А за стеклом силуэт Маши протягивал руки не в мольбе о спасении — в благодарности за последнюю чашку дурмана.
Сердце кольнуло. Отцовское сознание переключилось: Машенька, его ненаглядная девочка, всё это время была там, она не пропала. Если бы он поджёг кофейню...
Василия передёрнуло от понимания того, что могло произойти ночью. Холодный пот прошиб спину.
Он рванулся к выходу.
III. Принятие решения
Город медленно стряхивал с себя ночную дрёму. Серые тучи расползались, открывая бледные просветы неба. Окна домов моргали жёлтыми глазами. Над магазинами вспыхивали неоновые вывески. А в их витринах мелькали отражения — его собственное лицо, искажённое тревогой, и призрачные силуэты за стеклом, тянущие к нему руки.
Трамвай с грохотом прополз по рельсам, обдав Василия влажным воздухом. Асфальт под ногами блестел от ночной изморози, а в лужах отражались серые облака, медленно уступающие место робкому утреннему свету. Из пекарни на углу потянуло дрожжами и тёплой выпечкой. Где-то вдалеке, призывая на позднюю литургию, ударил церковный колокол и эхом отразился от мокрых стен домов.
Он почти бежал. Ноги сами несли по мостовой. Каблуки стучали по асфальту — быстро, отчаянно. Прохожие оборачивались на растрёпанного мужчину в мятой одежде, который, как одержимый, петлял между ними.
Ноги несли его вперёд, к единственной цели. К злосчастной кофейне, из-под двери которой наружу сочился золотистый свет — манящий и зловещий одновременно. Сознание рисовало знакомую вывеску «Тысяча снов».
Но чем ближе он подходил к месту, тем чаще в стеклянных поверхностях проступало другое — знакомые черты дочери. Сначала едва заметным наваждением, затем всё отчётливее: то смеющееся лицо Маши, то печальное, то какое-то новое, почти незнакомое, от чего становилось не по себе. Странно, но теперь он не мог вспомнить, когда в последний раз видел её настоящие эмоции. До появления Артёма? Или до открытия той самой кофейни?
В голове пульсировала навязчивая мысль: как он не заметил этого раньше? Артём появился неслучайно — он был одним из них, приманкой в этой дьявольской ловушке.
Наконец, впереди гипнотической звездой, мерцающей в утренней серости, замаячила вывеска. В воздухе уже витал тонкий аромат ванили, мускатного ореха и чего-то затягивающего, дурманящего.
Василий замер перед входом. Сквозь витрину он увидел силуэты, склонившихся над чашками. Маша и Артём застыли в каком-то своём мире. Их переплетённые пальцы лежали на столе неподвижно, как у восковых фигур, а свободные руки — с замедленной, гипнотической плавностью — подносили чашки к губам. Глаза влюблённых не отрывались друг от друга. В них застыло что-то неземное — скорее блаженное оцепенение, чем живая страсть. Губы Маши слегка приоткрывались, принимая тёмную жидкость, и наполняясь блаженством. Артём пил синхронно с ней, их движения были зеркально точными, будто их связывала невидимая нить.
На этот раз колокольчики не зазвенели — лишь качнулись в воздухе, сохранив тишину.
Молодые люди даже не оглянулись. Никакого инстинктивного любопытства на открывшуюся дверь, никакой перемены в позе. Каждый глоток их сопровождался лишь едва слышным вздохом удовольствия.
Мужчина стоял в дверях, наблюдая за этим ритуалом, и кожей чувствовал — его дочь уже почти не принадлежит миру живых.
— Приветствую, Василий Андреевич. Решили присоединиться к… семье? — встретил его бариста.
В его усмешке теперь не было и намёка на человечность. Глаза пронизывали коварностью хищника.
Небрежным жестом он указал на стул рядом с парочкой:
— Присаживайтесь. Сегодня у меня особый рецепт. Для самых решительных.
Василий поджал губы и настойчиво шагнул в сторону, к барной стойке. Его взгляд скользил по залу, по нарядным столикам, за которыми замерли призрачные фигуры. Его никто не замечал. Или не хотел замечать.
Пожилая женщина в углу держала чашку двумя руками. Казалось, она грелась у костра с отсутствующем взглядом.
Молодой человек у зашторенного окна застыл, прильнув губами к краю фарфора — его рука не дрожала на вису, дыхание было едва заметно. Только губы время от времени шевелились, и подпрыгивал кадык во время глотка.
Все они дышали в едином ритме — медленно, размеренно, как спящие младенцы. Их лица светились неземным покоем, а полупрозрачные тела казались готовыми раствориться в золотистой дымке, стелющейся по полу, обволакивающей каждого посетителя невесомым коконом.
Василий сглотнул — он попал в царство живых мертвецов, где время остановилось в одном бесконечном мгновении наслаждения.
— Что т-ты с ними делаешь? — голос сорвался на шёпот.
— Я? — Герман едва приподнял плечи: жест короткий, выверенный. — Всего лишь помогаю обрести то, чего они жаждут. Единение душ. Вечное счастье. Разве не об этом мечтает каждый человек?
Маша чуть повернула голову, и Василий увидел её почерневшие глаза с застывшей пустотой внутри: зрачки расширились до неестественных размеров, поглотив почти всю радужку. Но он разглядел в ней маленькую полоску голубизны, которая когда-то искрилась живостью впечатлений.
Её взгляд скользил мимо, не фокусируясь ни на чём. Веки двигались медленно, как у человека, борющегося со сном, а сами глаза казались стеклянными — красивыми, но безжизненными, как у дорогой куклы.
— Знаете, каждый родитель рано или поздно сталкивается с выбором, — Герман уверенными движениями засыпал специи в турку. — Позволить своему ребёнку выпорхнуть и найти своё счастье… Или продолжать держать его в клетке любви.
Рука Василия потянулась к дочери. Хотелось разбудить, отвлечь. Но он остановился. Прищурился, заметив еле видимый отблеск тонких нитей. Они тянулись от её головы, спины и рук куда-то за стойку, в темноту.
— Они не т-твои марионетки, — прохрипел, заикаясь, отец.
Гнев распирал изнутри, расползаясь краской по лицу.
Изящные пальцы отбивали на полированной столешнице ритмичную дробь.
— Марионетки? — Герман откинул голову и рассмеялся.
Его хохот был густым, бархатистым. И всё же Василий слышал в нём угрожающие нотки: по рукам пронеслись мурашки, подымая волосы дыбом.
Бариста обошёл барную стойку с самодовольной ухмылкой и остановился между столов с замершими посетителями. Провёл рукой над их головами жестом пастыря, дающего благословение.
— Посмотрите внимательнее, мой друг, — Герман подался вперёд, и в его чёрных зрачках мелькнул охотничий блеск — расчётливый, безжалостный. Взгляд скользнул по собеседнику, как по мишени. — Кто здесь настоящий кукловод? Тот, кто даёт свободу. Счастье, — он сделал паузу. — Или тот, кто дёргает за ниточки родительского долга?
Василий двинулся было к дочери, но ноги ослушались. Наоборот — он отступил на шаг, схватившись за голову трясущимися руками. Хотелось кричать, требовать, угрожать. Но беспомощность холодной пустотой сдавила горло. Поздно. Слишком поздно он понял, с кем связалась его девочка, во что превратилась.
— Может быть, вы боитесь одиночества? Потому и навязываете дочери ответственность за прошлое, — голос стал медовым, вкрадчивым, каждое слово падало в душу каплями яда.
Герман небрежно опёрся каблуком на металлическую опору барного стула и с лёгкостью опустился на сиденье. Закинул ногу на ногу. Пальцы сплелись на колене. Губы расползлись по лицу, обнажив зубы — слишком белые, слишком острые для человека. Однако в этой расслабленной позе пожилой гость прочёл не безмятежность, а насмешливое превосходство охотника над загнанной добычей.
— Посмотрите, маленькая девочка давно выросла. Оставьте её в покое — пусть наслаждается.
Герман услужливо придвинул родителю миниатюрную чашку с чёрным кофе.
— Не обижайтесь на правду. Это моя работа — исполнять мечты каждого, кто просит этого, — бариста смягчил тон. — Маша хочет любви. Артём — близости с ней. А вы... Разве я не верно распознал ваше желание?
Кофе вдруг ожил — тёмная поверхность заколебалась, закрутилась спиралью, втягивая взгляд Василия в свою глубину. В размеренном водовороте начали проступать образы.
Сначала он видел размытое, как в тумане, белое платье, развевающееся на ветру. Потом резче: Маша — живая, смеющаяся, с розовым румянцем на щеках. Под аплодисменты гостей она шагает под руку с Артёмом, а в её глазах блестит настоящее счастье.
Водоворот закружился быстрее. В кофейной глубине замелькали новые картины: просторный дом с семейными фотографиями на стенах. Артём обнимает Машу с младенцем на руках… Он, совсем облысевшим дедушкой, сидит в кресле на веранде и читает сказку девчушке в цветастом платьице…
Образы были настолько яркими, настолько реальными, что хотелось протянуть руку и коснуться этого идеального будущего. Василий застыл, приоткрыв рот. В голове билась только одна мысль: «Неужели... всё могло быть так просто?»
— Да, это её мечты. И они ещё могут стать правдой. Если вы позволите, — Герман наклонился ближе. Его дыхание коснулось щеки Василия неестественной прохладой. — Если отпустите свой страх…
Слова сочились, обволакивая разум липкой сладостью. Герман протянул руку. Его пальцы погладили дрожащую кисть отца.
— Один глоток — и вы увидите мир её глазами. Поймёте. Примете.
В воздухе сгустилось напряжение. Мужчина чувствовал, как стены кофейни надвигаются, а потолок опускается ниже. Дышать становилось трудно — с каждым вдохом в горле оседали ароматы корицы и ванили, смешанные с чем-то более тёмным, древним… опасным.
В голове билась отчаянная мысль: «Нельзя! Это ловушка! Беги!»
Но чашка притягивала взгляд с гипнотической силой. В тёмной поверхности кофе по-прежнему плясали образы счастливого будущего — Маша с детьми, семейные праздники, тихие вечера...
Губы пересохли. Сердце колотилось так громко, что казалось, весь зал его слышит. Он должен был спасти её. Выдернуть из этого дурмана. Это из-за его опеки она здесь оказалась!
— Выбор прост, — продолжал бариста, накрывая тенью столешницу. — Либо вы отпускаете дочь... либо присоединяетесь к ним. Третьего не дано.
От чашки поднимался лёгкий пар. А кофе источал тепло, обещая покой после долгих лет одиночества и тревоги. Василий вдохнул — воздух обжёг лёгкие сладостью воспоминаний. Аромат вновь расслоился на отдельные ноты, каждая из которых била в самое сердце.
Вот запах молока, смешанный с детской присыпкой — тот самый, что окутывал крошечную Машу, когда он впервые взял её на руки в роддоме. Пальцы невольно сжались, вспоминая как держали это маленькое тельце.
Следом накатил аромат мела и свежих тетрадей — первое сентября, когда она шла в школу с бантами, похожими на две белые розы.
А вот духи с выпускного — такие взрослые, такие чужие...
Последней волной всплыл аромат, которого ещё не было, но который он уже чувствовал в кошмарах — запах свадебных цветов. Белые лилии, которые она будет держать, уходя от него к кому-то другому.
Василий зажмурился, но слёзы всё равно выступили на глазах. Он ухватился за миниатюрную ручку и поднёс чашку к губам.
Первый глоток приятно обжёг горло, и мир вокруг начал меняться. Стены кофейни растворились, открывая пространство, наполненное золотистым светом. На берегу небольшого озера он увидел Машу, стоящую у мольберта. Рядом смеялся Артём. Только теперь Василий видел его другими глазами: молодой человек смотрел на его дочь с такой любовью и восхищением, что у него защемило сердце.
— Теперь вы понимаете? — голос Германа доносился откуда-то издалека. — У каждого есть мечта. Я просто... помогаю дотронуться до неё.
Второй глоток погрузил мужчину ещё глубже. Он увидел беременную Машу, мирно спящую в роскошной спальне большого дома...
— Прекрасно, не правда ли? — прошептал Герман с чувством искушения в голосе. — Последний глоток решающий — готовы ли вы стать частью этого совершенного мира? Навсегда.
Василий уже готов был согласиться, но взгляд зацепился за едва заметное движение в глубине видения. Что-то мелькнуло по краю идеальной картинки — тень, скользнувшая между счастливыми фигурами.
Он вгляделся пристальнее. В углу свадебного снимка дрогнула темнота. На семейной фотографии что-то шевельнулось за спинами. Быстро, почти неуловимо — но он заметил.
Кофе в чашке забурлил. Картины стали чётче. Теперь Василий различал то, что раньше скрывалось за пеленой мечтаний — тончайшие нити, серебристые, как паутина, тянулись от каждой фигуры: от Маши, от маленькой девочки... от него самого.
Все нити сходились в одной точке — в тёмном углу картины, где неясная тень постепенно обретала очертания.
Герман. Он стоял там с деревянной крестовиной в руках — той самой вагой кукольника, к которой крепились тысячи серебряных нитей. Скалился. Глаза горели торжеством...
Читай роман "Пиявка. Голод" (черновик). Пиши отзывы - помогай продвижению!
Пиявка — это Тень. Это то, что 90-е оставили в целом поколении. Это метафора травмы, которую многие носят внутри себя до сих пор. Кто-то заедает её алкоголем, кто-то — злостью, кто-то — равнодушием. А у Дисы она вышла наружу.
В романе важно не то, сколько крови пролито, а то, сколько раз герой мог остановиться — и не остановился.
Это история не о монстре. Это история о том, как легко им стать.
Конец рассказа "Дурман для демона" - читай тут