Часть 9. Глава 127
…неожиданно и скоропостижно скончался. По официальной версии, Гундерсен поскользнулся на этом масле, потерял равновесие и, падая, ударился о тяжёлые слесарные тиски, крепко прикреплённые к верстаку крупными болтами. Удар пришёлся точно в висок. Смерть – мгновенная. Никаких следов борьбы, никаких чужих отпечатков. Только масляные разводы, да следы самого Ларса. Всё выглядело безупречно чисто. Дело, априори, можно было закрывать сразу: несчастный случай, да и только.
Но почему тогда арестовали Берегового? Ответ таился в следующих документах, которые Дорофеев перелистывал уже с глухим чувством нарастающего недоверия. Оказалось, что полицию вызвал неизвестный, позвонив по телефону (номер обнаружить не удалось, – он осуществлялся через интернет), и сообщил, что якобы кто-то проник в дом Ларса Гундерсена. Мол, приезжайте, разберитесь, очень сильно беспокоюсь за его жизнь и здоровье.
Хотя звонок и был анонимный, полиция отрядила экипаж, чтобы проверили на всякий случай. Те прибыли через семь минут, зашли на территорию владения, приблизились к дому и обнаружили, что в сарай кто-то проник – там мельтешил луч от фонарика (как позже выяснилось, это якобы телефоном подсвечивал сам доктор Береговой). Вошли туда и… готово. Увидели человека, лежащего на полу в крови, над ним склонился неизвестный, тут же ставший подозреваемым.
Спросили, кто такой, и на первоначальном допросе господин Береговой ответил, что он русский врач, прибыл в поисках своей жены Марии Званцевой: она ранее приехала сюда заниматься наследством тётушки, пострадавшим от пожара, да перестала выходить на связь. Поиски привели Данилу в дом Ларса Гундерсена, который иногда сдавал свой катер на прокат, и именно на нём последний раз видели Марию с каким-то мужчиной. Свою вину доктор Береговой, разумеется, отрицал.
Для норвежской полиции имевшихся против русского фактов было достаточно. Слишком простая история, чтобы искать в ней сложность. Береговой в дом Гундерсена забирался? «Будь Данила опытнее в таких делах, ответил бы «нет», пусть искали бы доказательства, а он признался», – подумал Дорофеев, листая протокол допроса доктора. Итак, в доме побывал, пошёл искать Ларса в сарай, там нашёл и приложил головой об тиски.
Какой мотив? Да неважно. Ну, может, решил, что его жена, Мария Званцева, ему с Гундерсеном изменяет. Даже тот факт, что Мария беременна, полицейских не смутил. В протоколе так и было написано: «женщины во время вынашивания плода подвергаются гормональной перестройке организма, у некоторых это проявляется многократным повышением либидо». Короче, иноземец убил хозяина катера – из-за денег, из-за ссоры, из-за чего угодно.
Но это ещё не всё! Норвежские органы правосудия всерьёз решили, что прежде чем убить Гундерсена, доктор Береговой совершил куда более страшное преступление: затопил его катер вместе со своей женой и совладельцем страховой компании Одваром Нурдли. Видимо, всё из тех же соображений личной неприязни на фоне ревности.
При этом местные «умники», как их окрестил про себя Дорофеев, всерьёз предположили: чтобы на него не повесили тройное убийство, Береговой не просто убил двоих человек (фактически троих, если учесть беременность Званцевой, но это было под вопросом – они даже отправили запрос в Санкт-Петербург по месту ее жительства, чтобы выяснить), а еще постарался представить всё как несчастный случай. Ну, напоролся катер на скалы, потому что господин Нурдли не справился с управлением. Сам же Береговой сел в лодку, вернулся, а потом расправился с Ларсом. Как говорится, нет тела – нет дела. Только не ожидал, что попадётся на месте преступления.
