым отмывала эту самую лепнину на потолке.
Когда он закончил, она встала.
— Мне нужно подумать.
Ночью она не спала. Лежала рядом с его спокойно посапывающим телом и чувствовала себя так, будто лежит рядом с покойником. Её брака больше не было. Её Виктора больше не было. Был только этот чужой, расчётливый мужчина, который уже мысленно делил её квартиру и решал, какую комнату ей милостиво оставить.
Под утро она переслушала запись в наушниках, сидя на кухне. Каждое его слово било наотмашь. «Из милости», «с голой попой», «мама посоветовала». Она сохранила файл в нескольких местах — на компьютере, в облаке, отправила на почту сыну с пометкой «открыть, если со мной что-то случится».
Следующие два дня она была тихой и покладистой. Виктор решил, что она сломалась и скоро согласится. Он ходил по квартире гоголем, уже чувствуя себя хозяином. Даже начал рассуждать о том, что балкон надо бы утеплить и сделать там ему кабинет.
В понедельник утром, когда он ушёл на работу, Ольга позвонила знакомому адвокату. Спокойно, без слёз, изложила ситуацию. Адвокат, пожилая и очень мудрая женщина, выслушала её и сказала:
— Запись — это хорошо. Но главное оружие сейчас — ваше спокойствие. Подавайте на развод первой. И на раздел имущества, которое является совместно нажитым. Машина, дача. А квартира — ваша. И точка.
Вечером Виктор снова сел за свой ноутбук.
— Ну что, Оленька, ты надумала? Пойдём завтра к нотариусу?
Ольга села напротив. Поставила перед ним чашку чая. Не ромашкового. Обычного, чёрного.
— Надумала, Витя.
Она положила перед ним на стол исковое заявление о расторжении брака. Он смотрел на бумагу несколько секунд, не понимая. Потом глаза его округлились.
— Ты… Ты что удумала? — прошипел он.
— То, что должна была сделать давно. Я подаю на развод.
— Ах ты… — он вскочил, опрокинув стул. — Решила меня на улицу выкинуть? После всего, что я для тебя сделал? Не выйдет! Я докажу, что вкладывался в эту квартиру! У меня все чеки на ремонт есть!
— Доказывай, — спокойно сказала Ольга. — В суде.
— Я всем расскажу, какая ты! Сыну расскажу!
— Рассказывай. Он уже взрослый мальчик, сам разберётся, кто прав.
Он метался по кухне, как зверь в клетке. Кричал, угрожал, умолял. Ольга сидела неподвижно. В какой-то момент он остановился, тяжело дыша, и посмотрел на неё с ненавистью.
— Ты пожалеешь! Ты останешься одна, старая и никому не нужная!
— Возможно, — согласилась она. — Но я останусь в своей квартире.
Он замолчал, сдулся, как проколотый шарик. Понял, что она не боится.
— И что теперь?
— А теперь ты собираешь свои вещи. И уезжаешь. К маме. Она тебе посоветует, что делать дальше.
Он уставился на неё, и в его глазах промелькнул страх.
— Ты блефуешь.
Ольга достала из кармана телефон. Нажала на кнопку воспроизведения. Из динамика полился его уверенный, вкрадчивый голос: «…а то после развода останешься ни с чем, так мама посоветовала… я тебе, может, комнату оставлю. Из милости…»
Виктор побледнел. Он смотрел на маленький телефон так, будто это была гремучая змея.
— Ты… ты записывала?
— Я защищала свои активы, Витя, — сказала она его же словами. — Просто юридическая формальность для безопасности.
Он молча пошёл в комнату. Через час вышел с тем самым чемоданчиком, с которым когда-то вошёл в эту квартиру. На пороге он обернулся. В его глазах не было раскаяния, только злость и недоумение. Он так и не понял, как эта тихая, покорная женщина смогла так поступить.
Когда за ним закрылась дверь, Ольга долго стояла посреди пустой прихожей. Потом она прошла на кухню, открыла окно. В квартиру ворвался свежий весенний воздух. Она подошла к подоконнику. Он был пуст.
«Нужно будет купить новые фиалки», — подумала она. — «Белые. К новой жизни». И впервые за много месяцев она улыбнулась. По-настоящему.