Найти в Дзене
Чаинки

Родная земля... Рождество

Глава 62. Начало 1922 года Снег падал вторые сутки, и Фрол едва успевал очищать дорожки между корпусами. Хлопья плавно кружились в воздухе, покачивались и неспешно опускались на пуховые подушки сугробов. Серое утро отступало, начинался серый, тихий, наполненный необъяснимой благодатью день. В сторожке было тепло. Потрескивали в печи дрова, мерцали в полумраке язычки свечей перед иконами, от воткнутых за наличник окна сосновых веток тонко пахло смолой. Из столовой с гомоном и гиканьем вылетели мальчишки, помчались к классу. Эх, им бы сейчас ёлку с серебряными шишками, деревянные фигурки волхвов в вертепе да благоговейные молитвы в церкви! Но нет, отвергнуто это всё, отринуто, как пережиток прошлого. Жалко ребят, такого чудесного праздника лишились. Хотя… с другой стороны… может быть, эти ребятишки и раньше праздников не знали. Посмотришь на них — не поверишь, что жили они когда-то в почтенных семьях, ходили в храм и чествовали Рождество. Разве что вот Витюшка, этого видно — попал дитёно

Глава 62.

Начало 1922 года

Снег падал вторые сутки, и Фрол едва успевал очищать дорожки между корпусами. Хлопья плавно кружились в воздухе, покачивались и неспешно опускались на пуховые подушки сугробов. Серое утро отступало, начинался серый, тихий, наполненный необъяснимой благодатью день. В сторожке было тепло. Потрескивали в печи дрова, мерцали в полумраке язычки свечей перед иконами, от воткнутых за наличник окна сосновых веток тонко пахло смолой.

Из столовой с гомоном и гиканьем вылетели мальчишки, помчались к классу. Эх, им бы сейчас ёлку с серебряными шишками, деревянные фигурки волхвов в вертепе да благоговейные молитвы в церкви! Но нет, отвергнуто это всё, отринуто, как пережиток прошлого. Жалко ребят, такого чудесного праздника лишились.

Хотя… с другой стороны… может быть, эти ребятишки и раньше праздников не знали. Посмотришь на них — не поверишь, что жили они когда-то в почтенных семьях, ходили в храм и чествовали Рождество. Разве что вот Витюшка, этого видно — попал дитёнок из домашнего тепла в жестокую стужу сиротства, и сиротство своё тяжко переживает. Оттого и с товарищами общего языка найти не может, и себе покоя не находит. Хотел Фрол мальчишку пригреть, да Павел Иваныч, заметив это, запретил.

- Ты, Фрол Матвеевич, это брось! — строго сказал он, поправляя на носу круглые очки. — У него нет родных, а ты всю жизнь его опекать не сможешь. Он должен научиться ладить с людьми, находить общий язык.

- Поколачивают ведь его…

- Пусть. Надоест ему — будет драться. Научится, если не умеет.

Фрол вздохнул, подошёл к образам.

- ...Яко отец мой и мати моя остависта мя, Господь же восприят мя*… Господи Иисусе Христе Сыне Божий, нету этих детишек ни отцов, ни матерей, Ты Сам будь им любящим Отцом! Законоположи их, Господи, в пути Твоем и настави их на стезю правую. Прости им, Господи, что не веруют они, ибо так воспитывают их. А Ты, Господи, не гневайся, не остави их, не отрини их, помощник им буди.

--------

* Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня — слова из 26-го псалма

--------

Прозвенел колокольчик, призывающий на уроки, и в монастырском дворе снова стало тихо. Фрол надел шапку, накинул старый армяк, вышел из сторожки. Снова снега навалило. Эка, сорванцы какие, кто-то в сугроб ногами угодил, теперь целый день мокрый ходить будет. Надо бы пошире дорожки расчистить. Фрол взял лопату и принялся за работу.

Раскрылась дверь класса, и из неё кубарем вылетел мальчонка, вышвырнутый безжалостной сильной рукой.

- Волчонок! — раздался гневный голос Василь Захарыча, учителя словесности. — Мерзавец!

Тяжёлая церковная дверь захлопнулась, а потом снова открылась на мгновенье и вслед мальчишке полетела облезлая шапка.

Парнишка поднялся, отряхнул с одежды снег, и Фрол узнал в нём Степана, брата разбитной Дуняшки, на которую вот уже три месяца никто не мог найти управу — девчонка по-прежнему материлась и пела похабные песни, веселя детское общество и приводя в негодование учителей.

- Стёпа! Что это Василь Захарыч так разозлился? Набедокурил ты, что ли, чего?

- С вол очь он, этот Василь Захарыч! — сплюнул Стёпка, натягивая на голову шапчонку. — Сам втихую водку из фляжки глотает, а нас за сущую ерунду жучит.

- Эка… - удивился Фрол. — Так за что же жучит? На вот инструмент, помоги мне снег откинуть.

Стёпка ещё раз смачно сплюнул и взялся за лопату.

- А я ему, гаду, в глаз бумажной пулькой засадил.

- Ну… - понимающе качнул головой Фрол. — Это дело сурьёзное. Покушался ты, значит, на его здоровье.

- Если бы не Дуняшка, сбежал бы я отседа давно, - с тоской в голосе сказал Стёпка.

- А что так? Свобода манит?

- Да тошно. Все учат, все командвают, а чего, спрашивается, командвают? Ты жрать нормально дай, а потом уж командвай.

- Так разве ж не дают? — осторожно спросил Фрол.

- Дают. Ты бы сам еду иху попробвал! Повар, гад, ворует, а чтобы начальство не догадалось, учителям накладывает гущу, а нам даже кашу водой разбавляет. Мяса в борще совсем чуть-чуть, а то и вовсе не положит. Хлеб на солнце светится, такой тонкий.

- Постой, а может, он не ворует? Может, запасу мало, вот он и тянет, чтобы подольше хватило?

- Сам бы поменьше трескал, нам бы больше досталось. Да его и по лицу видно, что он вор!

- Ну… не пойман, не вор… - тихо сказал Фрол, в душе согласный с мальчонкой, что лицо у повара и в самом деле плутоватое. — Господь нас не по лицу судить будет, а по делам нашим. А вы с Дуняшкой, стало быть, одни на всём свете?

- Одни, - буркнул Стёпка, энергично отбрасывая снег.

- Эх, горе-то…

- Батя у меня в Отечественную воевал, два креста Георгиевских имел, - с гордостью сказал Стёпка.

- Герой у тебя батя! — с уважением посмотрел на мальчишку Фрол. — А матушка ваша?

- А маманя наша под забором сдохла, - в голосе Стёпки послышались злость, стыд и великая обида на покинувшую этот мир родительницу.

- Как это? — всплеснул руками Фрол.

- А вот так. Непутёвая она у нас была. Вот и замёрзла зимой пьяная.

- Непутёвая?!

- Ну да. С солдатами и казаками путалась, - Стёпка как заведённый кидал снег. - Мы ведь при бате-то хорошо жили. Он на заводе рабочим был. А потом его на войну забрали. Дуняшка через три месяца после его отбытия родилась,

- Что, прямо сразу, как батька ушёл на войну, так мать и стала гулять?

- Нет, она сперва ждала батю. На табачной фабрике работала, некогда было о глупостях думать. А потом… Это уж в восемнадцатом было. Фабрика ихняя закрылась, Дуняшка на мне, вот она от безделья и загуляла. Искала бы себе работу какую-никакую, а то… Ладно хоть солдаты нам еды давали или денег немножко, а иначе бы мы померли.

- Так постой, она ведь для того, верно, и гуляла, чтобы вас прокормить, а? Работу найти в ту пору нелегко было, заводы и фабрики закрывались. А дома ребятишки малые.

- Да она просто пила! — лицо Стёпки кривилось, голос был насмешливо-злым.

- Для того и пила, чтобы в хмельном угаре не сознавать греха. Ах, матушка, душенька твоя святая! Не убоялася вечных мук, лишь бы деток своих спасти!

Стёпка отвернулся, долго молча кидал снег, о чём-то думая, хмурился, временами по лицу его пробегала гримаса. Фрол же делал вид, что не замечает состояния парня, разговаривал с дворовым псом Пятнашкой, отбивал на дорожке старые закаменевшие неровности.

- Дядька Фрол… Фрол Матвеич, - Стёпка отставил лопату в сторону.

- А?

- Ты и правда думаешь… что мамка из-за нас?

- По-другому и быть не могло. Я, сынок, такое уже много раз видал. Вот расскажу историю тебе. Мужика одного в японскую убили, а дома жена с маленькой дочкой остались. Ну, жене деваться некуда, она и пошла работницей к богачу деревенскому. Была бы одинокая, может, подалась бы в город али ещё куда. Может, и замуж кто взял бы. А тут… А дитё кормить надо. Вот и нанялась она кухаркой к богачу одному, у которого два сына великовозрастных неженатых было… Даааа… Плохо дело кончилось, оставила она дочку сироткой, а саму в деревне осудили как блудницу. Хорошо, что девочку добрые люди к себе жить взяли — и самим утешение, и девчушке радость. А ты, сынок, не думай о ней, о матери-то, плохо. Она ведь на том свете тоже стыдом перед вами мучается. Лучше помяни её добрым словом. Сам-то Господь, думается мне, оправдал её, но для неё и ваши думки важны. Как звали-то её?

- Татьяной.

- Татьяной… И я помяну её в молитве, Царствие ей небесное.

Степан больше ничего не говорил, только сопел, опустив голову, и с остервенением кидал снег.

Прошёл по двору, тряся большим громким колокольчиком, Геся, и мальчишки с криками и смехом вылетели на расчищенную площадку. Стёпка поставил лопату у стены и пошёл в класс. До конца занятий он сидел молча, погружённый в свои мысли. Напрасно товарищи по проказам толкали его в бок, напрасно громким шёпотом насмехались над ним, утверждая, что холодная от Василь Захарыча уж слишком сильно подействовала на него, Степана это совсем не задевало.

Вечером он задумчиво посмотрел на Дуняшку, уютно устроившуюся на постели — девчонка всегда спала на одной с ним кровати и покидать брата категорически не желала, потом решительно сгрёб её в охапку, поставил на пол:

- Дуняшка, ты уже выросла. Негоже тебе с парнями ночевать.

- И что? — непонимающе уставилась на него сестра.

- Будешь с девчонками жить.

- А я не хочу!

- Я тоже много чего не хочу. Надо, Дуняшка.

Малышка, обескураженная непривычным для неё тоном брата, молчала.

- Пойдём! — Стёпка взял её за руку и повёл по тёмному переходу в бывший настоятельский корпус, где теперь находились кабинет начальника, учительская, комнатушки с учебниками и разным инвентарём.

- Павел Иваныч! — Стёпка стукнул в дверь, за которой слышались голоса.

- Кто там? — дверь резко открылась, блеснул стёклами очков Уманский. — Что тебе нужно, Фролов? Надумал извиниться перед Василием Захаровичем?

- Павел Иванович, я пришёл попросить вас, чтобы вы поселили Дуняшу с девочками.

- Вот вам и извинения! — едко засмеялся Василий Захарович. — Дождёшься от этого волчонка.

Стёпка сжал зубы.

- Что это ты сейчас решил? Сразу-то не согласился, когда заселялись, — как можно спокойнее сказал Уманский. — Я, конечно, переведу её, но нужно хорошо подумать. Все спальни укомплектованы. Надо посмотреть, где можно поставить дополнительную кровать.

- Павел Иванович… - раздался из полутёмного угла взволнованный голос Марьи Григорьевны. — Позвольте мне!

- А? Что? — порывисто обернулся к ней Уманский.

- Позвольте мне взять эту девочку к себе! Пусть она живёт со мною… У меня место есть. Я буду о ней заботиться!

- Марья Григорьевна! — Уманский с жалостью посмотрел на неё. — Завтра вы пожалеете об этом.

- Ничего, не пожалею. Позвольте мне приютить её!

- Что же, - развёл руками Уманский. — Если вы настаиваете… Не могу вам отказать. Но, Марья Георгиевна…

- Не говорите ничего, Павел Иванович!

Марья Георгиевна решительно подошла к двери, у порога которой молча стояли дети, и замерла, глядя на них.

- Дуняшка! — сказал Степан. — Будешь с Марьей Георгиевной жить. Слушайся её, как мамку родную. Как меня слушаешься, так и её. Даже больше. Она тебя хорошим человеком сделает.

Он взял ладошку девочки и вложил её в руку Соболевой.

- Благодарю, Стёпа… - тихо сказала Марья Георгиевна, усилием подавляя в себе рыдания.

- Ну, я пошёл… - Стёпка не оглядываясь рванул прочь, в темноту тесного перехода.

У него сжималось сердце, как будто он оставлял сестру навсегда.

«Но ведь мы же будем жить совсем недалеко друг от друга, всего четыре двери разделят наши спальни!» - пытался убеждать его разум.

«У неё начнётся другая жизнь, не с тобой...» - плакала душа.

«Но ведь рано или поздно брат и сестра всегда разлучаются!» - кричал разум.

«Это было бы так нескоро...» - скулила душа.

Он пришёл в свою спальню и, не раздеваясь, упал на постель. Мамка, мамка моя! Родная! Ты прости меня. Я поверил людским сплетням, я предал тебя, а ты из-за нас себя погубила. Мамка! Ты ведь хотела, чтобы мы выросли хорошими людьми, а я испортил Дуняшку и сам превратился в маленького злого бандита. Прости, мамка! Я исправлюсь. Я буду терпеть придирки Захарыча, буду терпеть голод, буду терпеть всё, что выпадет мне, лишь бы ты была рада. А Дуняшку научит Марья Георгиевна. Мамка, Дуняшка так похожа на тебя! Если бы я мог прижаться сейчас к тебе…

Утром приехал товарищ Игнатьев.

- Фух! — выскочил он из санок, лихо влетевших в монастырский двор. — Здравствуй, товарищ Уманский. Насилу дождался, когда метель кончится! Я ещё три дня назад планировал у вас быть, но проклятая погода меня задержала.

Фрол закрыл ворота, вздохнул. Эх, молодёжь, молодёжь… Поворачивается же у них язык всё проклинать!

- По какому же делу к нам? — Уманский подал для приветствия руку.

- А по такому. Время нынче какое? — Игнатьев загадочно посмотрел на начальника.

- Зимнее.

- Точно. При царе бы сказали «рождественское».

- Ах, да…

- Кто-то, может быть, вспоминает старые времена, буржуйские эти ёлки, свечечки, конфеточки…

- И что же вы предлагаете?

- Пришёл циркуляр… да я и сам так хотел… Надо провести какое-то мероприятие против Бога. Я думаю, очень интересно будет сделать суд на ним!

- Над кем? — не понял Уманский.

- Над Богом.

- Товарищ Игнатьев! — вывалился из столовой повар Подушкин. — Милости просим к нам! Заходите, погреетесь!

Он залихватски подмигнул гостю. Игнатьев, понимающе засмеявшись, нырнул следом за поваром в дверь, из которой дышало хлебом и не очень вкусной едой.

- Павел Иванович! — Фрол метнулся к начальнику.

- Что?

- Сделайте милость, не губите детей!

- О чём ты?! — Уманский озадаченно посмотрел на Фрола.

- Не позволяйте им участвовать в этом богохульстве! Судить Бога! Ишь чего удумал! Не ломайте им жизни! На колени встану, если нужно. Ни перед кем никогда не вставал, а за детей встану.

- Что вы, что вы! Никаких коленопреклонений! — попятился Уманский. — Хорошо, будь по вашему. Мне и самому эта мысль не нравится.

Когда порозовевший и довольный Игнатьев вывалился из столовой, Уманский всё ещё был во дворе.

- Ну что?! — весело закричал Игнатьев. — Устроим суд над Богом?

- Но ведь Бога нет, как же судить того, кого нет?

Игнатьев обескураженно и пьяненько похлопал ресницами

- А вот с верующим христианином посудиться можно! — продолжил Уманский.

- Верно! — обрадовался Игнатьев. — Его и осудим!

Фрол вздохнул. Что же, пусть будет так. Всё же лучше, чем прежняя задумка. Ничего, придёт время, расставит всё по своим местам.

- Гена! Геннадий! - позвал Фрол пробегавшего мимо Гесю.

- А? — притормозил тот.

- А пойдём-ка завтра со мною?

- Куда? — Геся подскочил к Фролу, преданно глядя ему в глаза.

- Рыбу ловить.

- Рыыыбу? Как? Зачем?

- Ребята наши ведь и в самом деле голодные, Гена. Рыбка им хоть немного сытости добавит.

- Да разве же мы такую ораву обеспечим? — удивился Геся. — Это… это сколько ж её надо поймать, чтобы всем хватило!

- Господь пятью хлебами и двумя рыбками пять тысяч человек насытил. Неужто Он пятьдесят не накормит? Ещё как накормит, только попроси Его! — улыбнулся Фрол. — Ты только к завтрему шест приготовь. А сеть я уже почти доплёл. Как раз к утру готова будет.

- Ладно… - обескураженно почесал затылок Геся.

Фрол вошёл в сторожку. Пахло хлебом, сосновой смолкой, воском. Рождество… Христос раждается — славите! Христос с Небес — срящите! Христос с Земли — возноситеся!*

Фрол вздохнул счастливо, улыбнулся. Всё будет хорошо. А иначе и быть не может, ведь Господь рядом.

--------

* Христос рождается – славьте! Христос сходит с Небес – встречайте! Христос на земле – возноситесь!

--------

Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)

Предыдущие главы: 1) В пути 61) Утешение

Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет
удалён, то продолжение повести ищите на сайте Одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit