Старый ключ с трудом провернулся в заржавевшем замке. Дверь, протестующе скрипнув, поддалась. Аня шагнула за порог и замерла, вдыхая знакомый с детства запах – смесь сухих трав, старого дерева и чего-то неуловимо сладкого, похожего на яблочную пастилу. Она обернулась к Диме, стоявшему за ее спиной, и ее лицо озарила счастливая улыбка.
— Ну вот, — сказала она чуть сбивчивым от волнения голосом. — Это он. Бабушкин дом.
Дима вошел следом, с любопытством оглядываясь. Пылинки танцевали в косых лучах вечернего солнца, пробивавшихся сквозь занавешенное тюлем окно. Старый диван с выцветшей обивкой, круглый стол под плюшевой скатертью, сервант, за стеклянными дверцами которого поблескивала фаянсовая посуда. Все здесь дышало прошлым, уютом и тихой, размеренной жизнью.
— Ух ты, — протянул он, проводя рукой по резной спинке стула. — Крепкий еще. И места сколько!
— Здесь все крепкое, — с гордостью ответила Аня. — Бабушка с дедом на совесть строили. Для себя, для детей, для внуков… Для нас теперь.
Она прижалась к его плечу, и он обнял ее, крепко, надежно. Они познакомились полгода назад на дне рождения общего друга, и с тех пор не расставались. Дима, работавший в автосервисе, был простым, основательным парнем. Не говорил красивых слов, не дарил дорогих подарков, но в его взгляде Аня видела то, что было важнее всего – спокойную, уверенную нежность. Он починил ее вечно барахлящую машину, научил менять колесо, а когда она простудилась, варил ей куриный бульон и заставлял пить чай с малиной. Для Ани, выросшей без отца и рано потерявшей мать, его забота была дороже всех сокровищ мира.
А месяц назад не стало бабушки. Она оставила Ане этот дом, единственное по-настоящему ценное, что у нее было. И теперь, стоя посреди этой тихой комнаты, Аня чувствовала, что ее мечта о семье, о своем уголке, начинает сбываться.
— Представляешь, — шептала она, ведя Диму по дому, — вот здесь у нас будет спальня. Окно прямо в сад выходит, утром птицы поют. А эту комнату сделаем детской. Стол уберем, поставим кроватку…
Дима слушал, кивал, улыбался. Ему нравился ее энтузиазм, нравилось, как горят ее глаза. Он видел не старые обои и потрескавшуюся краску, а будущее, которое рисовала она.
— А кухня какая! — Аня распахнула дверь в небольшое, но светлое помещение. — Печку, конечно, надо переложить. Но это все сделаем. Главное – мы вместе. И это наш дом.
Вечером, когда они, уставшие, но счастливые, пили чай на старой веранде, Дима сказал:
— Надо тебя с мамой познакомить. По-серьезному уже. Она все спрашивает, что за девушка у меня.
Аня немного смутилась. О Тамаре Павловне, своей будущей свекрови, она знала только по рассказам Димы. Вдова, вырастившая сына одна, работала раньше заведующей на почте, характер строгий, но справедливый.
— Конечно, надо, — согласилась она. — Я даже немного волнуюсь.
— Да брось ты, — отмахнулся Дима. — Ты ей понравишься. Она у меня хорошая.
Знакомство состоялось в следующие выходные. Тамара Павловна жила в небольшой двухкомнатной квартире на окраине города. Она встретила Аню с распростертыми объятиями и лучезарной улыбкой. Невысокая, полноватая женщина с цепким, оценивающим взглядом, который, впрочем, тут же становился ласковым.
— Анечка! Наконец-то! — ворковала она, усаживая ее за стол. — А я уж думала, не дождусь, когда мой оболтус невесту в дом приведет. Какая же ты славная! Худенькая какая, кормить тебя надо!
Стол ломился от угощений. Тамара Павловна суетилась, подкладывала Ане в тарелку то салат, то кусок пирога, расспрашивала про работу, про родителей, сочувственно качала головой, когда узнала, что Аня сирота.