Версия грубая, но убедительная, с внутренней логикой, которую так любят отчёты. К тому же – удобная: иностранец без алиби, не говорящий по-норвежски, не вписанный ни в чью систему. Идеальный подозреваемый. «Вот они на него всех собак и собираются повесить», – подумал Дорофеев.
Он закрыл ноутбук с тихим щелчком, как ставят точку в длинной, бессмысленной фразе. За окном уже серело, рассвет в этих краях приходил тусклый, бледный, словно карандашом нарисованный. Голова гудела, глаза жгло от усталости. На столе стояла пустая чашка, рядом валялись исписанные листки – заметки, пометки, мысли.
Версия полиции была безупречно гладкой, как поверхность фьорда в штиль. Но что-то в ней царапало. Слишком всё совпадало, слишком аккуратно уложено. Реальность редко бывает такой прямолинейной. Настоящая правда всегда немного хромает.
Бывший начальник уголовного розыска поднялся, подошёл к окну. Внизу дворник в ярком жилете сгребал мокрые листья, ветер стягивал их обратно на дорожку. Мир жил своей размеренной, нордической жизнью, где даже трагедия имела строго отведённое место. А он стоял и понимал: если хочет разобраться, нужно видеть всё собственными глазами.
Дорога до Хортена заняла чуть больше часа. Такси шло по серой трассе, мимо пасторальных пейзажей – аккуратных домиков с зелёными крышами, полей, где паслись овцы, и влажных елей, склонённых под дождём. На Родине такие картины вызывали у Алексея Ивановича умиротворение (одна только поездка на Соловки, несмотря на трудности, отдавалась теплом в сердце), теперь – только раздражение. Всё это казалось слишком правильным, будто нарисованным поверх настоящей жизни, как фон на театральной сцене.
Дом Ларса Гундерсена оказался именно таким, каким он и представлял – крепкий, приземистый, с обшитым тёмным деревом фасадом и большими окнами, из которых когда-то, наверное, лился тёплый свет. Теперь всё было погружено в молчание. Черепичная крыша поблёскивала после дождя, трава у крыльца постепенно начала превращаться из аккуратного газона в заросли бурьяна. Рядом, чуть поодаль, стоял тот самый сарай – невысокий, с облупленной дверью и массивным замком.
Полицейская лента, натянутая вокруг, уже выцвела, провисла, кое-где хлопала на ветру. Было видно, что здесь давно никто не появлялся. Всё застыло в странном равновесии – между жизнью и памятью, между правдой и вымыслом. Дорофеев долго стоял, глядя на этот дом, слушая, как где-то неподалёку шумит море. Ему даже показалось, что оно знает больше, чем любые отчёты, протоколы и экспертизы. Только не спросишь. Это только в песне: «Я спросил у ясеня…»
«Значит, именно на почве аренды того самого катера и произошло знакомство Ларса Гундерсена с Одваром Нурдли и его спутницей. Случайная сделка, мимолётная встреча. Или Одвар знал рыбака раньше? Вряд ли. Соседи описывали Ларса, как человека нелюбимого, а клиенты, желающие покататься по фьорду, у него бывали редко».
Алексей Иванович представил, как всё было. Одвар позвонил. Голос в трубке был глухой, хриплый. Они быстро договорились. Встретились ранним утром, когда холодный туман стелется по воде, как дыхание спящей стихии. Фьорд ещё не проснулся: только редкие чайки крикливо перекликались над водой, да волны лениво шлёпались о бетон причала.
Дорофеев от дома прошёл, благо недалеко, к тому самому причалу, принадлежавшему Гундерсена. Он, как описывали соседи, был человеком замкнутым и неприветливым. Из тех, кто смотрит исподлобья и говорит неохотно, будто каждое слово – монета, которую нужно жалко тратить. Коротко стриженный, крепкий, с плечами и крупными кистями рыбака, что десятилетиями бросает сети в ледяную воду. Лицо обветренное, суровое, вечно щурившееся от ветра и солнца, с красными прожилками под кожей: сказывалась многолетняя привычка употреблять по вечерам.
