Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 40
…побольше о вас узнать, а в автобиографии, знаете ли, сведения всегда довольно скудные. Вы не против?
– Спрашивайте, – я изо всех сил стараюсь улыбаться, хотя у самой поджилки трясутся. Всё так неожиданно, так стремительно свалилось прямо мне на голову!
– Вы же сирота, верно? – его взгляд прямой, изучающий, от него невозможно укрыться.
– Да, меня подбросили на крыльцо детского дома.
– То есть своих родителей вы не помните и никогда не знали?
– Нет.
– А вы пробовали их найти?
– Нет, не считала нужным. Они ведь меня бросили. Перед самым новым годом, в мороз. Если бы меня вовремя не нашла сотрудница детского дома, я бы просто погибла.
Леднёв становится хмурым, его лицо на мгновение теряет свою непроницаемость. Он молчит, постукивая дорогой ручкой по ежедневнику в алом бархатном переплёте. Очень красивая вещь, стильная и дорогая. Ручной работы, с золотым тиснением.
– А если бы вам представилась возможность узнать… – спрашивает он, но обрывает фразу на полуслове. Замолкает, теребит в руках ручку. – Хотя вы правы. Лишняя информация. Что ж, Алина, я вас еще раз поздравляю с назначением.
Леднёв встает, мы пожимаем руки, и я, все еще находясь в каком-то тумане, ухожу. По коридору я буквально парю на крыльях счастья. Все, кто попадается навстречу, радостно поздравляют. Слухи у нас в офисе разлетаются со скоростью звука! Вбегаю в наш кабинет, и там меня встречает моя Снежана. Бледная, напуганная, она вжалась в кресло и смотрит на меня так, словно я ее, по меньшей мере, ударить задумала.
– Ты чего, Снежок? Что-то случилось? – спрашиваю я, подходя ближе.
– Вы же меня теперь уволите, да? – ее подбородок начинает предательски дрожать, и я вижу, как в глазах собираются слезы.
– С какого это перепуга? – искренне удивляюсь я.
– Ну… вы же теперь директор по инновациям, вам нужен будет другой помощник, более опытный, – и крупные слезы кап-кап прямо на ее рабочий стол.
Я подхожу к ней и жестом показываю, чтобы она поднялась. Потом крепко обнимаю и прижимаю к себе.
– Снежок, ты моя лучшая помощница. И я не собираюсь тебя ни на кого менять. Потому назначаю тебя руководителем моего секретариата. Поначалу будет трудно. Но ничего, если захочешь, справишься. Отправим тебя на курсы повышения квалификации, подучим, и станешь ты у нас солидная женщина.
Отпускаю ее, и Снежана стоит, хлопая ресницами (ну прямо как я на совещании несколько минут назад) и недоверчиво смотрит на меня.
– Я буду, как Гиена?! – в ее голосе смесь ужаса и восторга.
– Надеюсь, ты будешь, как Снежана, – отвечаю ей с теплой улыбкой.
Я смеюсь, и моя помощница сразу оттаивает. Она взвизгивает от радости, подпрыгивает на месте, попутно смахивая слёзы, и начинает тараторить:
– Спасибо! Спасибо! Спасибо! Я вас не подведу!
– Я у себя, – говорю ей и скрываюсь в своем кабинете.
Мне надо побыть одной, привести мысли в порядок. Ну и день сегодня! Эпохальный! Сажусь в кресло и закрываю глаза, пытаясь осознать все, что произошло за последние несколько часов. Новая должность, странный разговор с Леднёвым, страх и радость Снежаны... Это начало чего-то совершенно нового, и я пока не знаю, пугает меня это или радует.
***
Последующие дни превратились для меня в сплошную чехарду. Переговоры, совещания, а финалом стал переезд всей нашей конторы в другое, куда более пафосное здание, где мы заняли весь этаж площадью больше тысячи квадратных метров. Сюда из своих уютных гнёздышек перебрались, слившись в экстазе, «Проспект» и «Вертикаль», а мне в процессе достался просторный светлый кабинет с панорамными окнами и безумно красивым видом на Москву. Я теперь могла смотреть на него с высоты тридцатого этажа и радоваться тому, как высоко меня вознесло по карьерной лестнице.
Было лишь одно событие, которое подпортило мне настроение. Леонид, финансово подпитанный своей мамочкой, даже не представляя себе, какое эпохальное событие в моей жизни случилось, как-то раз приехал ко мне домой. Замки к тому времени я благополучно поменяла. Но у него остался электронный ключ от подъездной двери. Этим мамкин прихвостень и воспользовался.
Сначала звонил. В дверь и по телефону. Потом стучал. Наконец, я не выдержала. Раскрыла дверь и в лицо ему:
– Чего тебе надо?!
Этот подкаблучник не придумал ничего лучше, как брякнуться передо мной на колени. Воздел руки вверх и сказал:
– Любимая, умоляю! Прости меня! Ты самая большая любовь в моей жизни!
Я тяжело вздохнула и попыталась закрыть дверь. Так эта жертва домашнего воспитания умудрилась просунуть ногу. Едва ступню ему в культяпку не превратила.
– Убери! Немедленно! – прорычала сверху вниз.
– Солнышко, у меня для тебя есть подарок. Прими, прошу. И это всё, больше я тебя не потревожу!
– Обещаешь? – прищурила я глаза. Доверия Леонид во мне давно не вызывает. И прямо спинным мозгом ощутила: тут скрывается какая-то хитрость. Наверняка придуманная его многомудрой мамашей.
– Клянусь! – он даже ладони к сердцу приложил.
«Актёришка паршивый», – подумала я снисходительно. Он до того унизился, что даже перестал во мне вызывать прежние приступы злости. Скорее, теперь ощущение было брезгливое. Вот сидит передо мной маленькое тупое животное. Нечто вроде уличной псины, случайно забредшей в подъезд. Просится его погладить, облезлым хвостиком машет. Не пинать же его, чтобы с визгом по лестнице летел.
– Хорошо, – соглашаюсь и жду.
– Алина, – он покопался во внутреннем кармане пиджака. Вытащил оттуда что-то, зажал в кулачке. – Я понимаю, как много боли причинил тебе. Прими от меня этот скромный дар в знак моей любви.
Протянул руку. Я – свою. И тут мне в ладонь опустилось нечто. Раскрываю пальцы: ого! Да, удивил Лёнька, ничего не скажешь. В руке у меня лежал ключ-брелок от машины с легко узнаваемым значком – трехконечная звезда в кружке. Я даже рот раскрыла от удивления.
– Ты серьёзно? – спрашиваю бывшего.
– Да, солнышко. Она теперь твоя. А хочешь, мы прямо сейчас поедем кататься по ночному городу? – в его глазах столько надежды, да только… «Поздно ты припёрся, Леонид, – думаю, вздохнув. – Раньше надо было».
– Машинку-то мамаша твоя оплатила, верно? – насмешливо интересуюсь.
– Ну зачем ты так… – пожимает губёшки обиженно. – Я же к тебе со всей душой.
– А знаешь, Леонид?
– Да? – он вскинул голову, во взгляде сверкнула надежда.
– Я возьму твой подарок. Документы где?
– В бардачке…
– Спасибо, – я развернулась и бросила через плечо. – И да, ты обещал от меня отвязаться.
Зашла в квартиру и захлопнула дверь. Тут же приникла к монитору видеозвонка. Леонид медленно поднялся на ноги. Стоит и смотрит на преграду, выглядит при этом так, будто оплёванный. А ещё растерянный, раздавленный и уничтоженный. Он наверняка думал, что я растаю и всё ему прощу. И тут вдруг такой поворот событий! Смеюсь, закрыв рот ладонью, чтобы не услышал.
С того памятного момента прошло три дня. И вот, всё так же вечером, звонок в дверь. Смотрю: ого, Лёнька тяжелую артиллерию притащил! Изольда Северова собственной персоной! Мне даже показалось, что где-то на заднем плане сынуля её беспутный мелькнул. Но ладно. Я собралась с духом и открыла дверь.
– Здравствуйте, Алина, – говорит несбывшаяся свекровь. Голос строгий, почти суровый, как у партийного работника на трибуне. На лице – боевая косметика, которой могли бы индейцы-апачи похвастаться: увидев такое, бледнолицые побросали бы свои огненные палки и разбежались в ужасе. Каждый мазок, каждая линия кричали о желании остановить время, но лишь подчёркивали его безжалостный бег.
– Добрый вечер, – отвечаю, стараясь оставаться невозмутимой и вкладывая в свой голос максимум ледяного спокойствия. Но как трудно видеть эту молодящуюся обезьяну с начёсом на тщательно выкрашенной голове! И одетой, как… У меня нет слов, чтобы дать название этому стилю. По мне, так разве что «Пойди и выбрось», – так этот бренд зовётся. Вышедшие из моды еще в девяностых джинсы, обтягивающие дряблые бёдра, и люрексовая кофта, сверкающая так, будто её украли с новогодней ёлки.
– Мой сын, Леонид, несколько дней назад сделал вам подарок – автомобиль немецкого производства «Мерседес», – говорит Изольда Сергеевна. При этом выговаривает в названии не «э», а старательно выводит «е», потому «с» и «д» становятся мягкими, звучит противно и манерно.
– Да, и что? Вы какое отношение имеете к этому? – я чуть приподнимаю бровь, демонстрируя полное недоумение.
– Мой сын совершил глупость. А ведь я его предупреждала, что такая, как вы… – она смерила меня презрительным взором с головы до ног, словно оценивая товар на рынке. Надо же, какая разительная перемена в отношении! Вот что бабло животворящее с человеками делает! Раньше-то я была «Алиночкой», «девочкой нашей». – Вы ему не пара! – выпалила Изольда, и в глазах её сверкнула неприкрытая злоба.
– Ну, бывает, – пожала я плечами с самым безразличным видом, на какой только была способна. – Так чем обязана вашему визиту?
– Я прошу вас вернуть автомобиль, – говорит Северова, и её серые, густо обведенные чёрным карандашом глаза, кажется, пытаются прожечь во мне дыру.
– У меня его нет, – я нашла в себе силы растянуть рот в улыбке, которая, понадеялась, выглядела максимально ядовито.
– К-как это нет?! – от возмущения недосвекровь даже заикаться стала, а её тщательно напудренные щеки пошли красными пятнами.
– Очень просто: я от него избавилась.
– Да к-как вы… посмели! Он не ваш! – взвизгнула Изольда, окончательно теряя свой надменный тон и переходя на визг, от которого, наверное, завяли бы цветы на подоконнике.
– Ошибаетесь, Изольда Сергеевна, – отвечаю ей немного насмешливо. Самую малость, чтобы приличия сохранить. – Машина была моя, ваш сыночка, этот ваш «без царя в голове», оставил в ней дарственную на моё имя. Так что по закону она – моя собственность.
– Да он… да он не имел права! – продолжила истерить Северова, размахивая руками так, что её многочисленные браслеты зазвенели, как кандалы.
– Уж это вы со своим наследничком сами там разбирайтесь, – отвечаю и собираюсь закрыть дверь. Но у Северовых, видимо, это семейная черта – ноги в проём засовывать, рискуя инвалидами остаться.
– Верните машину, пожалуйста, – Изольда полна сюрпризов. Поняв, что нахрапом меня не взять, она резко сменила тактику. Голос её стал заискивающим, почти плачущим. – Она вам совсем не нужна, а мне за неё ещё три года кредит выплачивать.
Мне даже становится на секунду жалко эту женщину. Может, она и хороший человек где-то глубоко внутри. Нам близко общаться не доводилось. Но, как говорится, каждый баран вешается за свою ногу. Леонид – её сын, не мой. Она его так дурно воспитала, вот пусть теперь и пожинает плоды. Да и машины у меня в самом деле нет, было бы просто сунуть ей ключи и распрощаться. Увы, поздно.
– Я её продала, – сообщаю Изольде ровным, бесцветным голосом.
И опять! Вот это перемена! Ей бы вместо сына актрисой в театре служить! Драматический талант налицо.
– Да как ты посмела, дрянь?! – визжит Северова на весь подъезд, забыв о всяких приличиях. – Кому ты продала?! Отвечай!
А вот это она очень зря. Меня горлом не возьмешь. Я много таких повидала, и в детском доме прошла суровую школу выживания. Там сразу становилось понятно: если кто орёт – он слабый. Сильный или бьёт, или так скажет, что сам всё сделаешь немедленно. Правда, сначала все-таки приходилось бить.
– И не только продала, – ледяным голосом ответила я Изольде, глядя ей прямо в глаза. – Но даже все деньги потратила! – и прямо перед её носом с силой захлопываю дверь. У Северовой от воздушной волны аж накладные ресницы, кажется, чуть не сдуло вместе с остатками волос на голове. Может, и с бровями, только у неё их там нет – сплошной, вульгарный татуаж. За дверью еще несколько секунд слышались вопли и проклятия, но потом все стихло. Я прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол, чувствуя, как дрожат руки. Победа. Но какой ценой?