— Ничего, доченька, — сказала она, накрыв Анину руку своей сухой, теплой ладонью. — Теперь у тебя будет семья. Я тебе за маму буду.
Аня растаяла. Ей так не хватало материнского тепла, так хотелось стать частью большой, дружной семьи, что она с радостью приняла эту показную ласку за чистую монету. Она с воодушевлением рассказывала про бабушкин дом, про их с Димой планы на ремонт, про будущий сад.
Тамара Павловна слушала внимательно, не перебивая, только иногда вставляла: «Какие вы молодцы!» или «Правильно, деточка, свое гнездо – это главное».
После этого дня визиты Тамары Павловны в их будущий дом стали регулярными. Она приезжала «просто помочь», привозила с собой рассаду цветов, старые банки для солений, давала советы.
— Анечка, вот эту стенку надо бы снести, — говорила она, деловито постукивая костяшками пальцев по перегородке между кухней и комнатой. — Объединить пространство. Сейчас так модно. Студия получится.
— Но, Тамара Павловна, мне и так нравится, уютно…
— Глупости, доченька! Уютно – это когда просторно. Диме развернуться негде будет. Он у меня мужчина крупный.
Аня не хотела спорить. Она списывала эту настойчивость на заботу, на желание сделать как лучше для них, для молодых. Дима же всегда поддерживал мать.
— Мама дело говорит, Ань. Она жизнь прожила, лучше знает.
И Аня соглашалась. Стену ломали Димины друзья, весело, с шутками. Аня смотрела на руины и чувствовала, как вместе с перегородкой рушится что-то и в ее душе, какой-то ее маленький, уютный мирок. Но потом она видела довольное лицо Тамары Павловны, улыбающегося Диму и укоряла себя за глупый эгоизм.
Потом будущая свекровь взялась за сад.
— Эти старые яблони только тень создают, урожая с них никакого, — безапелляционно заявляла она. — Спилить надо. А на их месте газончик посеем. Красиво будет, как в журналах.
— Но это же антоновка! — пыталась возразить Аня. — Бабушка говорила, сорт редкий. А какой компот из нее…
— Ой, да кто сейчас эти компоты варит! Соков в магазине полно. Не цепляйся ты за старину, дочка. Жить надо современно.
И яблони спилили. Аня плакала втихомолку, когда Дима уходил на работу. Ей казалось, что она предает память бабушки, но как объяснить это людям, которые желают ей только добра?
Разговоры о свадьбе начались как-то сами собой. Аня мечтала о скромном торжестве – расписаться и уехать на неделю к морю. Но у Тамары Павловны были другие планы.
— Свадьба бывает раз в жизни! — наставляла она. — Все должно быть как у людей. Ресторан, гости, белое платье. Чтоб не стыдно было перед родственниками.
— Но это же очень дорого, — лепетала Аня. — У нас на ремонт отложено…
— Ничего! Я свою квартиру продам! — неожиданно заявила Тамара Павловна. — Зачем она мне одной, хоромы эти? Перееду к вам. Вам помогу, и мне на старости лет не так одиноко будет. Деньги от продажи – все на свадьбу и на обустройство.
Аня опешила. Жить вместе со свекровью? В ее планы это совершенно не входило. Она любила Диму, хорошо относилась к его матери, но представляла свою семью иначе.
— Мама, ты что придумала? — удивился даже Дима. — Зачем продавать?
— А затем, сынок, — строго ответила Тамара Павловна. — Чтобы у вас все было по-человечески. Я о вас забочусь. Или вы меня, старуху, на улицу выгоните?
— Ну что ты, мама! — Дима тут же смутился. — Мы не это имели в виду.
Вечером Аня попыталась поговорить с ним.
— Дим, я не уверена, что это хорошая идея. Жить всем вместе… Мы же только начинаем. Хочется как-то… самим.