Он не улыбнулся, не предложил руки. Просто показал катер – молча, деловито. Мотор работал ровно, палуба чистая, снасти аккуратно сложены. Всё было на своём месте, как у человека, привыкшего к порядку и одиночеству. Цена устроила, сделку заключили на месте. Нурдли, скорее всего, заплатил наличными – молодые норвежцы не любят бумажных денег, но Ларс взял без колебаний. Сунул купюры в нагрудный карман, коротко кивнул, отдал ключи.
– Положите в мой почтовый ящик, как вернётесь, – бросил и ушёл, не прощаясь, не оборачиваясь. Никаких бумаг, никакого договора. Он даже не захотел их сопровождать на правах владельца катера. Вероятно, у Нурдли имелось удостоверение, дающее право управлять таким плавсредством, и он сказал, что штурман или старпом им не нужен.
Дорофеев, постояв еще немного на промозглом ветру, вернулся к дому Гундерсена. Потом прошёлся по окраинам, отыскал небольшую закусочную, заказал себе ужин и просидел до позднего вечера: тянул время. Когда стемнело, двинулся к месту преступления. Только, в отличие от доктора Берегового, действовал осмотрительно: добрался до дома Ларса не по улице напрямик, а через пожарный проезд. Там перемахнул низкий забор, осторожно подошёл к сараю. Вокруг была гробовая тишина.
Полковник достал отмычку, легко вскрыл замок, предварительно, – чтобы не скрипнул, – полив его машинным маслом, купленным в небольшом магазинчике в Осло (в Хортене делать этого не стал, мало ли, что могут подумать: зачем незнакомцу масло?). Оказавшись внутри, Алексей Иванович, не забыв запереть дверь, достал фонарик с изменяемым лучом и стал подсвечивать пространство.
Долго искать не пришлось. Картина складывалась ясно, почти до обидного просто. Это не был несчастный случай – нет. Самое настоящее убийство, грубо замаскированное под случайность, под бытовую нелепость, под скольжение на масле. Всё было подстроено – дёшево, небрежно, но с расчётом: никто ведь не станет слишком усердно копаться в смерти одинокого рыбака, нелюдимого и сварливого, который годами жил на окраине, не имея ни семьи, ни друзей, ни врагов. Такие уходят тихо, без свидетелей и без особого шума. И никто не ищет в этом подвоха.
Чтобы понять это, Дорофеев приставил себя на месте Ларса. Вот так он стоял, держал в руках гаечный ключ, видимо, пытаясь открутить прикипевшую гайку.
– Значит, берём это, движемся вот так… – прошептал Алексей Иванович. – Теперь дальше. Убийца подкрался сзади. Рыбаку одновременно сделал подсечку, чтобы тот потерял равновесие, а другой рукой, когда мужчина падал, придал его голове нужное направление – об тиски. Раз!
Тут же стало понятно, что в этом случае Гундерсен упал бы совершенно иначе, чем то, как было зафиксировано положение его тела в протоколе и здесь, – мелом на полу. Полковник, вздохнув, – грязновато здесь, – лёг на то самое место, заняв позу покойника. Полежал, поднялся.
– Нет, не в тисках дело. Тупой предмет, резкий сильный удар в левую височную область: Ларс стоял спиной, потом развернулся, и ему врезали. Убийца правша. Затем он испачкал кровью тиски, уложил тело, как ему показалось, правильно, и ушёл. Орудие убийства наверняка бросил в море или где-нибудь по дороге.
Дальше полиция и всё прочее. Им так «удачно» подвернулся этот русский. Идеальный подозреваемый, на которого можно было свалить всё: смерть Ларса, исчезновение катера, гибель Одвара Нурдли и Марии Званцевой. Все нити сходились к нему, будто нарочно проведённые рукой, которая знала, где нужно подрезать, где – подтянуть.
Дорофеев ощутил, как в груди поднимается холодный гнев – не вспышка, а медленный, вязкий, как пролитое в этом сарае отработанное до черноты машинное масло. Он слишком хорошо знал, как бывает, когда следствие идёт по ложному следу не из глупости, а из удобства. Когда истина мешает спокойной статистике. На Данилу просто решили повесить серию преступлений. Заставить картину сойтись любой ценой.
Значит, кто-то очень хотел, чтобы полиция не задавала лишних вопросов. Чтобы смерть Гундерсена осталась «несчастным случаем», а русский парень – убийцей. Значит, настоящий виновный где-то рядом. И, скорее всего, именно он знает, куда делся катер. И доктор Званцева. И тот самый совладелец страховой фирмы.
Выходя из сарая, Дорофеев ещё раз оглянулся. Внутри царил тот самый порядок, холодный, почти музейный – как будто всё вокруг замерло, дожидаясь, когда кто-то наконец назовёт вещи своими именами. Он аккуратно повесил замок обратно на скобу, услышал знакомый металлический щелчок – будто точку поставили. Но внутри что-то шевельнулось: это была не точка. Это была запятая.
Он уже знал, с чего начнёт. Ключ к разгадке – катер. Пропавший катер «Шеклтон».
Вернувшись на такси в Осло, Алексей Иванович не стал даже снимать пальто. Сразу включил ноутбук. Комната встретила его мёртвым светом настольной лампы и довольно прохладной атмосферой. На этот раз он не искал юридических выкладок и протоколов. Он искал сам след – не бумажный, не процессуальный, а реальный.
Найти сайт, через который Ларс сдавал катер, оказалось просто. Маленькая страница, без дизайна, без логотипов – словно кто-то делал её на коленке. Несколько блеклых фотографий: катер, серое небо, фьорд, мутная вода. Всё – одного цвета и настроения. На борту, крупно, почти вызывающе, – надпись: «Shackleton». Подпись внизу: «Аренда, два дня, цена договорная. Телефон для связи».
Дорофеев поймал себя на мысли, что это название не случайно. Шеклтон – имя исследователя, который не погиб, хотя имел на то все основания. Человек, выживший среди льдов. В этом была ирония – катер исчез, словно повторяя судьбу полярных экспедиций, только без героизма, без отчётов в прессе.
Он записал регистрационный номер, открыл сайт Глобальной системы отслеживания судов. Сухая таблица, серый интерфейс, холодная цифровая логика. В строке поиска он ввёл номер, нажал клавишу. Несколько секунд – тишина, ожидание. Потом карта ожила, вспыхнула сетью линий, будто кто-то вытянул из глубины ниточку судьбы.
Точка. Нет, не просто точка – путь. «Shackleton» шёл ровно, сдержанно, как и положено исправному судну. Отметки следовали одна за другой, вдоль побережья, по расписанию, практически по маршруту, если бы таковой имелся. И вдруг – пустота. Оборванная линия, как перерезанная жилка. Последний сигнал зафиксирован два дня назад – в самом сердце Осло-фьорда, где глубина уходит на десятки метров, а вода даже летом ледяная.
Дорофеев медленно приблизил карту, впился взглядом в цифры. Там, на экране, было только синее поле, и маленький крестик с координатами. Всё. Больше ничего. Катер исчез не постепенно – не так, как бывает, когда садится батарея, когда сигнал медленно глохнет. Нет, тут всё оборвалось сразу, будто кто-то просто выключил жизнь.
Он сидел неподвижно, слушая, как за окном капает дождь. Вода, как время – течёт, смывает, уносит. Возможно, прямо сейчас «Шеклтон» лежит где-то там, на дне фьорда, в чёрной тишине, укрытый водорослями и илом. А вместе с ним – и правда. Дорофеев понял, что теперь у него нет пути назад. Всё только начиналось.