— Ань, ты не понимаешь, — убеждал он. — Мама нам помочь хочет. От чистого сердца. Она одна, мы у нее единственные. Разве это плохо, что она будет рядом? И с деньгами поможет. Мы так ремонт быстрее закончим.
Его аргументы казались логичными. Аня снова почувствовала себя эгоисткой. Тамара Павловна жертвует своей квартирой ради них, а она, неблагодарная, еще и недовольна.
Сомнения грызли ее, не давали спать по ночам. Дом менялся на глазах, и с каждым изменением он все меньше походил на ее уютное бабушкино гнездышко и все больше – на безликий проект из модного журнала, который листала Тамара Павловна. Даже ее любимые фиалки, стоявшие на подоконнике, свекровь велела убрать, заявив, что они «собирают пыль и создают мещанский вид».
Развязка наступила внезапно. В один из будних дней Аню отпустили с работы пораньше. Она решила сделать Диме сюрприз, заехать к нему и его маме, захватив по дороге теплый, еще пахнущий ванилью яблочный штрудель, который испекла в обеденный перерыв.
Она поднялась на их этаж, тихонько вставила ключ в замок – Дима давно дал ей свой комплект. Дверь приоткрылась беззвучно. Из кухни доносился голос Тамары Павловны, она с кем-то оживленно разговаривала по телефону. Аня хотела уже войти и поздороваться, но одна фраза заставила ее замереть в коридоре, превратившись в слух.
— Да не переживай, Галя, все под контролем, — весело говорила Тамара Павловна в трубку. — Она доверчивая и влюблённая, в рот Диме смотрит. Женится, и дом наш! Сразу после свадьбы уговорю его, чтобы она дарственную на меня оформила. Ну, знаешь, как это делается… Мол, имущество общее, а я человек пожилой, надежный, на меня записать – это как в банковскую ячейку положить. Чтоб при разводе не делить, если что. А потом… потом и видно будет. Девка-то безродная, заступиться некому. Поживет годик-другой, да и укажем на дверь. А Димочке мы другую невесту найдем, с квартирой.
Коробка со штруделем выскользнула из ослабевших Аниных пальцев и глухо стукнулась о пол. Мир, такой понятный и надежный еще пять минут назад, раскололся на тысячи звенящих осколков. Слова свекрови, резкие, циничные, били наотмашь, выбивая воздух из легких. «Доченька», «умница», «я тебе за маму буду» — вся эта приторная ложь теперь казалась омерзительной.
Тамара Павловна, услышав шум, вышла в коридор. Увидев бледную, как полотно, Аню и рассыпавшийся по полу штрудель, она на секунду замерла, но тут же овладела собой. Лицо ее приняло привычное слащаво-заботливое выражение.
— Анечка! Ты пришла? А чего ж не проходишь, деточка? Ой, пирог уронила… Какая жалость.
Но Аня уже не слышала ее. Она смотрела на эту женщину и видела не будущую заботливую свекровь, а хищницу, расчетливую и безжалостную.
— Я… я все слышала, — прошептала Аня, и ее собственный голос показался ей чужим.
На лице Тамары Павловны не дрогнул ни один мускул.
— Что ты слышала, глупенькая? Что я с сестрой о вас забочусь? Так это правда.
В этот момент из комнаты вышел Дима. Он был в домашних трениках и майке, заспанный – видимо, отдыхал после ночной смены.
— Аня? Ты чего тут? Мам, что случилось?
— Дим… — Аня посмотрела на него, и в ее глазах стояла отчаянная мольба. – Твоя мама… она хочет отнять у меня дом.
— Что за бред? — нахмурился он. — Мама, что она говорит?
— Да ничего, сынок, — вздохнула Тамара Павловна, картинно прижав руку к сердцу. — Переутомилась девочка, вот и мерещится ей всякое. Разнервничалась перед свадьбой. Анечка, пойдем, я тебе валерьянки накапаю.
Она сделала шаг к Ане, но та отшатнулась, как от змеи.
— Не трогайте меня! Дима, скажи ей! Скажи, что это неправда! Скажи, что ты любишь меня, а не мой дом!
Он смотрел то на мать, то на нее, и на его лице была растерянность. Он был похож на большого, глупого ребенка, который не понимает, почему взрослые ссорятся.
— Ань, ну перестань. Ты чего? Мама же нам только добра желает. Ты все не так поняла. Она просто переживает за нас.
Это был ответ. В его глазах не было ни защиты, ни возмущения, ни любви. Только желание, чтобы все поскорее закончилось, чтобы неприятная сцена прекратилась. Он не выбрал ее. Он даже не попытался. Он просто повторил слова матери, как делал всегда.
Аня молча повернулась и вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Она не плакала. Слез не было, внутри все выгорело дотла. Она шла по улице, не разбирая дороги, и в голове стучала одна-единственная мысль: «Безродная. Заступиться некому».
Но когда она дошла до своего дома, открыла знакомым ключом скрипучую дверь и вошла внутрь, она вдруг поняла, что Тамара Павловна ошиблась. У нее есть заступник. Этот дом. Эти стены, которые помнят смех ее бабушки и деда. Этот сад, где еще остались корни спиленных яблонь. Это ее земля, ее крепость.
Вечером позвонил Дима. Голос его был недовольным.
— Ты куда пропала? Маме плохо стало, давление подскочило. Ты зачем так с ней?
— Дима, — спокойно сказала Аня. — Свадьбы не будет.
В трубке на несколько секунд повисла тишина.
— В смысле? Ты что, из-за какой-то ерунды все отменяешь? Я же сказал, ты не так все поняла!
— Я все так поняла, Дима. Прощай.
Она положила трубку и отключила телефон.
Следующие несколько дней были похожи на туман. Она собрала все вещи Димы, которые были в доме, в большие мусорные мешки и выставила их за калитку. Выбросила рассаду, подаренную Тамарой Павловной. Сорвала со стен дурацкие глянцевые постеры, которые та привезла «для современного интерьера».
Она работала до изнеможения. Штукатурила, красила, отмывала. Она возвращала дому его душу, а вместе с ним – и свою собственную. Однажды, разбирая вещи на чердаке, она нашла старый бабушкин фотоальбом. На пожелтевших снимках были счастливые лица, семейные праздники, поездки на море. И на всех фотографиях – этот дом. Как молчаливый свидетель и участник их жизни.
В один из вечеров в калитку постучали. На пороге стоял Дима. Он выглядел похудевшим и каким-то потухшим.
— Ань, давай поговорим, — попросил он. — Я… я все понял. Мама была неправа. Я поговорю с ней. Мы будем жить одни, как ты хотела. Только прости.
Аня смотрела на него без ненависти, скорее с жалостью.
— Уже поздно, Дима. Дело не только в твоей маме. Дело в тебе. Ты позволил ей это делать. Ты был готов меня предать. Любовь не такая. Она не ставит условий и не пытается ничего отнять.
— Но я люблю тебя! — выкрикнул он.
— Может быть, — тихо сказала Аня. — Но себя и свою маму ты любишь больше. Уходи, пожалуйста.
Он постоял еще немного, потом развернулся и ушел. Больше она его не видела.
Прошло время. Аня медленно, но верно приводила дом в порядок. Она не стала восстанавливать стену, но сделала пространство по-своему уютным, повесив легкие льняные занавески и расставив на полках бабушкины книги. На месте спиленных яблонь она посадила новые, молодые саженцы. Жизнь продолжалась.
Иногда, поливая цветы в саду, она думала о том, что эта история, какой бы болезненной она ни была, научила ее главному. Доверять можно, но слепо верить – нельзя. И что самая надежная крепость, которую никто не сможет отнять, – это не стены дома, а уважение к себе и своей памяти. Она больше не была просто «доверчивой и влюбленной». Она стала сильной. И теперь она точно знала, что ее дом и ее сердце открыты только для настоящей, искренней любви, которая приходит, чтобы отдавать, а не забирать.
Читайте также: